Rinascimento

Утро встретило холодом, говорящем о окончательном наступлении осени и том, что лето ушло за горизонт до конца года и вернётся не скоро. Парень поёжился, закутываясь в плед получше – тонкий плед мало согревал, но всё же это лучше, чем ничего. Мышцы неприятно ломило от утреннего холода и очередной бессонной ночи, когда он раза три точно просыпался в холодном поту после пары ночных кошмаров. На негнущихся ногах он взял привычный комплект одежды, направился в уборную дабы привести себя в порядок. Вода была холодной – отопления дома не было, теплую воду в этот район не проводили из-за того что где-то были нарушены трубы и горячую воду в Вулф Трап просто отключили на неопределенный срок. Мыться в холодной воде было тем ещё удовольствием – через три минуты он уже сдался и решил что он не такой и устойчивый к холоду, как думал вплоть до этого самого момента. Сбрив утреннюю щетину и глянув на себя в зеркало, захотелось пару раз побиться головой о кафель. Впрочем, как и всегда, каждое утро одно и тоже. Он диву давался, как его организм ещё не сдал на ноль, и был готов уверовать в бога только для того, чтобы помолиться о том, чтобы не проснуться завтра снова. И так каждый раз. Уиллу было как-то плевать на всё и вся вокруг, даже на Алану, которую он изначально полюбил: та завязала роман с каким-то педантом, и Уилл не был ей интересен, а соответственно у кудрявого куска тревожности не было и шанса. Полупустая бутылка пива на кухонном столе напоминала о вчерашней пьянке. Точнее, он просто курил по среди ночи, выпивал и просто ни о чём не думал. Вкус дешёвых сигарет, пива и холодного воздуха у приоткрытого окна было всем, что он помнил из событий прошедшей ночи. Помнил, как вспомнил о Христе, когда на улице начался дождь – пара капель преобразовались в странное подобие креста, и Уилл невольно вспомнил библейские нравоучения, которым учили его в детстве. Мол, есть бог! Уверуй! Ага, щас, разбежался, в детские сказки о боге он не верил давно, уж сколько лет прошло как веру утерял любую. За ночь он выкурил пару сигарет, и на половину опустошил бутылку дешёвого пива, которое купил по пути домой вчера. Неприятное, сладковатое, но всё же пиво.. закуской к алкоголю служил какой-то жёсткий сэндвич, по вкусу напоминающий пластик. Вот тебе и жизнь профайлера. А он то думал деньги, престиж, думал, вот станет взрослым, будет счастлив, а в итоге сидел в старом холодном доме, курил и пил. Так и до того чтобы спится недолго осталось, думал он, пока убирал бутылку в холодильник – он покончит с ней сегодня ночью, когда снова на ватных ногах явится домой, а того и глядишь застрелиться. Утро вечера мудренее? В случае Уилла – — Да пошло оно всё на хуй.– то была единственная произнесенная им фраза, когда он попытался завязать галстук и попытаться одеться более прилично, а не в обычных помятых «лохмотьях», коими его одежду любезно очертил какой-то парень с работы. Он бросил попытки завязывать галстук, и оделся в привычный набор. Волосы отказались поддаваться расчёске, и любая видимость порядка тут же пропала через секунду, когда он попытался пригладить их. Попытки собраться на работу добром не закончились. День прошёл привычно: поиски Потрошителя ничего толкового не давали от слова совсем, голова гудела от похмелья прошлой ночи. Уилл предупредили Джека о том, что не сможет присутствовать из-за того что сейчас переживает похмелье, и Джек нехотя согласился отстать от Уилла на этот день. Получив относительную свободу дня и покормив собак, Уилл просто свалился спать, надеясь хоть как-то восполнить недостаток сна за последние несколько лет. Проснулся он уже через час от холода, и бросил какие бы то ни было попытки согреться. Ничего бы итак не вышло… Под ногами похрустывала сухая листва – с наступлением осени мир перекрасился в красные и оранжевые цвета, деревья сняли с себя прежний зелёный наряд, теперь мирно готовясь к зиме и сну. Некоторые деревья всё ещё показывали свои оранжевые и жёлтые кроны. В