***
Вставать Андрею было откровенно неохота. У него было такое чувство, что все разумные сроки подъема он проспал, и организм мстит ему за это. Голова гудела, руки и ноги затекли, хотелось пить, есть, сходить в душ и не только туда. Ещё дико хотелось курить. Князь не был врагом своему организму. Если тому что-то хотелось, то надо свои хотелки исполнить. Он встал, а потом огляделся и решил, что ещё не встал, а спит. Он находился один в совершенно незнакомом месте. Из знакомого в этой комнате были Горшковская гитара в углу и пара книг валяющиеся под кроватью. «Вроде бы вчера с тусовки в гостиницу ехал. Может Миха перехватить успел и утащил тусить дальше, или какая-нибудь фанатка настойчивой оказалась?» — размышлял он про себя. Нет, это было не впервой для него просыпаться в новых местах, но там обычно с ним просыпались всё объясняющее похмелье (его сейчас не чувствовалось) и (или) чье-нибудь знакомое или не очень тело. Иногда это тело принадлежало прекрасной (не)знакомке, что было очень приятно. В другие дни лежащее тело рядом оказывалось не совсем прекрасным знакомым, например, бухавшим с ним Михой, Шурой, Яшей, или Пором. Один раз с ним в обнимку даже Машуля проснулась, но об этом они договорились не вспоминать. Чаще всего роль лежащего рядом тела играл Горшок, который закидывал на Князя одну или несколько своих конечностей или просто подминал его под себя, как подушку. Ну была у Горшка такая привычка — на любой тусовке находить уже спящего Князя и сваливаться тому под бок, не смотря даже, если Андрей спал в обнимку с прекрасной или не очень барышней. Андрей как-то пытался бороться с этой привычкой друга, потом забил, когда на него падало в очередной раз совершенно невменяемое темноволосое тело с фразой «не, Андрюх, я вам не мешаю, и ни на что не претендую, просто погреюсь чутка, понимаешь, и пойду». Так и становился Андрей не самой большой ложечкой в этом трио. Ещё в дополнении к телам, комната, в которой в такой ситуации чаще всего просыпался Андрей, содержала в себе следы их пьянок, а тут нет. Всё было чистенько, аккуратненько, с ностальгическим советским флером (две железные кровати, деревянные покоцанные тумбочки с инвентарными номерами, шкаф, пара стульев у стены с зеленой обивкой, кружевная салфеточка под настольной лампой с пластиковым абажуром, высоченные потолки, шерстяные одеяла, и легкий запах лекарств). «Прямо как в санатории», подумалось Князю. В детстве он несколько раз бывал в подобных местах с родителями, так что впечатления остались. Становилось всё интереснее. Экскурсия на балкон тоже не помогла: вместо знакомой панорамы Красноярска перед Князем расстилался большой зеленый парк с детской площадкой без детей, большой безлюдной аллей и видневшемся вдалеке каким-то водоемом. «Зомби апокалипсис, блин», выругался про себя Андрюха, — «ни людей, ни памяти». Зато на балконе обнаружились Михины сигареты, что немного примирило поэта с действительностью. Андрей почувствовал, что ему просто нестерпимо хочется курить, как будто прошла целая вечность с его последнего перекура. Первая затяжка подарила божественный кайф, вторая дала прекрасную легкость в мозгах, а вот третья пошла намного тяжелее. У Князя закружилась голова, затряслись руки, а потом его пополам сложил кашель, а желудок стал активно протестовать, поддерживая предупреждения Минздрава. Пришлось опираться о перила и пережидать, когда это гадостное состояние отступит. Таким его и нашел Горшок, тихонечко вошедший в комнату, номер, помещение (нужное подчеркнуть). — Андрюх, ты что? Какого хрена ты тут? А где Евлампия Ленинидовна? Почему ты не в постели? — Миха в секунду подскочил к Князю, одновременно поднимая и беспокойно осматривая его. Все эти и другие «что», «как» и «почему» вылетали из него с пулеметной скоростью, и Андрею никак не удавалось вклинить свои ответы и вопросы между ними. Особенно было интересно узнать про эту Евлампию и почему она должна быть с Князем. Обычно у его девушек имена были попроще: Маши, Кати, Тани всякие, но никак не Евлампии и особенно Ленинидовны. Это уже совсем началом советской эпохи попахивало, а из бабушек он только свою любил, да и то внучьей любовью. А потом Горшок рассмотрел в руках у Князя остаток злосчастной сигареты, взревел раненым кабаном и выбил несчастный окурок у него из руки. — Какого хрена, придурок? Тебе нельзя! Блять, только пневмонию тебе сняли, дышать нормально стал! Тут Андрей совсем потерялся. «Нормально дышать», «нельзя курить», «быть в постели», «Ленинидовна»… Все эти обрывки пазла никак не складывались в стройную картину. Андрею нужны были объяснения, которые он и попытался получить от Михи, но тот нудил, не переставая. — Мих, блин, я ничего не понимаю. Я проснулся непонятно где, один, точно днем и не с похмелья. Потом вползаешь ты и начинаешь нести какой-то бред про курение и постель. Что происходит-то? — Андрею пришлось чуть повысить голос, чтобы наконец-то включить соображалку у своего друга. Так же он быстро достал ещё одну сигарету, прикурил, и под