Отче

      — Мы пока не можем выяснить, что с медальоном, — престарелый артефактор утирал пот со лба, Кей ёрзала на стуле в уголке и часто вздыхала, Гарри хмурился. — Очень сильная тёмная магия. Если честно, даже страшно прикасаться к нему. Я бы отказал вам, синьор, будь украшение надето не на ребёнка. Очень уж жаль девчушку, нехорошо такое носить на своей шее.       — Вообще никаких подвижек?       — Напишу своему коллеге в Ирландию, может, он чего подскажет. Медальон явно задумывался так, чтобы снять было невозможно. Не пойму только, для чего это нужно ребёнку? — озадаченно почесал голову мужчина.       — Боюсь представить, что творилось в этой безумной голове, — пробормотал Гарри, но вслух сказал, — спасибо за помощь.       — Жду вас завтра. Будем пробовать ещё.       Они вышли на улицу. Пока Кей ела мороженое, купленное у уличного торговца, Гарри задумчиво смотрел на неё, болтающую ногами сидя на скамейке, и ни одна разумная мысль не посетила его.       Чёрт бы побрал Волдеморта и его сумасшествие. Что в этом медальоне? Почему тот повесил на младенца? Потому что так крестраж будет в большей безопасности? Уничтожать прямо на Кей — опасно. В этом был расчёт, да?       Небо, куда были обращены лицо Гарри и безмолвные вопросы, молчало. Он проклинал Волдеморта, осознавая, что уже окончательно отделяет его и Тома.       Том — не Волдеморт. Пусть он коварный, загадочный, двуличный, хитрый, но не одержимый жаждой убивать. Когда перед глазами вставал образ Волдеморта, тут же возникало отвращение до тошноты. Гарри ни в одном кошмаре не мог представить, что способен хотя бы поцеловать этого безумного монстра. Его передёргивало от омерзения и тянуло блевать.       Когда же Гарри вспоминал отца Томаса, то внизу живота разгорался жар, сердце трепетало в груди, и пульс подкидывало до небывалых значений.       Боже, он так соскучился за эти три дня, не получив ни единой весточки из Ватикана.       Гарри перестал лгать самому себе: иначе чувство, сдавливающее тисками грудь, зудящее в солнечном сплетении, назвать было нельзя. Он скучал. Можно побиться башкой об стену, посыпать на разбитую пеплом, затолкать этот пепел в глотку, чтобы смолчать, чтобы не осквернить звуками кричащей совести праведную тишину, но… Но тщетно. Гарри скучал — и это факт.       Скучал всеми своими извращенными фибрами души. И ничего нельзя было сделать.       Он извёлся, ожидая приезда Тома. Пытался внушить себе, что скучает якобы из-за ожидания новостей о сектах и Папе, но тут же понимал, как сильно отдают фальшью мысли. Он скучал по Тому, по надменно-заумной болтовне, самодовольной ухмылке и крепким рукам, остро-сладко терзающим плоть.       Ни одного грёбаного слова не написал Том из своей поездки. Нет, конечно, Гарри понимал, что, возможно, нет времени, но всё равно постоянно проверял мобильник в надежде обнаружить непрочитанное сообщение.       Но ничего.       Три дня — не так уж много, но казалось, прошла целая вечность с их совместного последнего ужина.       Глаза Джинни, печально-тоскливые, пытливо изучали, едва он явился домой. Про медальон, понятное дело, Гарри не говорил, мотаясь с работы в Лабораторию, чтобы отыскать какую-то зацепку и попробовать снять.       Джинни выглядела исхудавшей, ела без аппетита, но не жаловалась. Вероятно, состояние было обусловлено беременностью, но Гарри ничем не мог помочь. Потупив взор, он мялся перед ней, как школьник, снедаемый муками совести. Впрочем, внутренние душевные терзания не помогали забыть Тома и бархатный голос, шепчущий на ухо грязные словечки. Как жить дальше и растить детей, притворяясь любящими родителями, он не представлял.       Спустя злосчастные три дня Том прислал SMS-ку с указанием времени, когда Гарри может прийти к нему домой за информацией.       — Джин, я сегодня в рейд, — солгал он.       — Хорошо, — кивнула она. — Пауль тоже? Он сказал, что сегодня не ночует здесь.       Гарри пожал плечами.       — Я сегодня ночую у одной милашки, — подмигивая, сообщил тот, когда Гарри заявился к нему в комнату. — Слушай, если у нас с ней всё срастётся, я от вас съеду к ней. Ну, по крайней мере, пока не верну квартиру. Так будет удобно для всех.       — Ты же не любишь серьёзные отношения, а тут сожительство.       — Это не сожительство, — отмахнулся Пауль. — Для дела можно и потерпеть. Я заплачу ей тем, что буду качественно трахать. Увы, до чего докатился, — хохотнул он. — Но она сама предложила, так что всё честно.       — Не мне судить, — развёл Гарри руками. — Так ты когда вернёшься?       — Если всё пойдёт по плану, то завтра после обеда. До утра у неё, а потом по делам.       — А я тоже ухожу, — неожиданно сказал Гарри. — Он вернулся из Ватикана. Наверное, привёз какие-то новости.       — И тоже пробудешь до утра?       — Нет-нет, я не планировал. Я по-прежнему собираюсь быть верным Джинни. Я обещал.       — Повторюсь, ты совершаешь ошибку, оставаясь с нелюбимой женщиной, — укоризненно произнёс Пауль. — Джиневра просто отличная, и заслужила счастья, а не мужа, что смотрит в сторону пресвятых жоп.       — Я не собираюсь никуда больше смотреть, — заверил Гарри. — Мне нужна только информация.       Взгляд Пауля говорил, что ни хрена не поверил.

***

      Звонок в дверь. Дли-и-инный. Мучительный. Долгий.       Гарри стоял на пороге дома Тома и ждал, когда тот откроет. Ворота гостеприимно впустили, и теперь он ждал хозяина особняка.       Том, самоуверенный и наглый, распахнул дверь, галантно приглашая войти. На этот раз вместо халата на нём были мягкие хлопковые домашние брюки и футболка. Халат Гарри понравился больше, но футболка с брюками казались не столь вызывающими, хотя… Мог бы и поплотнее брюки надеть.       Дверь позади него захлопнулась со щелчком.       Гарри мотнул головой и глубоко вдохнул. Его нос ощутил привычный удушающе-приторный запах ладана, перебивающий духи.       Стоп. В доме у Тома никогда не пахло ладаном, если только слегка от сутаны, но сутаны даже в помине не наблюдалось, по крайней мере, в зоне видимости.       Воняло же так, будто Литургию проводили на вилле.       — Что такое?.. — Гарри завертел головой, оглядываясь.       — Я достал тебе ладан, — улыбался Том.       — С наркотиками? Но почему им так воняет?.. — Гарри осёкся и в ужасе воззрился на него. — Ты что, хочешь меня одурманить?!       Гарри кинулся обратно к двери, но та была заперта и не поддалась Отпирающим чарам.       — Не суетись, Гарри, — спокойно сказал Том, подходя ближе. — Аппарировать ты тоже не можешь.       Гарри ткнул палочкой ему в горло.       — Я тебя сейчас прикончу, сука.       Том поднял руки вверх, продолжая улыбаться.       — Видишь, я безоружен. А по поводу ладана…это просто эксперимент. Мне интересно посмотреть, как влияют на тебя наркотики. Может, я, конечно, видел, но точно не знаю.       — Ты совсем ёбнулся?! — Гарри был вне себя и всё яростнее тыкал палочкой в тонкую кожу на горле.       — Как грубо. Ну же, Гарри, расскажи, что ты ощущаешь? — Том смотрел на него сверху вниз, пытаясь уклониться от деревянного наконечника, но совершенно не выказывая страха.       Гарри гневно сопел, злясь на него. Палочка грозила проткнуть кожу, и он ярко представил, как течёт струйка крови. Нервно сглотнул. Беззащитная шея, острый кадык привлекали внимание, так и манило прильнуть губами к синей венке и втянуть в себя её дрожание.       Голод вновь скрутил внутренности.       Чёртов голод.       Не помня себя, Гарри резко впечатал Тома в стену, сбив на пути какие-то предметы, вазы, ключи, приник жадными губами к вожделённой шее, всё ещё угрожающе сжимая палочку в руках.       