Долетишь ли до рая, неперелётная птица?

— Аль-Хайтам, подойди сюда. Ребёнок, не отрывая взгляда от книги, поспешно подходит к зовущей его бабушке. — Тебе что-то нужно от меня, бабушка? — мальчик сразу же уточняет причину неожиданной просьбы. — Аль-Хайтам, — его бабушка добродушно улыбается. Её мальчик так сильно похож на своих родителей что внешне, что характером. — Ты знаешь, как переводится твоё имя? — Не знаю, — честно отвечает ребёнок, отрывая глаза от книги. То означало лишь одно — разговор чем-то смог его заинтересовать. — Как? — «Молодой орёл» или «молодой сокол», — поучительно вещает бабушка. — Теперь ты будешь это знать. — Я видел орлов, но кто такие «соколы»? — уяснив сказанное, аль-Хайтам не останавливается на достигнутом ответе. — Соколы — это такие же хищные птицы, чем-то похожие на орлов, — охотно отвечает мальчику бабушка. — Ах… — она с неожиданной печалью смотрит в сторону окна. — Когда-то над нашим домом часто летали эти величественные птицы. Размах их крыльев отбрасывал такую огромную тень, что в ней мог спрятаться даже взрослый крепкий мужчина. — Куда же подевались эти птицы? — справедливо уточняет маленький аль-Хайтам. — Мудрецы из Академии приняли решение искусственно урегулировать их численность. — Почему? — По мнению тех людей, клёкот соколов был прерывист и некрасив, а сами птицы не отличались броским оперением, — бабушка качает головой, выражая недовольство решением учёных мужей. — Зато пение других ласкало их слух, а глаз радовала пестрота всевозможных окрасов. Самцы Райских птиц всегда имеют яркие перышки для того, чтобы понравиться самкам, да вот беда: своими танцами и голосами Райские птицы привлекали хищных Соколов. — И люди отстреливали соколов, чтобы те не охотились на райских птиц? — уточняет мальчик, скрещивая ручки на груди. — Нет предела человеческой глупости, — даже будучи ещё ребёнком, аль-Хайтам часто апеллировал фразами из ранее прочитанных книг. — Это ведь естественный отбор, разве не так, бабушка? — возмущению юного сокола не было предела. — Если бы самые крикливые райские птицы стали пищей для хищников, то другие самцы, менее заметные, получили бы право на размножение. Конечно, через много лет тогда бы получился совсем другой вид, но… — Сделанного уже не воротишь, — вздыхает бабушка. — Без соколов численность райских птиц заметно возросла. Не спорю: они красивы внешне, красивы их голоса. Но сколько фруктовых садов от них пострадало… — Нет предела человеческой глупости, — повторяет мальчик, устремляя взор в то же окно. — Если Райской птице суждено пасть жертвой в когтях Сокола, как бы ни вмешивался человек, это всё равно случится. — Почему ты не можешь сделать лицо чуточку проще? На нас люди смотрят, в конце концов! Кавех шагает нога в ногу с аль-Хайтамом по залитой солнцем торговой площади. Он не смотрит прямо и не следит за дорогой: всё внимание его было приковано к чужому лицу, выражающему абсолютное безучастие к прогулке. — Если тебя волнует чужое мнение, ты мог остаться дома, — не глядя на Кавеха, бросает аль-Хайтам. Так вышло, что графики выходных дней что секретаря, что архитектора, неожиданно совпали. В любой другой день их вечно спорящий дуэт можно было увидеть только по вечерам в таверне. И потому сейчас оба небезызвестных молодых человека, составляющие компанию друг другу, невольно привлекали к себе всеобщее внимание. — В отличии от тебя, я не нуждаюсь в постоянном одобрении своих решений и поступков, — после недолгого молчания аль-Хайтам продолжает развивать свою мысль. Он знает, какую реакцию вызовут эти слова, и потому практически сразу замечает на периферии глаз активное движение. — С чего ты решил, что в нём нуждаюсь я? — от общей взбудораженности Кавех не замечает, как начинает идти на пару шагов вперёд. Вопрос, заданный им, был скорее риторического