возмущенный рык Горшка, всучил ему для ускорения мысленной деятельности и замедления энергии. Это помогло. Миха успокоился, выдохнул, и как-то даже подсобрался. — Андрюх, а как ты сейчас себя чувствуешь? — он начал неожиданно, заглядывая в глаза заботливой матушкой. — Голова не кружится? Ничего не болит? Андрей прислушался к себе. Вроде чувствовал он себя нормально, немного спросонья, но он только встал, голова больше не кружилась, тошнота от сигареты тоже уже проходила. Все вроде было не плохо. Он задумчиво пожал плечами, мол все окей. Горшка эта реакция Андрея будто бы устроила, хотя его настороженный взгляд выдавал переживания. — Андрюх, а что ты помнишь последнее? — Этот заход еще более неожиданным. Андрея ещё раз пожал плечами и попытался вспомнить. — Концерт на фестивале помню. Мы классно там отыграли. Потом банкет еще помню, Яшу, клеящего какую-то девушку, помню. Потом я вроде в гостиницу поехал. И… все. Мы что, потом куда-то ещё поехали догуливать? Или нас за пьянку выселили? Не понимаю. — Группу не первый раз выселяли из гостиниц за устроенный ими послеконцертный дебош, поэтому такое объяснение Андрей находил вполне логичным. С другой стороны, он обычно помнил хотя бы часть веселья, а не как в этот раз. Фестиваль, гримёрка, банкет, такси, всё. — Ну так что, Мих? Рассказывай. Но тот вместо ответа, обнял Князя за плечи и постарался увести в комнату. Там разговаривать было бы легче, наверное, и теплее, это точно. Потом, Мише же так нужны были эти дополнительные несколько секунд, чтобы придумать и донести до Андрея новости правильно. А Андрей, гад, не давал этого сделать. Он смотрел выжидательно своими голубыми глазищами, становящимися более темными от нетерпения, и нукал. А Миха уже несколько раз пытался отрепетировать их разговор, но каждый раз выходило не очень, как-то неточно что ли. А как спокойно это можно рассказать? Как можно вообще это рассказывать?***
Палата. Дефибриллятор. Разряды. Каждый разряд как будто бил не только Андрея, но и всех остальных, особенно Мишу. Прямая линия на мониторе. За Князя дышит машина. Звук орущей аппаратуры можно слышать из коридора. Этот громкий звук — как крик умирающего. Один врач уже сдался. Второй ему что-то втолковывает, указывая то на Андрея, то на группу. Из-за стекла не слышно. Врачи спорят. Надежда, которая не женщина, а самая настоящая, хоть и ускользающая вера в то, что всё станет хорошо есть. Уже отказавшийся врач возвращается к реанимационным действиям, хотя линия, когда не звучит слово «разряд», такая же прямая. Ещё укол. Ещё лекарства. Опять разряд. Тело Андрея дергается. Техника орет. За Андрея продолжают бороться. Михе из-за спины Реника видно очень плохо. Окошко, отделяющее отдельную палату реанимации и предбанник очень маленькое, а Лось, специально закрывший его и уверяющий, что смотреть не надо, — большой. Иногда его и всех других, суетящихся вокруг музыкантов, удается подвинуть. В эти моменты Миша видит, что происходит по ту сторону. Опять лекарства, опять прямая линия, врачи, уколы, разряд. Андрей дергается, искривляется линия на экране, один раз, потом всё повторяется. А потом врачи сделали самое страшное — они задернули шторку на окне, отделяя реанимационную палату от остального мира и оставляя Шутов самих с собой. Из-за двери донеслась приглушенная фраза «Прекратить реанимационные действия. Тут всё». Горшку хочется разбить стекло или самому разбиться. Ему больно. Они же не договорили. Андрей же обещал. Миша его не отпускал. Горшок — он собственник. Он не хочет быть без своего Князя. Ему страшно. Им же нельзя друг без друга. Нельзя! «Князь, ты сука! Если ты сейчас окончательно сдашься, то я тогда наш мир Ренику отпишу, права все передам, и сам сдохну. Года не будет. Выйду через балкон и…. Понимаешь, да, понимаешь?» — мысленно ругался или упрашивал Горшок. Он никогда не ощущал себя таким потерянным, таким одним в окружении своих друзей, музыкантов, своей второй семьи. На эту семью обрушилось горе, и было видно, что каждый из присутствующих мысленно вел свой диалог, варился в своих собственных, но таких разделенных на всех переживаниях и боли. Они забыли, как говорить, моргать, дышать. Миха не верит. Он вообще мысленно не здесь. Ему казалось, что Андрей сильный, что Андрей справится, что они оба справятся. Андрей обманул. Он не вернулся. Ушел по прямой линии кардиомонитора. Его Мише остаётся только надеяться, что его Князю там будет хорошо, и он будет ждать своего музыканта. Полностью утонуть в себе Михе помешала возня сзади и шум от разлетевшегося от удара об стену телефона Шурика. Шурик был совсем никакой. Он злился, матерился и пытался врезать стоящему теперь в растерянности Ренегату. Поручик с Яшей его еле сдерживали и старались оттащить от Леонтьева. Им помогала в этом Маша, не Миша. Мише сейчас было всё равно, что происходит вокруг него. А вот Маша оказалась сильная. Она просила Шуру посмотреть на неё, успокоиться, а потом залепила Шурику пощёчину. Это помогло. Прибежавшим на шум санитарам пристала уже