Кармические уроки

      Начало интервью прошло быстро и достаточно спокойно. Две милые журналистки спрашивали довольно простые и обычные для региональных телекомпаний вопросы: про группу, кто Король и кто Шут, где зубы, каково это уже второй месяц быть в туре, что больше всего понравилось в других городах. А потом они попросили Горшка и Князя дать два параллельных интервью, чтобы зрители смогли сравнить их ответы, и самим проверить, правда ли Князь и Миха лучшие друзья и хорошо понимают друг друга. Отказываться было нельзя, поэтому вокалисты разошлись по разным комнатам, где уже были установлены дополнительные камеры и свет. Михе вся эта идея с разделением не нравилась, хотя они не в первый раз давали интервью по отдельности. Миха знал, что Князь пургу нести не будет, что всё будет скучно и мило, как всегда, на его интервью. Девиз сегодняшнего дня для Михи был «Дюша – эпицентр внимания», поэтому идея раздельного интервью в разных комнатах его напрягала.       Как и в начале общего интервью, первые вопросы были простыми: как он пишет музыку, как потом согласовывает с Андреем стихи, или как они в группе распределяют обязанности. Затем вопросы стали более злыми что ли. Журналистке очень хотелось узнать, кто в группе лидер, он или Андрей, кто принимает решения, почему у Князя так мало сольных выступлений, и смог ли бы Андрей заменить Миху, если тот улетит от наркотиков (последнее было намеренно выделено голосом). Миха пытался слиться с вопросов и послать эту дамочку, но Гордей, сука, наблюдал за интервью, поэтому у Горшка не было выбора. Он старался объяснить журналистке, что у него с Андреем разные задачи, разные голоса, что он музыкант, Андрюха поэт, сказочник, художник, поэтому вместе они синергичны, а по отдельности не то.              — Ты пойми, если бы Андрей хотел, то меня давно сместил бы, но ему это не нужно. Он знает, что на моем месте надо гореть, сходить с ума, паясничать, а он не сможет так. Он другой.              — Скучный?       — Сама ты скучная. Не, Андрюха — огонь, но тот который уже приручили, который не сносит, а наоборот дарит тепло и помогает. Мы поэтому хорошо существуем на сцене, потому что я ураганю, схожу с ума, дергаюсь, а Андрюха, он, наоборот, собранный. Он другой. Ему для яркости не надо себя раздергивать.       — То есть Князь для вас просто фон? Декорация? — докапывалась журналистка.       — Ты что, с дуба рухнула? Какой Андрюха фон? — Миха от возмущения даже по столу хлопнул, чем напугал сидящую напротив журналистку, — Да он и я, мы, понимаешь, да, — главные персонажи на сцене. Мы с ним вместе, просто разные, е-моё, как инь и янь. Один дурной, другой дурнее. Андрюха он и вправду княже, шальной и открытый мужик, управляющий честно и сгоряча.       — Таким образом Андрей тоже что-то решает? А по информации полученный мной, всем управляете вы, Михаил, — журналистку явно тянуло на второй круг.       — Да пошли ты к чёрту свою информацию. Для организационных и технических решений у нас есть директор. Мы с Князем решаем творческие вопросы, а музыканты добавляют, поддерживают или отвергают эти решения. У нас блин, демократия, как у древних греков.       — Я рада, что вы перешли к Древней Греции. Вы, наверное, знаете, что любовь к соратникам и друзьям у древних греков не считалось чем-то зазорным. Расскажите, а как вы относитесь к Андрею? Он ваш друг или что-то большее?       — Андрюха? Андрюха для меня намного больше, чем друг. Он мой лучший друг. Мы же с ним с реставрационки вместе, живем, поём, дышим музыкой и группой. Осенью даже оперу поставить решили.       — Ну а все-таки? Может у вас есть к нему какие-то чувства? — перебила его журналистка.       