толка. Даже признавая мысленно правоту этого высказывания, Кавех не мог так просто согласиться с аль-Хайтамом. На столкновении двух мировоззрений строился практически каждый их разговор, и никто из них не знал, как можно вести беседу без постоянной аргументации своей точки зрения. Аль-Хайтам отвечает не сразу. Стоило только Кавеху пройти немного впереди, как все слова отчего-то разом покинули его бесперебойно работающее сознание. Яркие солнечные лучи омывали стройный силуэт Кавеха, скользили вдоль белоснежных складок рубашки, делая ту ослепительной. Мягкие на один только вид светлые волосы были прилежно расчёсаны. Тонкая косичка шла по макушке и ниже, алыми заколками-прищепками аккуратно закреплялся её конец. Заколки эти располагались единично или же крест-накрест — все до единой, купленные аль-Хайтамом, использовались Кавехом для украшения себя. Не получив ответа от немногословного юноши, Кавех воспринимает эту заминку как повод начать собственный монолог. Аль-Хайтам слушает, но не слышит говоримых резким голосом слов. Кивает, но делает это бездумно, заглядевшись на перескакивание бликов с одной металлической алой поверхности на другую. Идя чуть вперёд, и будучи целиком сосредоточенным на отсутствующем выражении лица позади себя, Кавех совершенно не замечал: на него смотрят. Смотрят случайные прохожие, смотрят торговцы и торговки, и даже дети невольно замолкают, чтобы проследить своими любопытными глазками за пёстрым нарядом громкого юноши. Те знаки внимания, которыми одарил аль-Хайтам своего соседа по дому, с удивительной быстротой изменили того в лучшую сторону. Подчас забывая о приёме пищи и отказывая себе в душе, чтобы сэкономить время для работы, Кавех представлял из себя поистине жалкое и неопрятное зрелище. Теперь же… По торговой площади, гордо расправив плечи и оглашая пространство вокруг себя звонким голосом, шагала никто иная, как Райская птица. Ни одного пятна не прослеживалось на тканях её одежд, а начисто вымытые и уложенные волосы выглядели здоровыми и густыми. И украшения — перо и заколки — также были при ней. Но что поспособствовало таким кардинальным переменам в образе Кавеха? Никакие доводы разума, никакие слова аль-Хайтама о важности самого себя не действовали на идеализм архитектора. Решить эту проблему помогли простые украшения. Кавех мучался от стыда за свой небрежный внешний вид, но ещё сильнее страдал от того, что, будучи грязным, он не мог позволить себе носить эти красивые вещи. Как можно позволить себе закалывать новыми заколками сальные пряди? Вдруг очин пера навсегда запутается в колтунах нерасчёсанных волос? И потому Кавеху через силу приходилось перебарывать себя: откладывать очередной проект и тратить время на умывание; не вносить правки, но перекусить и вымыть голову, невольно засидевшись среди фруктовой пены для ванны. Своими беспричинными подарками, какими считал их сам аль-Хайтам, он смог неожиданно добиться наилучшего исхода из этой, казалось бы, патовой ситуации. Не преследуя цели, он невольно смог сыграть на нужных нотах: его падкому на красоту соседу нравились всевозможные украшения. Но чтобы быть достойным даже пера, Кавеху пришлось научиться ценить себя; волей-неволей признать, что он имеет право тратить время не в угоду другим, но в угоду себе. То была абсолютная заслуга аль-Хайтама, и парень не мог не испытывать странное чувство гордости за эти метаморфозы. — Какой красивый дядя! — страстный монолог Кавеха обрывает внезапный восклик ребёнка, стоящего около палатки с фруктами. — Дяденька! — заметив, что Кавех обратил на него внимание, мальчик принимается махать ручкой. — Вы очень, очень-очень красивый! От комплимента, искренне сказанного случайным ребёнком, Кавех спотыкается, так что аль-Хайтаму приходится резко схватить того за плечо. Ещё больше пар глаз обращают на их пару