Надо ли

Он тяжело вздыхает, но продолжает варить зелье, он не может себе позволить остановиться, когда уже почти сделал все, что было нужно, когда уже почти перестал винить себя за то, что собирается сделать, и у него дрожат руки, трясутся колени, и он чувствует будто вот-вот упадет, но не останавливает, просто не может остановиться. Он не может подавить свою ревность, когда видит, как улыбается ей Джеймс, как каждое утро он дарит ей цветы или какие-то другие подарки, иногда даже отнюдь не дешёвые, как она в очередной раз отвергает его, и как он на мгновение теряется и показывает ей свою уязвленную сторону и печаль на лице. И ему хочется за это оттянуть ее за ее прекрасные рыжие волосы, но он сдерживает себя, понимает, что эта выходка не будет забыта просто так, что ему придется за нее дорого заплатить, выслушивая упрёки родителей о том, что они его не так воспитывали, что это все влияние его дрянного братца, водящегося с грязнокровками и предателями крови, и главное – видя злость и отвращение, направленное на него, во взгляде Джеймса. Но он правда пытался, пытался держать себя в руках, убеждать себя в том, что это неправильно, что такими способами его внимания не заслужить, что надо аккуратно подойти к нему, подружиться, втереться в доверие, и, может быть, он наконец посмотрит на него другим взглядом, поймет, что рядом есть человек, который искренне любит его. Пытался, пока не увидел, что чертова Эванс наконец оттаяла и начала со смущением и румянцем на щеках принимать все его комплименты и подарки, которые должны быть адресованы ему. И тут он понял, что, даже не смотря на все его усилия, взгляд Джеймса всегда будет прикован к Лили, не к нему, нет, что она предначертана ему самой судьбой. Эта чертовски несправедливая судьба. Она что, не видит, что, вообще-то, существует он, и он готов всего себя отдать на растерзание, готов закрывать его своим телом, если понадобится, готов даже убить за него?! Регулус ещё раз смотрит на свои дрожащие руки, смотрит и понимает, что пытается сделать невозможное, что, скорее всего, ничего хорошего из этого не выйдет, и он ещё больше оттолкнет его от себя, но останавливаться уже поздно. Он добавляет последние ингредиенты, помешивает зелье и гасит огонь под котлом. – Прости, – он шепчет, склоняясь над столом и роняя слезы на свои ладони. – Прости, если сможешь. Амортенция готова, и он переливает жидкость, приятно пахнущую кедровыми орехами, медом и чем-то солнечным, в стеклянный пузырек, проклиная самого себя ещё сотни и тысячи раз.