лесу стояла абсолютная тишина, не считая его собственных шагов по листве и редко хрустящих под ногами веток. Дойдя до середины леса, он наконец перестал идти, и достал пистолет. У него был один патрон и одна попытка, всё ради конца. Вот она, конечная остановка. Если в детстве он думал что умрёт в теплом доме рядом с семьёй и женой, то сейчас понимал что не доживёт даже до сорока, и закончит в лесу от собственных рук. Он никогда не считал самоубийство почётным, но почему-то сейчас это казалось чем-то спокойным. Единственным. Мир вокруг прекратил свое существование, когда он проверил, заряжен ли пистолет. Снял с предохранителя. Приставил к подбородку. Мир стих. Его разум – замолк. Не было мыслей, не было ничего. Серая муть небес глядела на него мрачным взором, ожидая когда профайлер наконец решился на этот шаг, дабы закончить всё, прекратить страдать. Ощущение холодной стали на подбородке, пальца на триггере. Вдох. Он уронил пистолет. Не смог заставить себя сделать это, ибо страх был сильнее. Уилл выругался себе под нос, поднимая пистолет и убирая обратно в карман, начиная свой путь обратно к дому, параллельно проклиная себя за слабость – ему не хватило духу, а значит всё будет повторятся снова и снова. *** Уилл поморщился от неприятного вкуса черного остывшего кофе, который растерял весь свой вкус (которого даже не было) и был просто мутью не растворившихся кофейных зёрен второго сорта, залитых холодной водой. Ну, лучшего он и не ожидал. В итоге он отодвинул от себя «кофе», которое оставило неприятный привкус на кончике языка. Дальше предметом его терзаний стал мало презентабельный омлет, кусочек которого парень отломил – холодный, и абсолютно безвкусный, доставляющий мягко говоря мало сытости или удовольствия от процесса его поглощения. Поднос с завтраком отправился на пол, рядом с ножкой кровати, а сам Уилл улёгся обратно, пытаясь найти хоть какое-то удобство на жёстком матрасе, на котором он прорыдал не одну ночь за прошедшие два года. Уставился взглядом в потолок, затем на встроенную в потолок лампу – висящую лампу убрали когда узнали что у профайлера есть суицидальные наклонности. Смешно и нелепо. Но всё же, то светит в камере свет или нет решал не он, ибо свет всегда по графику выключался в 20:00 когда уже начинался отбой: всё погружалось во тьму, в лучшем случае в тускло синий свет, а значит наступала ночь, и прошёл очередной цикл. Самочувствие было отвратительным: и было оно таким не из-за противного кофе и испорченного завтрака, а из-за холода и вида собственного тела. У него была привычка время от времени трогать себя: руки, грудь, плечи, голову, чтобы, так сказать, удостовериться что он всё ещё существует как материальное существо, поскольку он всегда находился один на один со своим разумом и осознавал что от тела нет толку без сознания, а сознанию нету толку без тела – точнее оболочки, которая может помочь это сознание использовать. Он блуждал только в своём сознании, его единственным другом была его темная тень – давно потерявшая очертания четкости фигура, чьи черные рога появились только ночью, и чей голос был отражением его собственного нутра. Профайлер всерьез взялся за изучение французского, поскольку ему казалось важным для самого себя и своего досуга овладеть ещё одним языком, помимо английского. В школьные годы, когда он был ещё тем самым тихим зашуганным мальчиком с последней парты, их обучали немецкому, но Уилл быстро бросил попытки понять этот язык, а вместе с тем и свою подростковую мечту уехать жить в Берлин. Он время от времени вспоминал слова того психиатра о том, что у Уилла хромает грамматика – и вправду, в большинстве его набросков на французском часто встречались неправильное написание тех или иных слов. А если психиатр заметил эти ошибки, значит как никак знал французский хоть немного. А оно и неудивительно – весь вид Лектера говорил о утонченности и уме, но эмпатия Уилла настойчиво звонила в звоночек и била тревогу о том, что тут что-то