своё внимание — своим чутким слухом аль-Хайтам отчётливо слышит перешёптывания близко стоящих людей: — …И цвет пера такой необычный… — Кажется, я видела похожие заколки в ряду слева от фонтана… — Разве это не Кавех? Тот архитектор, что возвёл Алькасар-сарай? А-а, теперь понятно, почему он светится как солнце: наверняка купается в деньгах, потому-то золотой отблеск моры и отражается на нём! — У секретаря Академии сегодня нерабочий день? Не знала, что он знаком с Кавехом, но, кажется, именно их я видела на прошлой неделе в таверне ночью. Щёки Кавеха приобретают нежно розовый оттенок, и он опускает взгляд в откровенном смущении. То, что прервать эту вечную жалобу можно, сказав одно приятное слово, становится для аль-Хайтама откровенной неожиданностью. Сразу несколько странных, неоформленных чувств начинают тревожить его крепкую грудную клетку. Будучи рационалистом, аль-Хайтам никогда не отрицал простых истин, признавал без стеснения и эмоций — Кавех и правда обладал красотой. Его правильные черты лица и обрамляющие контуры светлые пряди влекли не менее, чем совершенно противоположный характер. Аль-Хайтаму хватает одного беглого взгляда, чтобы кончики его пальцев начали покалывать теплом неопознанного рода. Всегда и во всём полагаясь на разум, он быстро осознаёт причину внутреннего жара: его подарки. Некое иррациональное чувство в его животе, неприятно щекочущее, откровенно подпитывалось одним только видом украшений на светлой макушке. «Оно моё. Моё», — пульсировало в висках с током крови. Что имело в виду его бессознательное? Украшения? Заколки и перо, не так ли? Аль-Хайтам не успевает поразмыслить на эту сложную тему, не получает возможности уйти глубоко в себя. За углом торговой площади слышится жалобный, полный горечи плач, и Райская птица, ещё секунду назад составляющая ему компанию, тут же улетает в сторону звука. Аль-Хайтаму ничего не остаётся, как отправиться следом. — Ах! — Кавех тормозит около стенда, рядом с которым стоял причитающий, жалующийся на жизнь мужчина. — Я услышал плач, — юноша смотрит в печальное лицо, но не видит и намёка на слёзы. — Вам… Вам нужна помощь? — О-о! Не мне, вовсе не мне! — торговец вскидывает руками и, сделав шаг вперёд, едва не падает прямо на Кавеха. Мужчине резко приходится отступить, лишь стоит серьёзной фигуре аль-Хайтама возникнуть рядом. — Кхм… — он быстро оглядывает пару с ног до головы. Один взволнованный и один настороженный взгляд смотрели на его стенд. Ах, если бы остался только взволнованный… Было бы намного, намного лучше. — Тогда кому? — тут же интересуется Кавех. — А вы… Вы что-то продаёте? — Юноша, вы обладаете таким острым взором и чутким сердцем! — ничем не прикрытая лесть заставляет Кавеха часто заморгать. — Ваша доброта так необходима людям, что находятся в поистине плачевной ситуации! — Ближе к делу, — обрывает плач торговца аль-Хайтам. — Конечно-конечно! — тут же принимает правила игры этот громкий человек. — Видите ли вы мой стенд? — аль-Хайтам и Кавех вновь смотрят на деревянные доски. — На моём стенде вы можете заметить брелоки моей ручной работы. Красивые, правда? — без похвалы для самого себя речь не могла бы продолжаться. — Ах, но почему-то никто-никто не смотрит на этих очаровательных львят! — он берёт в руки один из брелоков и тут же всучивает его опешившему Кавеху в руки. — А ведь вся прибыль от их продажи должна пойти на бесплатную еду для детей из бедных семей! Аль-Хайтам скрещивает руки на груди и громко хмыкает, прикрыв глаза. Мошенник. Самый настоящий мошенник стоял сейчас перед ними, бессовестно прикрываясь за спинами бедняков, не имеющих к нему никакого отношения. По всей видимости, товар этого мужчины никого не интересовал, оттого тот и решил прибегнуть к таким гнусным методам привлечения внимания. Да вот кто поведётся на такую нескладную