мирная картина сползших на пол Шурика и обнимающей басиста за голову и шепчущей тому что-то на ухо Марии. Эта сценка сопровождалась тихим комментарием держащего руку на плече Балунова Поручика, что там за дверью был их близкий друг. Санитары оказались понятливыми. Они спокойно удалились, напоследок предложив успокоительного: «ну если всё-таки надо». И вообще они сочувствовали и сожалели. А потом из реанимации вышел врач. Он устало оперся спиной на дверь и … улыбнулся. Чуть позже их всех выгнали из реанимации, уверив, что кризис миновал, и другим больным в кардиореанимации тоже нужен отдых. Всем не хотелось уезжать совершенно. Музыканты боялись повторения, они боялись, что позитивные прогнозы врачей не сбудутся, что их обманут, и они не успеют побыть с Андреем. Но врачи были непреклонны. Поэтому в больнице остался только Гордеев, как самое ответственное лицо, а остальным осталось только подскакивать на любой телефонный звонок. Горе и радость лучше переживать всем вместе, поэтому из больничного коридора все перебрались в номер Горшка, где вчера должно было быть празднование. Маша, их милая Мышка, зайдя в номер, сразу же открыла дожидающуюся их с вечера теплую водку и саданула залпом почти треть бутылки. Ей не мешали. Только когда она пошатнулась и разревелась, её усадили на кровать, обняли и дали воды. С ней в обнимку плакал, пил и потом икал Яша, но никто над ним не смеялся. У всех было одно горе и одна разделенная на всех радость. Ренегат пил и задумчиво перебирал струны гитары. Мелодии почти не было. Не должно было быть. Поручик пил и почти не слышно матерился. Шурик пил очень отрешенно, периодически прося прощения у Ренегата за утро, за день, за что-то. Тот каждый раз отмахивался прощая. Но когда в ход пошла уже третья бутылка, Шура резко вскочил и потребовал у Михи мобильник, уверяя, что, если не позвонит сейчас, то может случиться пиздец. Горшок только потом узнал, что басист звонил горюющему и поминающему со своей группой Андрея Лёхе, чтобы успокоить и извиниться. А сам Миха пил, сжимал неизвестно откуда взявшегося плюшевого Сида, а потом со всей дури врезал кулаком в стену. Кожа на костяшках треснула, в стене осталась вмятина, но боль напоминала о том, что самое страшное закончилось. Сказочник победил, и сказка будет продолжаться. Через сутки Андрей вышел из комы. После серии тестов врачи смогли удостовериться, что с неврологической точки зрения его мозг не пострадал. Князь мог говорить, понимал других. Он помнил, как его зовут, узнавал друзей, смог написать дату рождения и описать происходящее, и даже немного коряво, но узнаваемо нарисовал шута под неодобрительный взгляд настоящего Шута и торжествующий смех Михи. На новости про клиничку и кому реагировал почти спокойно, больше расстраиваясь, что заставил всех переживать и задержаться в Красноярске. Спустя ещё несколько дней его перевели в обычную палату. Там Андрей начал быстро восстанавливаться, радовать врачей и друзей своим с каждым днем всё более цветущим видом, появляющимся румянцем на отощавших щеках и в целом динамикой выздоровления почти как из учебника, потому что Князю очень хотелось поскорее выйти из больницы. Он очень старался: выполнял все предписания, спал сколько надо, не выходил лишний раз на улицу гулять, не нервничал, почти не курил и стойко терпел уколы и процедуры. Казалось, что музыканты с фронтменами полетят наконец домой, но в день выписки всё пошло не по плану. Князя опять долбанул приступ пневмонии, и вместо выписки опять палата, опять дикая тяжесть в голове, боль в груди, стыд за слабость, самобичевание, ненависть и жалость к себе. Миха и Шурка как самые близкие пытались подбодрить, порадовать своего Андрея, но тот так устал от всего этого, от этих чёртовых «ну, так бывает», «сейчас еще пару дней и домой». Надоело. Он просто ушёл в режим гибернации и почти всё время спал. И как бы Горшку ни хотелось верить, что сон — лучшее лекарство, что он очень необходим его Князю для восстановления, ему казалось, что этот чёртов сон никак не дает Андрею стать самим собой. Когда тот просыпался, то долго приходил в себя, тормозил, бурчал что-то, выполнял пару простых действий и заново становился сонным и засыпал. Врачи убеждали Миху, что это нормально, что организм Князя пережил большой стресс и так восстанавливается. При этом восстановление может занять около трех недель после комы, если не случиться ничего экстра-ординарного, как в прошлый раз. Через несколько дней Андрея опять можно было выписывать, но Анатолий Геннадиевич сомневался, что тот выдержит перелет до Питера. Поэтому врач предложил продолжить восстановление фронтмена, а заодно и остальных участников группы от пережитого стресса в подшефном санатории. Он ещё смеялся, выписывая направление, что никогда не думал, что будет спасать будущее русского панк-рока таким непанковским методом. Андрей шёл как больной, требующий лечения. Его даже перевозили на скорой. Миха был его сопровождающим, а Шура и Яша просто попали под раздачу как самые нервные. Другим тоже предлагали присоединиться, но Поручику и Ренегату надо было возвращаться домой по семейным обстоятельствам, Маша с детства не любила санатории, а с Гордеем Миха поссорился и послал того куда подальше, обратно в Питер.***