не так. Уилл видел это: будто весь этот образ спокойствия и самоконтроля с идеальной подачей себя и ровным голосом был чем-то, выработанным годами просто для того чтобы прикрывать суть. Уилл не помнил черт лица психиатра, ибо лишь бегло пробежал по ним в первую встречу, в глаза не смотрел вовсе, и цвета их не знал, но помнил, что эти самые глаза внимательно изучали его. Не как остальные – с недоверием, презрением и ненавистью. Нет, эти глаза осматривали его с интересом и любопытством, внимательно осматривая каждую деталь, будто надеясь запечатлеть его образ в памяти ещё надолго. Они смотрели даже с жалостливым немым смешком, как бывает когда ты удерживаешь себя от смеха из-за нелепости или чей-то глупости, и при этом ощущаешь за них жалость. Это было странно. И незнакомо. Но он не задумывался о Лектере на долгое время, он успел позабыть его сразу после того, как шаги мужчины стихли, а запах дорого парфюма остался лишь фантомно существовать в воздухе. Древесно сладкий лёгкий запах, не слишком приторный, но и не слишком слабый, купленный за несколько сотен долларов точно. Время от времени с Уиллом заговаривал Найджел – Уилл часто слышал эти шаги в коридоре, а иногда и бег, когда парень прибегал с какой-то очередной безумной новостью о том что какому-то парню в центре Балтимора откусила язык его девушка, и прочие безумные новости можно было получить только из уст Найджела – этого кудрявого «лохматого чуда» с черными как уголь глазами и слегка загорелой кожей. Американец, который всегда знал как развлечь Уилла, и часто приносил что-то полезное. Но общаться с Найджелом у Уилла получалось редко, поскольку Найджел был просто уборщиком и прибирался время от времени снаружи камеры, в коридоре и занимался подобной рутиной. Генри, который часто говорил с Уиллом на будничные темы – Генри иногда рассказывал о том как его тёща чуть не сожгла его завтрак и о том как его жена плохо постригла их пуделя, и «уж лучше мартышка с крашенными волосами, чем голый пудель». Впрочем, Уилл был благодарен за то, что все эти люди были к нему нейтрально спокойны, хотя, если сравнивать Генри и Найджела – Найджел был куда более энергичен из-за того что был просто энергичным пареньком с мечтой стать профессиональным сёрфером, а Генри был более угрюм и ворчлив в силу своего возраста а также того что помимо того чтобы работать в этой психушке он ещё и был бухгалтером. Он был благодарен за то, что они помогали Уиллу чувствовать себя не так одиноко, и за то, то в отличи от остального общества, они были к нему пассивно нейтральны – а именно к тому Уиллу, которого нарисовало общество. Их с обществом ненависть была взаимна. Уилла аж до дрожи пробирало от воспоминаний о том, насколько раньше он был беззащитен перед остальными. Как таял от малейшего проявления тепла и заботы, в какую зависимость от человека он впадал, когда тот дарил ему комфорт, покой и защиту. Он ненавидел это. Ненавидел то, насколько слабым он был в прошлом. Но на то оно и осталось прошлым. Уилл сильно похолодел к людям, отвечая на их ненавистью взаимной ненавистью, оградил себя от всех и вся, любые теплые чувства которые зарождались он тут же тушил – даже малейший слабый огонек тут же был потушен, оставляя в нём лишь холод, злость и ещё что-то, чего он не мог понять. Но в одном он был уверен точно – теперь он не даст себя ранить и не покажет никому своей слабости, потому что она больше не будет видна за его дерзостью, холодом и даже отсутствием чувства собственной безопасности. Главное – защитить себя от попадания в прежний порочный круг страданий. Он помнил свою первую попытку суицида, и, честно, если бы ему сейчас дали в руки ствол и сказали застрелиться, он бы сделал это, ибо сейчас его мир начал меняться. Он больше не тот Уилл, что был раньше – теперь он тот, кто дерзит и тот, кто скажет в ответ даже оскорбление. В тот день он знатно сглупил с тем, что ему не хватило духу. Но а сейчас, пора жить настоящим. Завтра должен прийти Лектер.