***
Марина уже, несколько минут ходила по двору Кремля, подходя к конюшне она задумавшись, она не заметила, как к ней вышел конюх Игнатий — неслишком высокого роста человек, с короткими чёрными волосами и, поклонившись, сказал: — Доброго дня, царица Марина. А ведь нехорошо вы поступили вчера. Да и не только вчера. — Что? Что ты сказал? — спросила Марина, краснея, вспоминая прошлые ночи. — Спали вы с кем-либо, но не с мужем. Я слышал тебя вчера, кажется, спали вы с Заруцким? И вам ведь понравилось? Мнишек тяжело задышала. Оказывается он всё слышал. Игнатий заметил, что панна раскраснелась, не может подобрать нужные слова от шока и не сдержал улыбки. — Ты же не расскажешь? — только и смогла вымолвить испуганная полячка. Нет, она не боялась мужа. Она боялась осуждения со стороны людей и семьи. — Не расскажу, но я попрошу кое о чём, — загадочно ухмыльнулся Игнатий. — Я сделаю всё! — заверила его панна, — Только не говори им. — Всё говоришь, — сказал мужчина, расхаживая вокруг панны, на вид ему было лет тридцать, что не слишком радовало Марину, привыкшую к более молодым любовникам. Хотя для Заруцкого она сделала исключение, — проведи ночь со мной. Взамен я ничего не скажу, будь уверенна. — Нет. Я не собираюсь, — это предложение разозлило Марину, — за кого ты смеешь меня принимать? — Что ж, тогда вам придётся смириться с тем, что вы прослывёте потаскухой. Хотя вы и являетесь польской потаскухой, — с наигранным разочарованием ответил конюх, — пойду расскажу для начала всей прислуге об этом. — Я согласна, — проглотив остатки гордости, ответила Марина, полностью понимая, что иначе нельзя. Видя такое падение панны, мужчина еле сдерживал смех, что ж, сегодня его ожидает хорошая ночь да и отдохнуть он в кои-то веки сможет. Оставив Марину в покое, Игнатий удалился. Придя обратно в Кремль, она, сославшись на головную боль, уснула, надеясь, что Игнатий забудет о ней.***
Марина не хотела спать. Дневной сон сработал так, что сейчас Мнишек была бодра как всегда. Лежа в постели, она смотрела в потолок, думая о словах Игнатия. Скрипнула дверь и Марина, подчиняясь любопытству, привстала, рассматривая того, кого послала ей судьба. Да, до рыцарской внешности Игнатию было как от Русского Царства до Польши пешком, но в конец уродом его тоже нельзя было назвать. — Не спишь? — обратился к Марине Игнатий, закрывая накрепко дверь, — И правильно делаешь. Наказание нужно принять. Он говорил так спокойно будто говорил о том, что видел сегодня за день. Марина тряслась, ей совсем этого не хотелось. Уже раздевшись до пояса, мужчина подошёл к панне и прошептал на ухо: — Постарайся не сопротивляться и не кричать. Иначе я все и всем про тебя расскажу, — за этими словами последовал поцелуй, — сорочку сними. Мнишек, боясь за свою репутацию среди народа, которую конюх мог запросто испортить, сняла сорочку, обнажая чистое и несколько худощавое тело, хотя она и любила частенько поесть сладкое, вес Марина набирала очень медленно. Оказавшись в постели с панной, Игнатий начал грубоватые ласки тела, начав с шеи, спускаясь ниже до живота. От поцелуев, казалось, горело тело. А конюху и нравилось то, что та сгорает со стыда и, сама не хотя того, возбуждается. «Она действительно потаскуха, наверняка, то же самое было и с другими, с кем она спала», — подумал Игнатий, отрываясь от горячего тела, давая передохнуть. Попросив её привстать, мужчина резко вошёл в неё, начиная двигаться. Короткий вскрик заглушила шелковая подушка. Марине не нравилось, но она ничего не могла поделать. Да и не решала она здесь что-либо. Она чувствовала резкие толчки внутри неё. Было понятно, что о её самочувствии и речи не шло. Продолжалось это минуты две, не более и в неё излили своё семя. — Надеюсь, польская потаскуха усвоила урок? Или придётся повторить? — спросил он Марину. — Д-да, я усвоила, — вытирая слёзы, сказала Марина и добавила еле слышно, — ох, как же больно! Игнатий на это ничего не ответил, а одевшись, быстро вышел. Марина осталась лежать на кровати. Она понимала, что за проступки должны быть наказания. И она заслужила. Но все равно было унизительно. К счастью, если верить конюху, то никто о её позоре не узнает. Остаток ночи панна пролежала на кровати, иногда всхлипывая и смотря куда-то в даль, в синее-синее небо со звёздами.