Это всё предстояло рассказать Горшку своему другу, но рассказы не были его сильной стороной, поэтому он начал издалека. — Андрюш, ты только не нервничай. Мы, блин, в санатории. Ну, подшефный, который, у больницы. В Красноярске. Для неврологических больных, ну. Понимаешь? — начал свою речь Горшок. Неа, Андрей ничего понимал. Он просто стоял, охреневая и пытаясь как-нибудь привязать неврологический санаторий к панк-року. Санаторий ни к панк-року, ни к туру, ни к Шутам не привязывался. Поэтому для усиления мозговой деятельности Андрей решил на секунду прикрыть глаза, о чём потом пожалел. Сказочник даже пискнуть не успел, как Миха, испугавшись, схватил его, затряс и быстрым рывком увел в номер, чтобы усадить на кровать. Сам он бухнулся сказочнику в ноги. — Княже, тебе плохо, да? — Горшок смотрел на него снизу вверх глазами побитого щеночка, — может ты обратно ляжешь, а я врача позову? Или воды? — Не, Мих, просто я ничего не понимаю, — в какой раз объяснил Князь, — Что за санаторий? Что мы тут делаем? Нифига, у меня картинка не складывается. Почему подшефный? Почему я ничего не помню, как будто меня навестила птичка перепил вчера? — Не, Андрюш, не птичка перепил. Тебе после фестиваля очень хреново стало, пришлось врачей подключать. А потом ты несколько дней коматозился из-за усилившегося бронхита, поэтому ничего не помнишь. Это нормально. Ну, врачи так сказали, что ты типа так загнал себя, что твой бронхит дал, ну, осложнения на нервную систему. Понимаешь, да? Поэтому в твоей башке может быть полный бардак. А ещё потом один приступ. Ты весь белый-белый, мокрый. Брррр! Но, это временно. Ты же вообще вначале почти не в себе был, страшно. Вроде, только с нами, а потом, бац, ты отлетевший, не реагируешь почти. Горшок говорил что-то ещё, но Андрей не слушал. Вся эта ситуация с вообще-ничего-не-помню-потому-что-коматозился пугала и затягивала. Поэтому, единственное, что он смог спросить — это короткое «Сколько?» — Дюш, в больнице ты пробыл почти две недели. Затем тебя перевезли сюда. Мы тут уже четыре дня вместе тусуем, но… — Мих, значит почти три недели, да? — перебил Горшка Князь. Эти потерянные дни для него казались вечностью, чем-то непоправимо упущенным и важным. — Ну две-три недели. И что? Считай, что у тебя был такой веселый отпуск, прямо как на пляже в Турции, только без пляжа и Турции, но в Красноярске и на койке. Ты же сам хотел поваляться после тура. Так вот две недели в постели — почти мечта. Это же нормально, Дрюх. Все же иногда болеют. Вспомни, как я в больнички залетал, или тот же Шурка, — Миха пересел на кровать, и обнял сдувшегося под такой новостью Князя. А потом он потом продолжил заговаривать ему зубы, отвлекая, рассказывая всё и сразу, без какого-то связанного повествования. Только тему клинической смерти и комы Миша не трогал. Не готов был ещё раз переживать такое даже мысленно. — Все очень обрадуются, что ты в себя окончательно пришёл. Мне Машка, Реник, Пор и Лёха каждый день звонят, про тебя спрашивают. А Шурка с Яшей вообще тут с нами. Они каждый вечер тебя навещают. Мы же тут вместе, ну типа, как дружина Князевой поддержки, хотя тоже лечимся. Понимаешь, ну? Шурику нервы лечат, дышать какой-то хренью заставляют и в парке гулять. А у Яшки, оказывается, гастрит. Ему даже меню отдельное сделали, более полезное, значит. Овсянки много. А ещё парни себе тут медсестричек нашли. Ну, классно же? А у меня спина, точнее мне её восстанавливают: грязи, ванные, даже бассейн с грузиками есть. Представляешь? Ты там в воде, а на тебе пояс такой, ну специальный, типа чтобы растягивал. И там надо висеть, а потом лежать час. Я так вот и шёл сюда, чтобы с тобой после грузиков поваляться. Миха попытался в лицах изобразить свой и чужой санаторный опыт. Всё-таки в нем умирал великий актер. Андрей не смог сдержать смеха. А Миха продолжал, радуясь улыбке друга. За эти дни он очень соскучился по ней, да вообще по любой живой эмоции Андрея. Поэтому он продолжил болтать, вываливая на Князя все накопившиеся новости, идеи и события и знакомя того с местной флорой и фауной, включая Евлампию Ленинидовну. Та оказалась старшей санаторной медсестрой и по совместительству бабушкой Геннадия Анатольевича, поэтому дамой подкованной. В первый же день Миха сильно огреб от нее полотенцем по жопе, потому что прогулял назначенные процедуры, дежуря у кровати Андрея. Пропущенные процедуры Горшку пришлось потом проходить под смех тех же Шуры и Яши, но только после того, как Ленинидовна сама пообещала присмотреть за «спящим принцем, то есть, князем». Миха не сомневался, что ей было просто приятно потусить с таким симпатичным Дюшей, который почти ничего не делал, просто спал, и проблем не доставлял вовсе. — Княже, ты напугал нас, спал и спал всё. Я же соскучился. Ты же, конечно, ещё