легенду? Каждый взрослый человек в Сумеру знает, что не то что еда для малоимущих — лечение, и то бесплатно. — Пойдём дальше, Кавех, — аль-Хайтам обращается к остолбеневшему парню, и тут же замечает… Как две слезы стекают по раскрасневшимся ранее щекам. — Кавех?.. — но Кавех будто бы лишился слуха. Не моргая, он широко распахнутыми, мокрыми глазами смотрел на лежащий в своей ладони брелок. То был тяжёлый, достаточно увесистый кот. Его голова была в центре равносторонней шестерни, что делала этого кота отдалённо похожим на львёнка. Острое чувство бесконечной эмпатии намертво пригвоздило юношу к земле. Рассказ торговца, полный искренних чувств, тронул за самую душу. Живое воображение мгновенно визуализировало образы голодных, несчастных детей. Разве они виноваты, что родились в исправно трудящихся, но всё равно бедных семьях? — Бедным намного тяжелее богатых, так что богатые должны делиться своим состоянием — так говорил мудрец Зольфикар, — не поднимая головы, благоговейным шёпотом промолвил Кавех. Несмотря на едва видимое шевеление губ, аль-Хайтам отчётливо расслышал данные слова. — Он не говорил этого, — возразил аль-Хайтам. — Он так говорил, — Кавех бегло утирает выступившие слёзы и обращает всё своё внимание на множество одинаковых брелоков. — Он не говорил. Проставишься и будешь должен. — Я не собираюсь спорить с тобой, — Кавех делает шаг в сторону торговца, чья эмоциональность притягивала к себе намного больше, чем сухость аль-Хайтама. — Сколько… — он обращается непосредственно к приторно улыбающемуся, больше не печальному мужчине. — Сколько стоят эти очаровательные львята? От суммы, озвученной этим беспринципным человеком, Кавех невольно закашливается. — Это… За один брелок, верно? Перед тем, как озвучить приговор, торговец бросает взгляд на аль-Хайтама. Этот серьёзный на вид молодой человек точно понимал весь обман, но почему-то совершенно не спешил одёрнуть своего друга, указав на очевидное мошенничество. Убедившись, что этот парень не собирается вмешиваться, торговец машинально кивает, подтверждая озвученное ранее число. — Тогда… — Кавех рефлекторно оборачивается на аль-Хайтама в поиске хотя бы какой-то поддержки. Он не собирался просить в долг, не мог позволить сделать это прилюдно. В общей сложности, у Кавеха не было проблемы с деньгами: работа позволяла получать положенные суммы. Проблема была не с деньгами, а со способами их хранения и трат. И потому, будучи убеждённым в правильности своих расходов, Кавех импульсивно отдаёт торговцу мору, которой хватает для приобретения не менее дюжины брелоков-львят. — Этот молодой господин так щедр и добр! — увесистые мешки торговец, не скрывая одуревшего выражения лица, поскорее прячет вглубь за стенд. — Не беспокойтесь: каждая монета в итоге непременно окажется в маленьких ручках бедных детишек! — Спасибо, — тихо благодарит Кавех, и его простое, до странного одухотворённое лицо мгновенно сбивает спесь с бессовестного мужчины. Что-то сильно начинает колоть в боку — неужели, то была запоздало проснувшаяся совесть? — Этот торговец — мошенник. В Сумеру бесплатная даже медицина, ни одна монета не уйдёт дальше кармана этого нечестного человека, — едва стоило им отойти в сторону, как аль-Хайтам тут же проговаривает все неочевидные для Кавеха истины вслух. — Что? — все пальцы юноши были увешаны купленными брелоками. Увлечённый рассматриванием своей покупки, Кавех не сразу осознаёт смысл всего сказанного. — Такого не может быть, — уверенность во взбодрившемся тоне могла убедить в его правоте любого сомневающегося. — Давай повесим их на наши ключи? Кавех достаёт из кармана ключ, кажущийся в свете солнца сделанным из чистого золота. Это был тот самый ключ, который аль-Хайтам сделал ему по образу ключа собственного. Это был тот самый ключ, который аль-Хайтам когда-то предлагал