У Михи было чувство к Андрею, точнее как будто исходящее от Андрея чувство легкой тревоги, как будто ему нужна будет вскоре Михина поддержка. Все в группе давно ржали, что Горшок и Князь как-то телепатически слышат друг друга. Михе захотелось поскорее проверить Андрея, но Гордей всем своим видом показывал, что интервью еще идет. Поэтому Мише ничего не оставалось как пойти в ва-банк.       — К Андрею? Ну обожаю я его. Я уже говорил, что мы с ним лучшие друзья. Если можно было, то женился бы на нем. А что? Он талантлив, успешен, знаменит, заботлив до безобразия, трудится как чёрт, а еще и красивый! Ты глаза его видела? В них утонуть можно. А пресс? А руки? Да любой бы нормальный человек, баба там или мужик, хотел бы тонуть в его объятиях. И при этом он не бабник, он домашний хороший мальчик. Да он —сказка! Я уверен, что твоей коллеге сейчас не легко себя с ним сдерживать. Можем, если хочешь, пойти посмотреть.       — Нет, спасибо! Я думаю, что у моей коллеги все идет профессионально. Михаил, а давайте перейдем к последнему вопросу? Расскажите, а почему вы не используете танцевальную хореографию на выступлениях, почему у вас, точнее у группы нет таких же запоминающихся танцевальных визитных карточек, как у западных групп, например, как у Backstreet Boys или N’Sync?       Этот вопрос стал кульминацией для Михи. Он долго соображал издевается ли журналистка надо ним, или вправду она такая тупая. Затем он долго ржал, представив себя и Андрея кружащихся на сцене. Отсмеявшись, он пытался объяснить, что панк-рок — это не попса, там не может быть выстроенной хореографии, не та энергетика, не тот посыл, и не та история. Журналистка сразу обиделись. Она попыталась отстоять свою точку зрения, приводя в пример успех других групп, даже упомянула «На-На» и Киркорова. Это окончательно довело вокалиста. Но тут, наконец-то вмешался Гордеев и предложил закончить интервью, отправив Миху перекурить.       Много курить, да и вообще быть на улице Горшку не хотелось. Он чувствовал, что ему нужно было поскорее вернуться к Андрею. Почему-то было важно проследить, что всё хорошо, что его «тамагочи» в порядке. Единственное, он не запомнил, где точно было интервью у Андрея. Тревога внутри нарастала, а нужная комната никак не находилась. А потом Миха просто услышал, что все шло у Андрюхи как-то фигово: вместо одной журналистки там точно было их две, и их голоса звучали громко, а Андрея было почти не слышно.       — Андрей, нам стало известно, что вы вчера попали в больницу. По нашим сведениям, вы были избиты своим партнером, Михаилом, это правда? – задала вопрос не Михина журналистка.       — Нет, это не правда, — попытался оправдаться Андрей, — да, я был в больнице, но потому что на концерте почувствовал себя плохо.       — А что Михаил? Почему он не поехал с вами? Не поддержал вас?       — Горшок остался на автограф-сессию, мы оба не могли не прийти. Со мной поехал наш директор.       — Но Михаил, он же ваш партнер, наверное, вам было бы приятнее быть с ним, чем с вашим директором? Все-таки ваши отношения…       — Наши отношения прекрасно-дружественные. Мы не партнеры, точнее мы партнеры по группе, но мы не…       — Вы не партнеры? А кто? Любовники? Михаил в своем интервью признался мне, что он обожает вас и готов жениться. Любая девушка хотела бы, чтобы о ней так влюбленно рассказывали. А вы? Вы испытываете к нему такие же чувства? — атаковала уже опять Михина журналистка. Видимо, Горшок её всё-таки обидел, так что она решила отыграться на другом вокалисте.       Миха уже готов был всех порвать, но тут, как назло, перед комнатой для интервью его поймал Гордеев и потащил прочь.       — Какого хуя, Гордей? Мне надо остановить это. Там же он один, — рвался к другу Горшок.       — Миш, прошу, не лезь. Андрей сам выплывет из этого. Он большой мальчик, и умеет справляться со скандалами лучше тебя. Если ты влезешь, то точно дров наломаешь, покажешь себя горе-любовником. Не надо было признаваться в любви.       — Да я же в шутку. Я же сказал, что, если было бы можно. Тут и ежу понятно, что я говорил, что вот был бы я тёлкой.       — А вот про долю шутки в каждой шутке слышал? А потом про тёлку ты как бы не упоминал. Просто нечаянно рассказал, что в Андрюхиных глазах утонуть можно, а об его объятьях ты мечтаешь. Миха, ну нафига это надо было городить? А потом еще и обзывать эту журналюгу дурой?       Тут Миха понял, что Гордеев прав, и что он сам вырыл яму, из которой сейчас Андрею надо выбираться в одиночку. А у Андрея в комнате за дверью происходил допрос:              — Андрей, вы весь бледный. Вы хотите нам что-то рассказать, но боитесь. Признайтесь, Михаил издевается над вами? Он тиран? Поэтому вы выступаете почти всегда в гриме? Вы скрываете синяки? Поэтому Михаил с вас все интервью глаз не сводил, контролировал каждое ваше движение? — Наседала одна. Андрею уже не давали вставить и слова.       А потом был финал.       — Не врите нам, Андрей. Ваш зритель должен знать, кого он слушает. У нас есть много фото доказательств с ваших концертов, вписок и вечеринок, где вы с Михаилом обнимаетесь, спите вместе на одном диване, и даже целуетесь.       На журнальный столик перед Андреем полетели фотографии с вечеринок группы и выступлений. На фотографиях везде были Миха и Андрей, полуголые, обнимающиеся и счастливые. Была даже одна фотография, где Миша как бы целует Андрея в нос. Она была сделана в пьяном угаре, на последней вписке перед туром, еще в Питере. Горшок попытался отгрызть Князю нос из-за разногласий в музыке, расцарапал его остатками своих зубов. Но на фотографии ракурс был неудачный, поэтому казалось, что они целуются.       — Ну что вы теперь нам скажете? Будете отрицать очевидные факты? Что скажут ваши фанаты? А родители? Вы об этом думали, Андрей? Или для вас — это нормально всем врать? Вы же сами нам говорили, что панк-рок – это настоящая музыка, не попса, а теперь вы сами как бы как попса? В панк-роке не может же быть солистов геев? – Дамы все напирали, перевесившись через стол.       Горшок понимал, что это пиздец. Вопросы сыпались на Андрюху со скоростью пулемётной очереди, остановить которую тот не мог. Даже не видя лица своего друга, Миха чувствовал, что он уже плывет от этого интервью, от наседающих на него дам, от тепла осветительных приборов, от чёртового бронхита. Если бы не болезнь, вокалист был в этом уверен, Андрей смог как-нибудь завернуть всю эту хрень в другую сторону. Он не дал бы себя в обиду, а скорее вывел всё в шутку. Но сейчас было по-другому. Князя надо было спасать, поэтому он вырвался из захвата директора, влетел в комнату и рявкнул: «Хватит! На сегодня всё, у нас концерт, пошли!»       Он схватил Андрея за руку, рывком поднимая его. Князь не сопротивлялся. Ему очень хотелось слиться из этого кошмара, но то ли воспитание родителей, что девушек посылать нельзя, то ли стеснительность не давали ему сделать этого. Журналистки начали возмущаться. Одна из них стала на камеру говорить, что вот так и проявляется авторитет Михаила и его боязнь признаться самому себе и миру, что он не панк, что он только притворяется. Миху это вынесло окончательно. Он перебил журналистку на полуслове: «Настоящий панк-рок — это не про сексуальную ориентацию, не про то, с кем можно трахаться или нет, панк-рок — про свободу, анархию, про идеалы, в конце концов. Не надо нас мешать с грязью, вешать попсовые ярлыки или кидаться обвинениями. Нам все равно, мальчик ты или девочка, нравятся тебе мальчики или девочки, спи ты с кем хочешь. Любишь — люби, не любишь, но спишь — тогда уважай желания своего партнера, будь честен. Не ври себе и не подстраивайся! Настоящие панки это знают, им наплевать что, между нами с Андрюхой происходит, дружба или постель. Им важна наша музыка. А что мы творим, всем наплевать, пока звучат Король и Шут. А хотите это проверить, ловите сенсацию».       