***
Пробуждение выходит не из приятных, тело Чонгука, налитое свинцом, как и голова, отказываются реагировать своевременно. Щёки стянуты сухостью дневных слёз, а по бледному белому свету и тормошащему голосу опознаётся ночь. Тяжесть сливается с торможением на долгие мгновения, прежде чем у него, наконец, получается прийти в себя, но не особо проснуться. Расставаться со сном, в который Чон попал с такой сложностью, не хочется, и холодная рука, поглаживающая лицо, не помогает. — Детка, подъём, — слышится ласковым тоном, но Чонгуку от него хочется скулить, и он недовольно мычит. — Ну, тише. Ты сам отказался есть. Чонгук медленно поворачивается и хмуро смотрит на чересчур бодрое лицо сидящего рядом Тэхёна. В неярком освещении его приподнятые уголки губ кажутся оскалом предвкушающего добычу хищника. Чона усаживают, приподнимая за плечи, дают опереться на спинку, и привстают, помогая подтянуть одеяло. Чонгук продолжает быть ведомым, отдаваясь чужим действиям, словно кукла, ведь знает — это только начало экзекуции. Тэхён вытягивается, беря что-то с тумбы. Створка ткани распахнута и пускает в кровать слишком много постороннего, неспокойного, что хочется укрыться с головой. Ким усаживается рядом, в его руках, ожидаемо — тарелка и ложка, заставляющие сжать губы и панически медленно покачать головой. — Суп из водорослей, — произносит так, будто имеет значение, что внутри. — Детка, ты должен. Тэхён подносит ложку, так близко, что можно разглядеть мутные листочки, плавающие в бульоне, и замычать, впиваясь спиной и затылком в кожаную стенку кровати. У Чонгука из сопротивления хватает сил только не раскрывать губ и попытаться съехать вниз, задевая другого коленом, что вынуждает Кима нахмуриться. — Сел на место, детка. Чонгук замечание игнорирует, ему совершенно ничего не хочется, только закрыть глаза, заснуть до следующего утра, проснуться, как обычно, одному в логове, и принуждения тут вовсе не нужны. — Хорошо, — раздаётся тяжёлый вздох, слышится шевеление и керамический стук о тумбу. — Чисер, сюда, быстро. — Зовёт на слегка повышенном тоне, настолько привычно звучащим, что подвоха Чонгук не чувствует. Шаги приглушённо приближаются, а Тэхён смещается к краю постели. И Чонгуку остаётся только взглядом следить за ним, надеясь, что про него забудут. Приветствие и ещё что-то пролетают мимо внимания Чонгука, заставляя сфокусировать зрение только после «аха», сопровождаемого стальной жёсткостью. — Замри. Или сразу меж рёбер. Чонгук смотрит, как охранник закатывает рукав рубашки и медленно вытягивает руку перед Тэхёном. Металлический блик мелькает прежде, чем он успевает увидеть лезвие, резко прижатое к оголённой коже, что покрывается дрожью. Чонгук отводит глаза, отказываясь думать. У Чисэра закушена губа и чёткий злой взгляд с расширенным зрачком, но перечить Тэхёну он не смеет. Чон пытается вздохнуть глубже, но кислород отчего-то заканчивается, и мысли о намерениях Кима просачиваются через барьер безразличия к ситуации, разрушая мнимое спокойствие. Раз, два, три... Глаза слезятся, шум в висках нарастает, липкое ощущение накатывает, опуская ресницы. Чон слышит его слова белым шумом, пытаясь зацепиться. — Не переживай, детка, — Чонгук чувствует холодное касание на ладони и цепляется моментально за чужую руку, пытаясь не опрокинуться в рубиновую пустыню, сжимая на пределе. — Ты просто можешь согласиться. Звучит не едко, но Чону больно. Он не понимает, зачем Тэхён мучает его глупостью, имея возможность игнорировать. Ему не надо вот этой потребительской заботы, ему ничего и никого не хочется. Раз, два, три... Чонгук с трудом приоткрывает веки, усилием фокусирует взгляд на лице Тэхёна в ореоле темноты. — Не-хо-чу, — выдавливает по слогам непослушно немеющими губами. — Надо. Ну, самовлюблённая детка, — в ответ спокойно, с нотками или поражения, или восхищения, Чонгуку не разобрать. Тот тянет уголок губ в оскале, и глаза его отдают блеском, ослепляя. Чон зажмуривается, слышит странный звук рассекаемого полотна, и воспоминание об охраннике вместе с паникой наполняют заново, потоком мощнее, выбивая из колеи, заставляя почувствовать фантомный привкус металла по кончикам каждого нервного окончания. Виски́ простреливает ужасом и попытками сосредоточиться, отвлечься, сосчитать. Расплываются, не увенчавшись успехом. Слабость погружает тело в онемелость, перекрывая оставшиеся чувства вспышками красного перед зрачками. А последняя попытка разума зацепиться за реальность обрывается вместе с донесённым до слуха стуком капель. Раз, два, три — кап, и звук, с касанием холодного воздуха на щеке — последнее, что запоминает Чонгук, прежде чем небытие утягивает в спасительные объятья.***