Стереть, так хотелось стереть отравленную ядом ухмылку, добраться до рёбер, разорвав футболку на тонкие чёрные ленты, рассечь живую тёплую плоть, обнажая белые кости, и погрузить свои ладони, исследуя горячие внутренности, греясь среди бьющихся сосудов и толстых ниток-нервов, пытаясь отыскать чёрствое чёрное сердце.       Аромат ладана как символ упадка, декаданса, морального разложения, голодной звериной ярости и лютого желания.       Аромат ладана пробуждал первобытность.       Среди заплывшего туманом разума в голове Гарри мелькнула, озаряя, единственная ясная мысль: голод вызван наркотиками, и не в первый раз.       — Мразь! Какая же ты мразь, Том! Ты знал, как действуют наркотики! Всё моё желание к тебе искусственно! Навеяно наркотическим дымом! — кричал он в холёное лицо, почти пронзив грудь палочкой. — А сейчас ты хочешь, чтобы я нарушил данное самому себе и Джинни обещание!       — Подожди, подожди, Гарри, — нахмурился Том, опасливо косясь на палочку. — Я всего лишь догадывался и хотел проверить, но твое желание не искусственно, ты правда хочешь меня, просто наркотики усиливают его.       — Как действуют наркотики? — Гарри почти ощущал, как входит палочка между рёбер. — Почему на всех по-разному? Почему я испытываю это?       — Я и хотел рассказать тебе, Гарри, — убеждал Том. — Наркотики разработаны так, чтобы отыскать грехи человека и вытащить наружу. Семь смертных грехов, слышал же? — он снова посмотрел вниз. — Убери палочку, это не стоит твоего гнева.       Гарри чуть ослабил нажим, безумная пелена злости немного спадала.       — И ты знал, — мрачно произнёс он. — В прошлый раз ты сказал, что отыщешь у меня грех. И как? Что за грех ты отыскал?       — Похоть, Гарри, — сверкнул зубами Том.       — А я и говорю, что моё желание к тебе противоестественно! — торжествующе воскликнул Гарри. — Я не мог тебя возжелать настолько сильно, чтобы изменить жене, чтобы вот так просто похерить свою жизнь!       — Гарри, в тебе это уже заложено, — покачал головой Том. — Наркотики лишь вытащили наружу. Рано или поздно ты всё равно изменил бы жене. Они лишь форсировали неизбежное. Ты хотел меня, милый, а дым ладана помог сделать шаг навстречу.       — Это какой-то абсурд, я не мог тебя хотеть сам, — Гарри готов был разрыдаться, пытался убедить себя, что не мог сознательно желать Реддла, возводил всю вину на наркотики, но червячок в душе мучительно прогрызал свой ход.       — Ломка? Как проявляется ломка?       — Головная боль. Само действие зелья долго не длится. Но ты же всё равно думал обо мне, не так ли? — самодовольно спросил Том.       Гарри думал, постоянно думал о нём. Голода не чувствовал давненько, а вот трепыхание измученного сердца — да. Значит ли это, что его чувства подлинны? Или Том лжёт в очередной раз?       — Вижу по лицу, что думал. Но не признаёшься сам себе. Знаешь, для чего сегодняшний эксперимент? Думаешь, я просто хочу трахнуть тебя и склоняю всевозможными способами? О нет, мой милый мальчик. Секс — далеко не первое, что я жажду от тебя. Больше всего я люблю обладать кем-то или чем-то. И когда ты сдаёшься мне, я испытываю гораздо больше удовольствия, чем от банального оргазма. Владеть кем-то после длительного сопротивления — концентрат чистейшего наслаждения.       — Но с наркотиками нечестная борьба, — зло усмехнулся Гарри. — Считай, ты расписался в своей слабости. Ты не можешь овладеть мной другим способом.       — Эти наркотики не отключают разум, иначе ты сейчас не рассуждал бы, а уже стоял без штанов, — ласково промурлыкал Том. — Ты можешь побороть свои грешные намерения. Ты можешь бороться, Гарри, со своим грехом. Давай, начинай уже сейчас.       