На последних словах, на выдохе, он схватил голову ничего не подразумевающего Андрея обеими руками, притянул его к себе и поцеловал. Он хотел сделать это поцелуй быстрым и дерзким, просто мазнуть по губам. Он хотел доказать этим тварям, что они не правы, чтобы они отстали от них, чтобы уйти по-панковски... Но не смог. Он осознал, что тонет. Его заталкивало и накрывало. Он понял, что целовать его Княже можно только нежно, только по-настоящему, тягуче, так долго, чтобы дыхание перехватывало. Миха чувствовал и замечал всё: замершее на вдохе дыхание, сухие, потрескавшиеся губы, чуть приоткрывшийся рот, широко распахнутые от удивления глаза, руки, сжимающие его плащ. А самое главное, Горшок чувствовал тепло, исходящее от Князя, такого потерянного, застывшего, усталого и родного. Они стояли, прижавшись друг к другу и обнаженные по пояс: Миха в плаще, Князь в распахнутой жилетке. От такой близости сносило крышу, хотя это были не первые объятия в их дружбе, но первые по-другому, по какому-то странно страшному, но приятному другому. Для Миши этот поцелуй длился чудесно долго, хотя прошла всего пара секунд перед тем, как он отшатнулся от Князя. Затем он схватив того за руку, поволок вон из зала, предварительно послав всю съёмочную группу.       Протащив Андрея почти до гримерки, Миха остановился. Он чувствовал, что его распирает и надо что-то сказать, надо убрать эту тишину из эфира. Он хотел сказать что-то про «как классно я их отделал» или «вот суки эти журналистки», но не смог, а вместо этого получилось…       — Андрюх, ну, какого хрена, ты почему их послать сразу не смог? Или хотя бы встать, извиниться и выйти, как ты всегда делаешь? Что за детский сад, ясельная группа, маленький Андрюша боится страшных тетушек?       Но Андрей вместо ответа просто смотрел на Миху своими большими глазами, а потом провел своей рукой по губам.       — За что ты так, Миш? — в его голосе было много какой-то обиды и разочарования.       — Что за дурацкие вопросы, Андрюх? Как за что? Я спас тебя, так сказать, продолжаю заботиться о тебе, а ты зачтотытакал. Свинья, ты Андрей, а еще и размазня. Сколько раз мы с тобой это обсуждали, не нравятся вопросы, отвечай на свои собственные, не можешь, посылай. Видишь, я пришел и послал их, так сказать, исправил положение, — Миха, и в правду, был очень доволен своей выходкой. Он понимал, что завтра будет много шума, много грязи польется на них, но было же красиво, сука, очень красиво.       — Бля, ты спас? Ты спас? Да ты всё испортил, всё, нафиг, Горш, — Андрюху понесло. Ему было обидно. Он устал, он потерялся, он злился на себя, на журналисток, на Миху, на Гордея, что просто стоял в углу и ничего не сделал. Он попытался кинуться на Миху с кулаками, но тот ему не дал. Он просто схватил его за плечи, прижал к себе и держал, хотя Андрей и пытался вывернуться, боднуть или ударить.       – Пусти, сука, пусти! Ты всё портишь, Горшок. Тебе же на всех наплевать! Тебе на меня наплевать, на мои чувства и желания!       — Андрюх, да что с тобой? Что за фигня? Я же забочусь о тебе. Весь день только за тобой и бегаю. «Дюша то, Дюша это», программу под тебя переделываю, чтобы дать тебе передышку. Свитер вот тебе дал, а ты даже спасибо не сказал. Оперу не хочешь сейчас писать, пожалуйста, отложим до Питера,— Миха, хотя и начинал заводиться, но понимал, что это не правильно. Он стал медленно выдыхать, чтобы успокоиться, и сильнее сдавливливать плечи Князя, чтобы утихомирить его, все-таки разница в росте и тренировки по боксу давали ему небольшое преимущество, — или я что-то не догоняю, Андрей.       — Мои желания, нужды - это полная фигня для тебя, не так ли? Ты играешь со мной в заботливую мамочку сегодня. Смотрите, я такой хороший, я забочусь, я свитер свой дал, я…я…я. Да ты всё про себя делаешь, Горшок, только про себя. Ты меня даже не спросил, нужна ли мне такая забота или свитер, — Андрей понимал, что уже не может контролировать свою истерику, его внутри просто сжимало от обиды, и он готов был высказывать все, пускай даже не в лицо, а шею, подбородок или куда угодно. У него накипело. — Я же тебя сегодня только об одном попросил, дать мне пару часов, только это. Ничего другого было не нужно, только пара сраных часов, но нет, ты всё решил за меня, за всех. Пусть у Андрюши вместо уважения будет шесть довольных нянек. Всем же нравится играть в дочки-матери, а тут такой, блять, счастливый случай: Андрей в больницу попал, — давайте же поиздеваемся над ним, нафиг, подергаем за ниточки, поиграем и пошлем? Это же так весело! Мне же всё можно, я же святой Горшок. Хочу играю, хочу спасаю, хочу целую, в любви признаюсь, а хочу игнорирую весь месяц, избиваю, посылаю. Мне же всё равно! Мне всё можно, ведь разгребать придется другим. Я же для тебя игрушка, чертов, как его, тетрис.       — Тамагочи, Дюш, это тамагочи, — выдохнул тихо Миша.       — Хрена себе, — Князь сумел вырваться из объятий Горшка, отскочив на пару шагов, уставился на того с недопониманием.- Ты же так и думал, что я для тебя такой живой тамагочи, блин, с которым играть интересно. Вот она такая она оказывается дружба у нас.       Горшку казалось, что Андрей его сейчас точно ударит, не промахнется, а Миха и не отклонится. Но потом что-то произошло, и его Дюша как-то сразу поник. Он сполз по стене на пол, спрятал лицо между руками, уперевшись локтями в подтянутые к себе колени. На это было невозможно смотреть, и Михино сердце разовалось от жалости к другу. Он, сам не заметил, как он оказался перед Андреем на корточках, пытаясь отвести Андрюхины руки от лица и посмотреть прямо в глаза. Второй раз за два дня, он пытался перехватить взгляд друга, заставить посмотреть на себя, но вместо стыда, как было на креслах в Новосибирском отеле, или радости, как было до этого чертового тура, он увидел в Андрюхиных глазах только боль.              — Дюш, прости меня, не злись, я вправду хотел как лучше, — тихо проговорил Миха, держа Андрея за подбородок, — Я облажался, и ты имеешь полное право на меня злиться, но прости.       — Мих, да я не на тебя злюсь, а на себя. Я же знаю, что ты не можешь проявлять заботу как все другие, как нормальные люди, а я, как дурак, надеялся, требовал, ждал от тебя чего-то такого, чего-то обычного для всех. Ну не твое это. Мы все это знаем и никогда от тебя не требовали ничего. У тебя свои правила. Мы привыкли. Мы подстроились. Мы согласились. Да я, блять, сам всегда за это вступался, чтобы тебя принимали какой ты есть. А тут, сука, так хотелось. Я же обрадовался, когда ты ко мне в номер пришел. Я подумал: "Ну все, Андрей, праздник у тебя, наслаждайся." А потом ты включил обычного требующего себя, переключился, а я не смог. Я все ждал, накручивал себя, ломался вместо того, чтобы просто кайфовать, когда можно. Не, постой, не надо ничего говорить, — он не дал Михе вставить ни слова.       — Я же сам все понимаю и злюсь не на тебя, а на себя. Я же просрал сам свой День заботливого Горшка. Сам всё проебал, потому что настроил в голове картинок. Это, наверное, единственный день в жизни, когда ты почти всё время пытался подстроиться под меня, заботиться, а я это упустил. Сука! Я же видел, как тебя корёжило на распевке, но ты сдерживался. Это было сильно, я знаю, в другой день ты бы послал меня. Спасибо, что не сделал это, хотя я сам себя уже десяток раз послал. Признаться себе, что не тяну, было невыносимо. Я думал, что если буду злиться на тебя, на себя, на всех, то на злости этой всё вытяну, но… И это не самое обидное. Я знаю, что такого больше не повториться. Ты не сможешь так больше себя со мной вести. Твой лимит заботы по отношению ко мне уже исчерпан. Как бы горько и обидно это не было, но я понимаю и принимаю это. Твоим будущим жене и детям, я очень надеюсь, что у тебя будут девчонки, достанется очень заботливый и нежный отец и муж, но только им. И я рад за них. А я упустил свой момент. Вот поэтому мне так плохо. Сука, мне же больше всего хо…       Он так и не смог договорить. Несмотря на то, что Князь не кричал, а почти шептал, его голос на последнем слове сорвался. У Андрея перехватило дыхание и вырвался стон вместо связанной речи, и руки сами непроизвольно схватились за Горшка. Миха не знал, что ответить. Вся это исповедь Андрея была для него неприятной правдой. Мише хотелось оправдаться. Ему хотелось сказать, что Андрюха неправ, что Миха сможет, что у него всегда будут силы, время и желание заботиться о своем Дюше. Он понимал, что сейчас не то время, место и состояние для оправданий. Концерт должен вот-вот начаться, а они тут сидят.       — Пойдем, Княже, поговорим после концерта, нам петь надо, — Миху хватило только на это.       — Не могу, Мих.       — Идти не можешь, так потащу тебя. Тут недалеко.       — Петь не могу, горло сводит, — и Миха заметил, что Андрей уже хрипит на каждом слове, — так что ты сегодня один, сцена твоя, песни тоже. Наслаждайся. Не надо подстраиваться дальше, замок совсем проржавел.       — Князь, ты совсем с ума сошел. Дойдем до всех и там решим, что делать.       Когда они дошли, Князь не дал всем решить, что делать. Он с порога ультимативно заявил, что выступать сегодня не сможет из-за поехавшего голоса и плохого состояния после интервью, поэтому лучше поспит в гримерке, пока идёт концерт. А потом он прошел к дивану и просто свалился на него, накрывая голову руками, как будто у него от света лампы болела голова. Князя никто не стал отговаривать. Все понимали, что раз он сам отказался от концерта, а Миха молчит, то всё, наверное, плохо. Всем было больше интересно, что же такого случилось на интервью, что влетевший до них в гримерку Гордей орал благим матом на всех, включая любимую Машу, а потом вылетел кому-то звонить.       — Чуваки, а что вы такое наговорили на интервью, что Гордейку чуть удар не хватил?       — Яша, ну ты сам завтра всё узнаешь, но в Томске я, или как бы мы, совершили каминг-аут.       — Что? — не понял Яша, точнее все кроме Балу с Машей не догнали иронию Горшка, а те просто уставились на него с вытаращенными глазами.       — Ну мы как бы признались в чувствах друг другу, так получилось. Эти дуры развести нас пытались, скандал устроить, ну я и не выдержал, надо было же Андрея спасти, вот и выдал, что женился бы на Андрее, они поверили, — попытался оправдаться Миха.       — А потом ещё и целоваться лез, — вставил свои пять копеек Андрей, — но вы завтра всё сами увидите и поймете. Там такое шоу, его смотреть надо, драма в двух частях, почти как на первом канале. В Красноярске у нас или новые фанаты появятся, или на последний концерт никто не придет. Равнодушных точно не будет, так что наслаждайтесь пока можно.       