За окном темнее, чем в балдахиновом логове. В голове непроглядный туман с ноющим чувством нехватки сна, под спиной подушка, а перед глазами рука Тэхёна с ложкой супа. Чонгуку предсказуемо не нужна его очередная пытка, запрятанная в оболочку заботы. Оставаться с Кимом, особенно в текущем состоянии, было огромнейшей ошибкой. Чон и не собирался изначально этого делать. Была бы его воля, давно бы ушёл, но сейчас только требуют. — Ну, детка, — тихо шепчет, будто интимно, пока Чонгук пропускает сталь меж губ. Жидкий поток наполняет рот, отдаваясь тёплой безвкусицей, заставляя с усилием сглотнуть, чтобы скорее избавиться от привкуса. Аппетит отсутствует напрочь, есть приходится только благодаря умению Тэхёна убеждать. Когда следующая порция приближается к лицу, Чонгук ловит взгляд сидящего напротив, сжимается под ним, резко отвернувшись. Он с обречением вспоминает, что Тэхён просто издевается, и Чонгук не нужен ни ему, ни остальным, ведь за последний месяц на телефон не поступило ни единого звонка. До Чона не сразу доходит чужое ругательство и последствия внезапного сопротивления, поэтому он медленно возвращает внимание к мужчине. Оголённая грудная клетка Тэхёна тяжело вздымается, рука приближается к лицу, и он слизывает влагу с ладони, а после и с ложки. Зачерпывает новую порцию и вновь встречается глазами с ним. Чонгук видит настороженность и внимательность в ответ. Сущий бред, когда же Киму надоест возиться и он уедет на работу, оставив Чона? — Ты облизал, — Чонгук предпринимает попытку избавиться от экзекуции, закусывая губу. Тэхён выгибает брови и отвечает просто, но Чонгуку чуется угроза: — Сейчас тебя оближу. Спорить с этим и проверять слова на правду сил у Чонгука не находится, поэтому приходится продолжить трапезу, представляя обычную тёплую воду. Раз, два, три... Тэхёну вроде бы нужно на работу, но тот что-то не торопится и продолжает возиться, причиняя слишком много недовольства уставшему Чону, но в этом он уверен быть не может — часов на руке временно нет. С последней ложкой Чонгук смиряться не желает и всё же встаёт в позу, заставляя Тэхёна отложить пиалу, пока по его щеке стекает обиженная слеза. Чон считает, что утро выдалось чересчур продуктивным, и как только Ким встаёт, сползает вниз и укрывается мягким одеялом, надеясь закрыть глаза и слушать мерное шуршание собирающегося на выход мужчины. — Рано, детка, — обращение низкого голоса заставляет прислушаться, — осталось самое важное. Раз, два, три... Чонгук забыл о главной пытке, зажмуривая глаза, лёжа на боку, он притягивает колени к груди и обнимает себя. — Не буду, — отчаянно шепчет. Глаза слипаться не перестают, но сон, будто прогнанный подкроватным монстром, растворяется, оставляя выжигающую пустоту. Чонгук против принять таблетки, как бы не расхваливал их Миён. И, несмотря на некоторый их положительный, по словам других, эффект, они затуманивают разум, мешая. Мешая ему жить и мыслить. Ну, возможно, ещё по одной маленькой причине, но сейчас не о ней. Он слышит слишком тяжёлый и усталый вздох, продолжая пялиться в небытие, опять собираясь разыгрывать никчёмное сопротивление. Чонгуку всё равно, что этот разговор звучит чуть ли не каждое утро, ведь с непробиваемостью Тэхёна нужно бороться, и, возможно, однажды до него дойдёт, что он в его постели, как и их отношения — просто ошибка. — Детка, ну, — Тэхён тянет удивительно проницательно, шагами оповещая о возвращении из гардероба. — Не начинай. Чонгук закусывает губу, теряясь в непонимании, почему всё и всегда должно быть как нужно Тэхёну? Его тело, мысли и разум уже давно не подвластны ему, а существуют по желанию Кима. — Почему, Тэхён? — вырывается жалко, пока глаза начинает щипать, а сам он пытается повернуть голову, чтобы видеть взгляд мужчины. Чон и так здесь взаперти, можно хотя бы не