той занудой и долбоёбом бываешь, но с тобой так хорошо. Честно. — И Миха заново обнял Андрея, а потом предубеждая следующие вопросы затараторил. — А родителям мы твоим ничего такого не говорили, мы же сами всё понимаем. Сказали, что у тебя бронхит усилился, и ты в пульмонологии лежал, а когда ты поосознаннее был, мы набирали им пару раз, чтобы вы немного поболтали. Так что тут всё путем. И с деньгами порядок. Кирилл, ну тот классный местный организатор, подогнал нам ещё несколько мини концертов, так что тут в ажуре — билеты домой на всех куплены, этот прекрасный храм здоровья для тебя и нас оплачен по полной на три недели, врачи задобрены. Шуре даже на новый мобильник преспокойненько хватило. А ещё надо будет Лешке виски прославиться, но это по приезду в Питер, хотя за это Шурка тоже в ответе. Он ещё тот паникер оказывается. Я потом тебе расскажу. Главное, это самое, не перенапрягаться тебе сейчас и правильно восстанавливаться. Миха всё болтал и болтал. Всё-таки Андреевы уши он считал почти своими собственными, и отсутствие возможности на них нормально присесть за последние две недели выводило его из себя. Потом Горшок спохватился, вспрыгнул, и затараторил — Дюш, ты же голодный, наверное. Не ел же ничего нормального уже сколько. Скоро обед, тут знаешь, как вкусно, прямо как в детстве. Только сначала в душ тоже надо. Мы тебя не таскали туда тут, Ленинидовна против была, но ты же, наверное, хочешь туда, да? Не, не хочешь — не надо, мы же панки, панкам можно. Но, наверное, надо. Ты же не больной совсем, да, не больной, вот проснулся уже, говоришь. Я так скучал по этому, блин! Да, Князь был на всё и сразу согласен, тем более он, вроде бы как, отоспался. Он быстро (как ему казалось) вскочил, отловил Миху, и согласился на все предложенные варианты, которые сыпались: еда, душ, не закрывать дверь в ванную, чтобы Миха мог всегда удостовериться, что с его Княже там нормально, и он не окочурился, завалиться к Шурке и Яше, послушать новую Михину музыку или погулять в парке и посмотреть на странную статую («там, Дюша, вообще сюрреализм»), или сходить к местному эскулапу. А ещё, когда Княже совсем-совсем наберется сил, то устроить «твою, блин, акустику», потому что «это же прикольно, Княже: панки в санатории». Но реальность оказалась немного сложнее. Организм сказочника, наверное, забыл, что он панковский. Казалось, что он вообразил себя дедовским и поэтому все действия вывозил медленно, и немного с трудом. Дойти до ванны оказалось просто, но вот принять душ самостоятельно без головокружения и почти знакомства с симпатичной такой ванно-комнатной плиткой в горошек стало сложновато. На Князеву удачу Миха оказался проворным и успел его подхватить и перевести его из наклонного сначала в вертикальное, а потом и в сидячее положение, чтобы избежать дополнительных падений. Потом был медленный-медленный прополз Князя и Горшка до номера Шуры и Яшки, зато Андрей успел рассмотреть все картины на стенах в коридоре, полюбоваться на все виды из окон, и узнать от Михи обо всех его знакомых обитателях соседних номеров. Там были и заслуженные нуднейшие библиотекарши из Томска, и веселый инженер путей сообщения дед Василий, который днем лечил печень от пьянства, а по ночам стирал все врачебные труды насмарку настойкой на чём угодно. Горшок божился, что настойки у деда Василия просто огонь, и что они обязательно к нему потом зайдут, ну, заползут, по крайней мере. «Мы, главное, это, ну, передвигаемся, Дюш. Медленно, но, верно. Ты же болел? Болел! А теперь выздоравливаешь. Сейчас расходишься, и вообще всё заебись будет», — подбадривал, поддерживая и заодно подталкивая вперед друга, Миха. Князю такая поддержка нравилась. Помня о Томске, он решил не разбираться, а просто наслаждаться, хотя супер-заботливый Горшок его настораживал. «Пока живем, панки», — решил про себя Княже, — «а разбираться с Михой будем по ходу пьесы. Может Шурка подскажет, что случилось» К сожалению, Шурка не подсказал, а стал просто хрюшей-повторюшей Горшка, таким же гиперопекающим, болтливым, обнимающим, и вообще матушка-заботушка. Из адекватных в их компании оставался только Яша, поприветствовавший Андрея: «О, наша зомби-потеряшка проснулся! Я рад. Как ты, Андрюх?» На что оба Миха и Шурка сделали страшные глаза и зашикали гиенами на бедного гитариста, отгоняя его от Князя как назойливую муху от варенья. Последний, мало что понял, но решил, что и это он уточнит попозже, может у кого-то ещё, например, Реника. Тот всегда казался Андрею адекватным, а ещё искренне желающим подружиться с Князем. Но Реник тоже не смог ничего объяснить адекватного, просто раз десять спросил про самочувствие и выразил радость от звонка Андрея, а Саша, который Поручик, отделался простым «я рад тебя слышать, ждем в Питере». Затем начались веселые санаторные будни с большим количеством процедур, медленными проползами по парку в компании Михи. Ещё эти дни были отмечены воспитательными подзатыльниками от Евлампии Ленинидовны, которая щедро раздавала их Князю и Михе, и