Прохладные руки бесстрашно легли на сжатые кулаки Гарри, державшие палочку, и осторожно убрали её от груди.       Рука Гарри опустилась вдоль тела. Том облизал губы, оттянул горловину футболки, проведя пальцем по её окружности, и Гарри взорвался ядерной бомбой со сладким привкусом похоти, готовой снести половину Италии мощной ударной волной и ослепить излучением вторую половину. Он мог бы проникнуть радиацией в Тома, раствориться в нём, оскверняя, загрязняя и без того грязную душу, несмотря на уверения всех артефактов мира.       Он потом и не вспомнил, как оказались на диване. Гарри разорвал футболку Тома в клочья, сдёрнул его брюки, тонкая ткань которых уже не скрывала внушительный бугор в паху.       В гостиной комнате воздух стоял плотный, густой и сладкий. Гарри тонул в возбуждающем чувстве голода. Он целовал до онемения губ, до влажного хлюпанья слюны, до стёртой бородой Тома кожи, до прокатывающейся по животу волны эйфории от одного только вкуса. Том был непередаваем. И так подходил ему. Не сладкий, не горький, не терпкий, не пряный, не кислый — слишком банальные определения, слишком скудные, чтобы можно было описать. Гарри упивался Томом, своим желанием и оголенными, как провод, чувствами.       Он опустился вниз, вбирая в себя член Тома, наслаждаясь всей непристойностью и грязью происходящего. Впрочем, разве акт любви можно назвать грязью? Даже если тот слишком откровенен.       Тело под его ласками двигалось, взбрыкивало, дёргало руками волосы Гарри, задыхаясь.       — Боже, да, продолжай. Не останавливайся, — стонал Том. — Бери глубже. Ещё. М-х-м, — попёрхивался словами.       Он не дал довести до конца, и отстранил Гарри, одним рывком переворачивая на спину, подмяв под себя.       — Хочу, чтобы ты стонал. Хочу, чтобы умолял меня прекратить. О, так этого хочу, — Том уткнулся в шею Гарри, вдыхая его запах. — Хочу подвести тебя к грани.       Гарри не знал, что задумал Том, когда тот призвал свою палочку, но отчаянно желал узнать.       — Орниторинхус, — прошептал Том, и тело Гарри пронзило миллионом острых игл, боль которых напоминала мягкий и нежный Круциатус.       Никаких игл не было, Гарри убедился в этом, взглянув на себя, но каждый нерв, каждый болевой рецептор мучительно кричал.       — Что ты сделал? — прохрипел он.       — Оголил нервную систему, раздел каждый нервный пучок, — безумно говорил Том, и Гарри чётко разглядел вокруг его зрачка красный ободок. — Действие заклинания напоминает впрыснутый яд утконоса. Больно, но не смертельно.       — Сумасшедший ублюдок.       — Сейчас боль утихнет, но у тебя появятся особые рецепторы, — загадочно прошипел Том.       — Что за рецепторы? — напрягся Гарри. — Что ты задумал?       — Ты знал, что утконосы — единственные млекопитающие, имеющие электрорецепторы? Теперь и ты будешь в числе особенных, Гарри.       — Я что, превращусь в животное? — подскочил Гарри, получая новую порцию боли в каждой клетке тела.       — Конечно, нет, — фыркнул Том. — У тебя временно появится свойство улавливать электро- и магнитные поля.       — Что. Ты. Блядь. Задумал?!       — Тебе понравится.       Гарри заметил, что боль действительно уходила, но тело стало чувствительным, что буквально ощущалась каждая морщинка обивки дивана под спиной.       Том лизнул широким мазком сосок Гарри, и того подбросило на месте.       — Ох, — выдохнул он.       Том повторил ещё раз и замер, глядя на него.       — Продолжай, — осторожно сказал Гарри.       — Тогда позволь мне использовать то, что может быть только между нами, — загадочно произнёс Том. — А навели меня на мысль ваши ящерицы.       Гарри не понял, что имел в виду Том, пока тот не взмахнул палочкой, произнося заклинание трансфигурации и ещё парочку.       