тревожить его? — Ты знаешь, — кратко и лаконично, продолжая застёгивать пуговицы. Чонгук вгрызается взглядом, стараясь рассмотреть его эмоции за тёмной чёлкой, показывая, что ответ его не устроил. Расслабленное лицо одевающегося Тэхёна ничего не коробит, разговор для него будто будничная рутина, поэтому Чон говорит несдержанное, несвойственное: — Ты же не пьёшь, — надсадно, лёжа, едва оторвав голову для установления зрительного контакта. — Почему я должен? Тэхён переходит на манжеты, прежде чем посмотреть на Чонгука, и не выглядит хоть на каплю уязвлённым его замечанием. — Мне всегда нужна ясная голова, — слишком ласково озвучивает, но для Чонгука такой вариант оправдания не лечения не подходит. — А мне нет? — обиженно тянет Чонгук, вздыхая со звуком. Неизвестно, когда слёзы успели проникнуть в нос. — Детка, «это» не проблема, — выделяя слово, произносит медленно, давая понять значение. — Ну, пока не заставляет убить, — Тэхён резко переводит взгляд вниз, заставляя посмотреть Чона на его запястья в белой ткани, — себя. Чонгук распахивает широко глаза, рукой уязвлённо хватаясь за собственные вены, ощущая под кончиками пальцев не только кожу, покрытую чёрными разводами рисунков, но и ровные рубцы, разбросанные по всей длине. Воздух застывает в лёгких, замораживая тело, раздавливая его заново, открывая всполохи красного кафеля. Раз, два, три... Как Чонгук мог забыть, бросая вызов, что Тэхён просто чудовище, не умеющее проигрывать, чувствовать и терять контроль в любом виде. — Ну, детка, — Ким бесцеремонно врывается в его размышления, — выпьешь? Чонгук, продолжая сжимать запястье под одеялом, отворачивается, утыкаясь лицом в подушку и размазывая соль по наволочке. Раз, два, три... Всхлипы не раздаются, а жалкая попытка утереть боль заставляет растечься новым волнам по внутренностям, окропляя каждый нерв жгучей горечью. Долго страдать Чонгуку не дают — он чувствует, как его осторожно переворачивают, открывая взор на безмятежного Тэхёна, что сейчас вызывает единственное желание и совсем не хорошее. — Сам или? — спокойно интересуется, пока у Чонгука внутри раскалывается айсберг, затапливая чувства ледяной водой. Раз... Чон не станет... Два... Плевать в его красивое... Три... Лицо чудовища. Появилось как-то слишком много сил — не стоило вчера принимать таблетки, и сегодня, наверное, тоже, но его мнение Кима не заботит явно. Не получив от Чонгука никакого вразумительного ответа, Тэхён, видимо, что-то для себя решает, и ему остаётся только наблюдать, как у мужчины напротив непонятно изменяется мимика, прежде чем он зажимает таблетку между губ. Чон заторможен и не сразу понимает задуманное, а после становится поздно. Одна рука удерживает его на месте, пока тело прижимает его к кровати, нависая сверху, а другая ловит подбородок вмиг отвернувшегося Чонгука, возвращая обратно. Хищный взгляд отображается на подкорке, прежде чем затапливает паника, и в рот врезаются чужие губы, проникая в глубину языком, оставляя за собой мелкий кругляшек и обилие горькой жидкости. Чонгук не закрывает глаза на протяжении всей вакханалии и словно в замедленной съёмке видит, как Тэхён отстраняется с громким чмоком, и губы Чона тут же плотно накрываются ладонью поднявшейся с подбородка, заставляя его, наконец, моргнуть. — Глотай, — просьбой в стеклянных глазах. Чонгук шокированно продолжает неметь, не ощущая кислорода, посторонних звуков, вкуса и темноты. — Иначе, — Тэхён не договаривает, и Чон наконец отмирает. Перед ним Ким прикусывает собственную губу сильнее, что вынуждает Чонгука закрыть глаза и проглотить мучительную гадость, затуманивающую разум, но дающую силы. После его губы сразу же освобождают от плена, но Чонгук не успевает свободно выдохнуть, как по ним проезжается мокрость чужого языка. Не разлепляя глаз, он слышит шорохи, ощущает лёгкость в теле и вновь удаляющиеся шаги, позволяющие попробовать прийти в себя, наконец, оставшись в мнимом одиночестве. Раз, два, три... Дыхание медленно приходит в норму, горечью напитывая организм не нуждавшегося в таких экзекуциях Чонгука. Освобождение приносит облегчение, пока мозг медленно переваривает ситуацию под мелкий шум воды, а вместе с этим в голову закрадывается осознание, что угрозу Тэхён всё же