вообще каждому на её подвластной территории, при любой их попытке пропустить хоть минуту физиотерапии, ингаляции, массажа или любой другой процедуры. Шура с Яшей всё больше сами по себе или с медсестрами тусили, пересекаясь со своими вокалистами в столовой, на процедурах, или захаживая в гости. Хотя, когда Князь задумался, то ему показалось, что музыканты, точнее Шура, как бы старался не оставаться один на один с ним, поэтому везде таскал с собой Яшу. В ответ на его аккуратные вопросы, Миха только отмахивался и тащил Князя на следующую по списку и времени процедуру. То ли так случайно получилось, то ли намеренно, но процедуры Горшка почти всегда оказывались рядом с процедурами Князя. Таким образом Миха почти всегда успевал отводить и встречать друга у двери, а иногда и ждал его там как верный пес с огромными грустными глазами. Такая преданность не прошла незаметно и сделала Миху любимцем местных дам. Ему то приносили конфеты, то печенье, а с ними и помогающий в восстановлении коньяк («Мишенька, соколик, совсем умаялся с другом своим непутевым, вот на, это тебе, очень полезно, поверь мне»). Миша верил, не сопротивлялся, благодарил и силы в компании музыкантов и Князя восстанавливал. А местная уборщица даже разрешила ему курить в неположенном, но близком к процедурному корпусу месте из-за проникновенного: «ну, ё-моё, баб Клав, ты не понимаешь чтоли? У меня там Андрюха вот-вот выйдет, а до беседки тут фиг набегаешься, как же я его брошу одного, он же совсем ещё ну того слабый». Андрей иногда пытался послать Миху, доказать, что его не надо встречать, но искренняя забота Горшка очень подкупала. Так прошли полторы недели. Вокалисты в очередной раз пошли гулять по местному парку. Сегодня у них была цель дойти до стоящей в глубине аллеи статуи пионеров. Михе очень давно хотелось показать Андрюхе это произведение советского искусства, олицетворяющее силу и красоту того поколения. Вместо этого статуя представляла собой двух пупсов-культуристов: пухлые щеки и губы, огромные ресницы, кудряшки, круглые тела без талии и первичных половых признаков (косички не в счёт), и накаченные руки с бицухами как у бодибилдеров и монументальные ноги как у сумоистов. Миха знал, что Князь заценит. Поэтому он потащил его туда, хотя идти было долго по их санаторным меркам. Андрей, как и ожидалось, это возвеличивание пионерии заценил. Он даже быстро сочинил пошленькую песенку про подростков, которые «очень бы хотели скидывать напряжение в постели, но судьба-злодейка вместо тел друг друга им подсунула гантели, и тогда вместо постельных вершин постигали подростки жим». По пути назад эта грустная песня дополнялась новыми куплетами и подробностями. Князь и Горшок, не стесняясь, весело их горланили, распугивая местных ворон. Эти вороны, привыкших к более мирным отдыхающим, и сами местные отдыхающие были больше возмущены, чем вдохновлены таким творческим подходом и отчасти детальным описанием желаний подростков. Князь почти подвёл своих героев к исполнению их заветного желания, но тут на пути вокалистов возникли их Шурик с Яшей. Миха только начал делиться с ними песней, но тут Шура его перебил. — Гаврила, ты что творишь, блять?! — взбесился он, — новую клиничку заработать хочешь? Чтобы наверняка, да? — Ей, да ты о чём? Всё нормально тут. Не видишь? Гуляем мы, свежий воздух, новые положительные впечатления, все дела. Как врач прописал. Что не так-то? — Миша, удивленно, уставился на своего обвинителя. Для него наезд Шуры был совсем непонятен. Врач прописал покой и прогулки, так вот они и гуляют. Ну беспокойно, ну и что? — Геннадич строго говорил, что тут щадящий режим, бля, нужен, а вы таскаетесь, полудурки. Этот то может и не понимать всю проблему, но ты, Мих, блин, следить должен! — Да я слежу, … — Миха начинал закипать уже серьезно. — Следишь, блять? Следишь? Чудик этот уже бледный весь, дышит как паровоз времен первой мировой и хромает. Мы вас ещё на соседней тропинке услышали, вышли, а тут картина маслом: тупоголовый медведь в обнимку с недозахороненным панком. Это ты следишь так, Мих? Давно в реанимации не тусил? Да? Теперь точно до кладбища сходить хочешь? Да?! — Блять, Шур, что происходит? — это уже не выдержал сам Андрей. Ему, как и Михе была непонятна реакция почти всегда добродушного Балу. Им с Михой было весело: гуляли, пели, ржали. Князь, может быть, устал от прогулки, но не так плохо же. А что дышит тяжело, так попробуй горланить столько куплетов без перерыва. Любой сорвется. Тем более после бронхита и без подготовки. — Андрюх, а ты вообще не вле… — повернулся к нему басист с явным желанием отчитать еще и Князя, но запнулся на полуслове и сразу смягчил тон, — Княже, прости. Ты только не нервничай! Всё хорошо, всё будет нормально щас. Пойдем, тут скамейка недалеко, не волнуйся только, ладно? Сейчас всё поправим. Хорошо? Пойдем-пойдем. Тут совсем близко, сейчас, сейчас всё поправим, сразу тебе лучше станет. А если надо, то я за врачом сгонять могу. Не переживай только. Балу, даже не спрашивая