Кавеху оставить, прежде чем тот уйдёт из его дома. — Брелок на ключе — лишённая смысла вещь, — руки аль-Хайтама остаются спокойно лежать скрещенными на груди. — Брелок создаёт лишний шум при столкновении с ключом, — Кавех одаривает его снисходительным взглядом, будто прозвучавший аргумент был совершенно не убедительным. — Он выступает ненужной тяжестью, которую необходимо таскать с собой весь день. И ради чего? Чтобы посмотреть на него пару секунд два раза за сутки — утром и вечером? — У этих львят такие забавные мордочки, — Кавех парирует все аргументы аль-Хайтама одной-единственной фразой. И что с того, что брелок этот, по ощущениям, был сделан из цельного куска металла? При одном только взгляде на крохотные лапки с прорисованными коготочками тут же поднималось настроение — разве это не главное? — Не все вещи должны быть абсолютно практичными в повседневной жизни. От красивого вида можно получать эстетическое наслаждение. — Если вещь непрактична, от неё следует избавиться за ненадобностью. — Почему же тогда, размышляя подобным образом, ты до сих пор не выгнал меня из своего дома, Хайтам? — дразнится Кавех, неожиданно разражаясь громким хохотом. — Неужели, руководствуясь моей логикой, получаешь от меня эстетическое удовольствие? — Да, получаю, — практически рефлекторно отвечает аль-Хайтам, тут же резко замолкая. Ещё никогда его прямолинейность и честность не играли против него самого. Но ведь в его ответе нет ничего запретного? В конце концов, он не раз и не два признавал красоту Кавеха. Правда, ни разу вслух, а лишь мысленно. Едва услышав ответ на свой несерьёзный вопрос, Кавех тут же теряет всё озорство. В его взгляде, которым одаривает он замеревшего аль-Хайтама, прослеживается целая смесь противоречивых чувств: изумление, недоверие и… Некая надежда? Надежда на что? — Не знал, что за своей вечной холодностью ты скрывал чувство юмора, Хайтам… — Кавех старается отшутиться сам, но его растерянный вид абсолютно не вяжется с озвученными словами. По бледной шее на пути к голове начинают ползти розовые пятна, и юноша принимается часто моргать, полностью сбитый с толку. — Даже… Даже если этот человек был мошенником, я всё равно найду способ, чтобы пристроить всех львят, — Кавех спешит поскорее отвернуться от аль-Хайтама, чтобы тот не имел возможности видеть выражение его лица. — Отдам будущим заказчикам при заключении договоров или же… Подарю детям, которых встречу на улице. — Мне всё равно, куда ты денешь брелоки, — аль-Хайтам быстро нагоняет Кавеха, делая вид, что никаких провокационных слов им ранее озвучено не было. — Дело не в том, что ты купил, а в том, с какой бездумностью ты так просто расстался с деньгами. Разве таким должно быть поведение человека, что по сути своей является бесконечным должником? — Что-то ты слишком разговорился, Хайтам, — подмечает Кавех, до сих пор не решаясь повернуть голову и заглянуть в чужие глаза. Его голос, до этого момента громкий и полный жизни, становится тихим и неестественно спокойным. — Хочешь, заглянем в книжный ряд?.. Может, тебе приглянется… Что-то из тех книг? Чувствуя рядом с аль-Хайтамом откровенную неловкость, Кавех переступает с ноги на ногу и трёт ладони друг об друга. Он догадывался, что низкосортные романы и прочая книжная жвачка с рынка абсолютно не интересовала придирчивого к чтиву секретаря, и всё же… Ему ведь надо было как-то поддержать диалог! — Веди, — после долгого молчания аль-Хайтам неожиданно соглашается. Кавех открывает рот и тут же закрывает его, не найдя в себе сил удивиться ещё больше. Чтобы аль-Хайтам, и без споров согласился? Согласился составить компанию ему, Кавеху? Неужели аль-Хайтам всё же получил тепловой удар, оттого и помутился его рассудок? А ведь Кавех говорил ему множество раз: в нестерпимую жару не надевай на улицу чёрные и облегающие вещи!