исполнил, и… Раз, два, три… Надо было в него всё же плюнуть. Когда Чонгук слышит, как по комнате раздаются шаги вышедшего из ванны Тэхёна, то он уже почти приходит в себя и готов вновь доказывать, что всё произошедшее между ними сегодня и вообще когда-либо — глупость и ошибка, построенная на прихотях Кима. Он привстаёт на постели и заглядывает за распахнутый балдахин, в помещение, что всё ещё находится в предрассветном полумраке, ища взглядом его. Чон встревоженно оглядывает идущего к комоду Тэхёна, натыкаясь на уложенные волосы, прежде чем привлекает его внимание. Раз, два, три... — Зачем? Получая в ответ из-за спины неясное: «ум?», Чон решает уточнить: — Зачем я тебе? — стойко спрашивает, хотя в горле зарождается паническая сухость. Тэхён же просто пожимает плечами, продолжая копошиться в ящике, не удосужившись даже повернуться, заставляя Чона продолжить мысль со своими домыслами. — Ты же понимаешь, что продолжать это неправильно. Просто глупость мне оставаться здесь, в этом доме и постели. Чонгук обиженно поджимает губы, заканчивая внепланово короткий монолог. Не дождавшись реакции и растеряв весь запал с силами, которые, кажется, стали вытекать вместе с жалкими слезами. Раз, два, три... — Детка, что ты хочешь услышать? — оборачивается Тэхён, задвинув ящик. Чонгук, наблюдая за его приближением, всхлипывает, приоткрывая рот, но его прерывают. — Конкретно. Чон задумывается на мгновение под пронзающим взглядом, собирая чувства в кучу, с небольшим, неизвестно откуда взявшимся желанием тронуть непоколебимость Тэхёна, прежде чем выдать осмысленное. — Зачем держишь меня? — Чонгук застывает в ожидании честности, надеясь получить вразумительное. — Детка? Я тебя не держу, — серьёзно проговаривает Ким, вынуждая его поднять брови в недоумении. — Ну, может, не отпускаю. — Почему? — суть для Чона от формулировки не меняется, поэтому и ответ непонятен. — Ну, детка, — тянет так, будто это элементарно, подходя ближе, и Чонгук рассматривает галстук у него в руке. — Ты знаешь, уйти от меня можно только одним путём. Исключений нет. Раз, два, три... Чонгук, с трудом захватывая порцию воздуха, смотрит в непоколебимые безэмоциональные глаза, и после, чувствуя горький ком в горле, отвечает: — Врёшь, — он чувствует сбегающие дорожки слёз, но говорит спокойно — его чудовище прекрасный учитель. — Меня и в могилу не пускаешь. Это сущая правда. Шрамы, забитые прекрасными рисунками на бледных запястьях, не дадут соврать Чонгуку, как и разговор до этого — исключения бывают и у чудовищ. По его реакции Чон понимает, что ответ не выбивает нужного признания, и Тэхён только хмыкает, а его слёзы остаются безучастны. — Ну, может быть, — расплывчато отвечает и, мельком глянув на часы, продолжает, делая паузы на каждом слове, — Но, детка, я всё ещё здесь. Поэтому, в чём проблема? — Ты здесь, — Чонгук впервые за долгое время чувствует, как загораются слёзы, и раскалённым огнём обжигают щёки и чувства. — Но я всё ещё один. Тэхён замирает. Чон улавливает и жадно впитывает его краткое оцепенение, стараясь ничего не упустить, ощущая странное вкрапливаемое в сердце тяжёлое удовлетворение, намешенное с горечью. Первое за это долгое состояние. Абстрагируясь от внутреннего конфликтного океана, Чонгук смотрит неотрывно в глаза, замечая малейшие изменения при плохо различимой ореховой радужке. Тэхён отвечает ему долгим взглядом, слишком долгим для того, кто, кажется, опаздывает. Потом бросает последний взгляд и, моргнув, наклоняется, поднимая с пола галстук. Чон не заметил его падения. Он не предлагает ежедневным ритуалом завязать, а уходит, не обернувшись, в тишине, которую не разрезают даже шаги и закрывшаяся за спиной дверь. Чонгук закрывает глаза и разевает рот в немом крике, пока жгучая боль неизвестного происхождения разливается по венам, проникает острыми импульсами в каждую клетку тела. Раз, два, три... И слёзы, наконец, привычно обрамляют лицо, успокаивая и вливая перекатывающуюся мысль, что таблетки — плохо. Тэхён сегодня уходит молча, оставляя Чонгука одного, при себе. И эта тишина почему-то отвечает Чонгуку лучше всего. Потому что он знает одну непреложную истину их ошибочных отношений: ночью Тэхён опять вернётся в логово, и Чонгук снова распахнёт перед ним балдахин