Андрея, утащил его к стоящей неподалеку скамейке. Вокалист не сразу понял, что произошло, и почему их Балу ведет себя как биполярник на ускорении — из режима бешеного бегемота на заботливую мамочку за секунду. Князь только потом почувствовал, что у него идет кровь носом, а ноги и руки заметно дрожат, поэтому он безропотно дал усадить себя на скамейку и выполнял командо-просьбы Шурика: сидеть, приложить салфетки к носу, не запрокидывать голову, пить откуда-то возникшую воду, отвечать на дурацкие вопросы о том, что и как (не) болит. А когда подошли Яша с Мишей, то просто сунул Михе бутылку воды и, злобно смотря на близкого друга, прошипел сквозь зубы: «Мих, следи тут» — и ушёл. Князь хотел было рыпнуться за ним следом, но тело оказалось каким-то тяжелым, да и Миха с Яшей не дали, придержав его за плечи. — Мих, Ях, я ничего не понимаю, что там с блондой нашей случилось? Что за истерики на пустом месте, как будто, Шурик мне яда подсыпал по незнанию, а потом жалко стало? Колитесь, что тут за фигня творится, — очень сложно было казаться грозным и требовать ответа, когда сидишь на скамейке с кровотечением из носа от прогулки, но Андрей старался, даже бровь поднял. — А? В ответ он получил только унылые переглядки между его собеседниками, пожимания плечами и всякие нуканья. — Мих, колись, что произошло, — Андрею было понятно, что тут больше Михиного и Шурикова накручено, чем других музыкантов — Садись давай и вещай. Ведь узнаю в конце концов, поэтому лучше бы тебе рассказать самому. Яша, а ты может нашу истеричку отыщешь? Михе не хотелось рассказывать. Ему бы сейчас петь с Княже, гулять, а не отчитываться, но делать нечего. Слова не шли. Лучше бы Яша всё рассказал, но тот тоже не горел желанием быть котом-баюном. Он покрутился рядом с вокалистами пару минут, а потом как-то тихо удалился искать Шурика. Миха и Андрей задерживать его не стали, просто махнули «всё в порядке, мы скоро придем». Хотя Миша был уверен, что придут они не скоро. Ему ещё с мыслями своими собраться надо. Он несколько раз начинал, но потом останавливался. Хотелось разбить что-нибудь, но рядом были только деревья. С ними бодаться, только себя калечить. А Андрей ждал, смотрел, бровь свою вопрошающе выгибал, но молчал и не торопил. Миха наконец решился: — Короче, Андрюх, херня это всё, и виноваты в этой херне мы с Шуриком. Ты тоже, что молчал, но мы больше. На этих словах бровь Князева поставила олимпийский рекорд по выгибанию, но тут важно было не мешать, раз Горшок варить начал. Миха на субтитры на лице друга не обратил внимания. Он смотрел себе под ноги, а потом выдохнул и начал свой скомканный рассказ про таблетки, наркотики, приступы, кому, а ещё про всех. Как они группой приехали в больницу, тусили с ним, а потом почти подрались, помирились, ждали, надеялись, но становилось всё хуже. Миха рассказывал про истерики Маши и Шурика, про то, как Яша и Лось старались хоть как-то помочь всем остальным музыкантам, ходили за кофе, покупали сигареты, приносили воды и поесть, смотрели, чтобы никто не замерз на балконе, а потом пытались растормошить Поручика, превратившегося в статую вселенской печали. В Андрее с каждой новой подробностью сильнее разгоралось чувство стыда, что всё оказалось намного сложнее в человеческом плане, чем он думал, когда довел себя и группу до такого. Хотя было приятно, что его не бросили одного и так переживали. Не, в мозгах он понимал, что его бы не бросили одного, что весь их накопленный багаж дружбы и работы не дал бы всем так просто сьебаться, оставив Князя доболевать в одиночестве. Михе точно бы не дал, наверное, хотя… но эти хотя Князь задвигал куда подальше, не давая разрастаться своему потаенному страху, что он сам собой никому кроме родителей не нужен, а Шутам и, самое главное, их предводителю из обожженной глины нужна только творческая составляющая, но не сам человек по имени Андрей Князев. А ещё было обидно, что он Миху ругал за хмурого, а потом сам заделался любителем таблеточек, по неволе, но всё-таки. Такая вот ирония судьбы или с легким приходом, блин. А потом прозвучало самое тяжёлое. — Ты умер, Дюсь. Я ушёл, на десять блядских минут ушёл всего. Хотел Шурика успокоить. Боялся, что тот совсем с катушек из-за твоей комы съедет, а ты совсем вот умер. Лежишь, тебе сердце заводят, — Горшок тем временем продолжал, переходя со сбивчивой, но эмоционально-выдерживаемой речи на почти истерически-претензионную. Он подскочил к Князю, в душе желая его обнять, но телу нужно было выплеснуть весь стресс от нахлынувших заново воспоминаний. Поэтому вместо объятий он схватил друга за грудки и стал трясти. — Я же был там, Андрей. Все шесть минут, я, блять, почти молился, верил, боялся. Такого же не может быть! Мы шесть минут стояли там. Шесть минут реанимации, а тебя нет. Все живы, мир крутится, а мы там ждём, пока ты по радуге нагуляешься. Нагулялся, блять? Налетался, летчик?! Ты умер, Дюх. У меня на глазах умер! Какого хрена, а? Андрей не знал, что ответить, поэтому как мог в своем положении просто пожал