Так и было. Концерт шел на ура, зрители и музыканты кайфовали. Конечно, были фанаты, которые услышав про отсутствие Князя, стали возмущаться, но потом они быстро успокоились. Было громко, весело, где-то пьяно, где-то дико и не в ноты, но энергично. Миха обожал быть на сцене, петь, рассказывать истории, сходить там с ума и возвращаться обратно, но на этот раз было как-то тошно. Оба, и Горшок и Князь уже выступали поодиночке, когда другой вокалист заболевал, уходил в запой, терялся в притонах, проебывал концерты. Это было нормально. Не нормально в это раз было то, что Князь был рядом и теоретически мог бы петь, если бы Миха не довел его до ручки, а защищал. Эта мысль не давала Горшку отпустить ситуацию и полностью уйти в музыку. А еще он чувствовал на себе взгляд Андрюхи с технического балкона под самой крышей. Головой он понимал, что не может видеть глаз друга. Зал был большим, потолок высоко, но он видел эти чертовы синие грустные и одновременно злые глаза, которые как магниты притягивали его. Спустя несколько песен он не выдержал, подбежал к Яше и Ренику, стоявшим ближе всех к нему и попросил продолжать пару песен без него. У него дела. Яша и Реник быстро словили идею, маякнули другим и заиграли, а Горшок унесся за сцену. У него было всего несколько минут на то, чтобы всё исправить.       Он смог. Он добежал быстро. Андрей стоял спиной ко входу, вцепившись в перила, напряженный, еще в жилетке и гриме, и не обернулся, когда Миша подошел к нему и обнял его со спины.       — Андрей, приходи в себя скорее. Я без тебя там не могу, хреново выходит. Обещаешь? — тихо прошептал Горшок на ухо другу, сильнее стискивая его в своих объятьях. Этот физический контакт был так важен ему, чтобы понять, что его Дюша рядом, они снова заодно, они вместе в их мире.       — Обещаю, Мих. Завтра уже легче будет, — Андрей ответил как бы в пустоту, не отводя взгляда от сцены, но уже расслабившись и не отстраняясь от Горшка, — тебе пора, а то там уже Реник сцену захватывает.       — Фиг ему, а не сцена, — усмехнулся Миха, — без боя не отдам и сантиметра.       — Да, иди ты, а то уже подозрительно, что два солиста слились с собственного концерта, не по-панковски, — Андрюха даже развернулся лицом к Горшку, и стал легонько толкать Горшка в сторону выхода.       — Иду-иду. Погоди, Андрюха, я тебе тут кое-что принес, — в этот момент Миха достал из кармана плаща пачку любимого печенья Андрея и протянул тому, — ты же опять ничего целый день не ел нормального, поэтому, наверное, злишься.       — Наверное, — не стал отказываться от печенья Князь,— Спасибо! А откуда они у тебя?       — Да на заправке пачек пять купил, пока ты спал. Знал, что пригодятся. Ну всё, я пошел.       Миха подмигнул Андрею и уже двинулся к выходу, как тот окликнул его: «Миха, подожди, у меня тут тоже для тебя кое-что есть». С этими словами он достал откуда-то из-под жилетки небольшого коричневого плюшевого медведя, держащего в лапах сердечко в красную клетку.       — Пока вы на сцену выходили, я пошёл отдышаться на улицу. Там рядом цветочный магазин. А в нём он сидел. Ты же хотел, чтобы тебе подарили плюшевого медведя. Вот он! Можешь назвать его Сидом. — Андрей очень тепло улыбнулся и подмигнул Горшку. — Теперь всё, проваливай.       Миха послушался и свалил с дурацкой улыбкой на лице, в обнимку с Сидом. Пока шёл, почему-то думалось не о концерте и даже не о медведе, а о том, что он опять обнимал полуголого Андрея. Это было слишком: заспанный Андрюха с утра, с которого надо снимать майку, грудь Князя в такси, когда тот кашлял, поцелуй и тело к телу на интервью, а теперь еще и голый живот Андрюхи под примирительными объятьями.       «Ты совсем объебался, Горшочек, на лучшего друга заходишься, пора прекращать эту драму» — мысленно обрубил себя Миха, выскакивая на сцену и выхватывая свой микрофон у Ренегата.