плечами и стал ждать продолжения. — Я же вправду не смог бы без тебя, Дюсь. Ну не умею я уже так, один, разучился, ну, без нас. Ты мне нужен тут, живой, хоть больной, но живой, сука, чтобы говорить мог, чтобы нудеть, чтобы обнять тебя можно было. Понимаешь, блять? Все остальные, жены, бабы, музыканты, это всё фигня. Мы же почти всегда вместе. Ты и я. Ну как я без тебя, а Княже? А врач, сука, ещё так долго выходил. Я же почти поверил, что я один. Они шторы закрыли. Не понятно нифига. Только слышно голос, что прекратить реанимацию. Я думал, что капец. Последние слова Миха просто выдохнул в шею своего друга, крепко обнимая его и прижимая к себе. Андрей нужен был ему для заземления. Обнимать теплого и живого Андрея было приятно, пусть и повод для объятий был не самым подходящим. Хотя кому какая разница? — Капец, — согласился Андрей. И тут до Горшка дошло, что его друг как-то очень спокойно реагирует на то, на что сам Миша без дрожи вспоминать не может. Он отстранился и заглянул тому в глаза. Они были не потерянными, не такими, когда ты узнаешь тяжелые новости. У Княже глаза были требовательными. — Андрюх, ты же знаешь это, да? — сдувшись, тихо выдохнул Миша. — Да, — в такой же манере выдал Андрей. — А почему не сказал? — Наверное, не нашёл правильного момента, как и ты, — Теперь пришла очередь сказочника тупить взгляд и отворачиваться. Тут бы стоило сказать «испугался», «не хотел сориться», «не верю», «не хотелось этой темы вообще касаться», но «не нашёл правильного момента» звучало почти правдой. А что ещё оставалось делать Князю? По-честному, про свое состояние клинической смерти он узнал только несколько часов назад на приеме у врача. Врач была новенькая, молодая и очень увлеченная своей работой. Она хотела всё сделать как надо, лекарства правильные дать, диагноз проверить, укол нужный поставить. Поэтому решила уточнить у отчаянно «не» сжимающегося при виде шприца симпатичного голубоглазого пациента, как проходит его восстановление после клинической смерти и предваряющей и последующей её комы, и что, по его мнению, стало причиной столь сильного ухудшения состояния господина Князева А. С. Врач была молодой и хорошей, но не очень внимательной, поэтому не заметила небольшой приписки в деле господина Князева А. С., что пациенту необходима предварительная беседа с лечащим врачом для оценки его готовности перед сообщением диагноза, поэтому персоналу крайне не рекомендуется (подчеркнуто, а не перечеркнуто) обсуждать то, что было озвучено в кабинете. Врач охнула и милейше покраснела, а вот Андрей был слегка (он же сильный, отслужил в армии, дружит с Михой) прибит такими новостями. Он умер. Андрей Сергеевич Князев, солист и сооснователь группы Король и Шут, поэт, художник, сказочник, сын, друг, музыкант, и просто хороший человек умер в больнице в Красноярске, не выходя из комы. А сейчас тогда что? Игры умирающего сознания? Тогда почему санаторий, а не их мир? Зачем ему тут Евлампия Ленинидовна и процедуры, а не принцесса и приключения? Андрею тогда очень захотелось зажмуриться, а потом и проснуться, потому что верить, что ему это только приснилось было удобнее. Да-да, это сон! Сейчас он откроет глаза, и всё станет хорошо. Он окажется в своем номере в Красноярске. Рядом будет храпеть Миха, потому что они перепили, и последнему было лень тащиться к себе. Завтра в Питер. Организм Князя просто устал, поэтому ему и сниться санаторий. А Миха такой добрый и с ним, потому что очень хочется Княже быть в центре внимания у своего Михи. Они же лучшие друзья, а отдает себя в эту дружбу больше Князь. Поэтому тут Мишка такой заботливый. Ведь так же? Да, надо просто постараться, напрячься, зажмурится и проснуться или просто ущипнуть себя. Саморефлексии и самоущипанию помешал противный запах медицинского спирта, которым испуганная врач пыталась вернуть его на землю. Ей было стыдно, ему тоже, поэтому последующий укол был поставлен за одну секунду, а возможный прекрасный роман умер в зародыше. А у двери своего Князя нетерпеливо ждал воодушевленный Миха, которому не терпелось утащить друга в парк. — Мих, я сам не знаю, как на такое реагировать. Я очень много не понимаю. Нафига это было скрывать? Перед тобой же ни хрена никогда не скрывали, а тут и ты, и Яша с Шуриком, и врачи в молчанку играете. — Андрей не выдержал сам и встал со ставшей вдруг такой неудобной скамейки откровений. Он попереминался с ноги на ногу, устаканился, а потом всё-таки решился начать разговор, при этом уговаривая себя задать самый важный вопрос: — А при чём вы тут с Шурой? Вы же какой-то херней оба страдаете. — Не херней, Дюш, мы просто очень сильно накосячили перед тобой. Прямо капец как. — Таблетки? Так это же Шура не знал, — Андрюхе хотелось дать Мише повод выкрутиться. — Таблетки — это фигня полная. — На удивление Горшок был не многословен, как будто предыдущим рассказом он исчерпал весь свой лимит за день. — А что тогда? — Хуже, Андрюх. Мы тебя до настоящей могилы довели… — у Горшка опустились плечи, а у Князя рухнул мир.