Теперь он лизнул Гарри раздвоенным, как у змеи, языком и прошипел на парселтанге:       — Так здорово, что никто не может нас понять. Пускай здесь никого нет, но это знание на двоих невероятно возбуждает.       — Твоя змея, — так же ответил Гарри.       — Она сейчас спит, — Том явно наслаждался, как перекатываются шипящие на его новом языке.       Он спустился вниз и развёл бёдра Гарри. Каждое касание было ощутимым полуболезненно-будоражащим. Член, подрагивающий, влажный, требовал внимания к себе, и Гарри нетерпеливо вильнул тазом.       — Если уж ты одурманил меня наркотой, то не медли. Сука, — выплёвывая, добавил Гарри.       — Я могу и разозлиться, — предупредил Том. Красный ободок в глазах стал ярче. Может, мерещится в этом дурном мареве?       — Я тоже.       Том широко ухмыльнулся. Прикосновение влажного раздвоенного тонкого языка к сжатому анальному колечку мышц было внезапным и уносящим сознание куда-то в небыль.       Ничего подобного Гарри не испытывал никогда, он растворялся как сахар в чае от движений умелого чуднОго языка и, наверное, кончил бы без прикосновений к члену, но Том остановился, оборвав удовольствие почти на самом пике, и Гарри недовольно застонал.       — Продолжай, мерзавец.       — Какой ты невежливый, Гарри. Но я снисходительно прощаю тебе, наслаждайся грехом, — разлился сиропом Том.       Он снова взял палочку, направил её на распластанного Гарри, лицо приобрело коварное выражение, когда произнёс:       — Авада… — Гарри подскочил как ошпаренный, — … фульгурис!       В сердце гулко ударил зелёный пылающий шар, и тело пронзило разрядом электричества. Он заорал.       — Что это, блядь?!       — Убийственно-нежное электричество. Такое же, как и между нами, — Том однозначно был не в себе.       Колкие разряды мелко-мелко бегали по коже, создавая то щекотку, то болезненность. Гарри извивался на жёстком диване, то смеясь, то почти рыдая, теряясь не только в ощущениях, но и задыхаясь от удушающего воздуха. Он попытался сбежать, но Том навалился на него, не давая глубоко дышать. Голова кружилась, слух обострился, внимая частому дыханию Тома и потрескиванию электричества, тело изнывало от смеси необычных ощущений, которые перестали быть различимыми и слились в одно — голод.       Гарри неожиданно жаждал, чтобы опасные руки Тома разорвали на части. Теперь мечталось, чтобы уже тот погрузил изящные длинные пальцы в его внутренности, исследуя и грея вечно озябшие подушечки. Он так много жаждал с Томом. Он жаждал, чтобы сладкий фарс между ними не прекращался.       Похоть как заменитель любви.       Только властвующая над ними похоть. Мораль Гарри давно намокла и подохла, как уличная кошка.       Гарри жаждал, чтобы тонкие пальцы терзали его тело, белые зубы прозрачной острой кромкой вонзались в кожу, а заряженная электричеством атмосфера заставляла чувствовать приручённым существом.       Гарри жаждал ядовитой, одержимой, собственнической любви Тома. И сам готов был любить так же — ненормально, неправильно, грязно.       — Том, — имя сорвалось в прерывистом шипящем выдохе, благоговейном и греховном одновременно. Порочном и ангельски-невинном.       В груди оборвалось рыдание, а стон прозвучал церковным напевом, когда Том провёл рукой между его ног и дальше, туда, где концентрация голода превышала немыслимые значения, заглушая саднящую боль. Туда, где измученное тело полностью сжалось вокруг члена.       Он с жаром принимал кусачие поцелуи Тома, слизывал соль пота на его шее, вдыхал запах волос.       Вкусно?       Вкусно?       Он был жутко голоден.       Он был жаден.       Он был похотлив.       Он был грешен.       Его ад не будет жарким, потому что ни одному кипящем котлу не перебить огонь, таящийся внутри Гарри. Сегодняшний день и Том потрошили и сжигали в пепел.       Не-ет, его ад — засыпан снегом. Ледяной Эдем, где Гарри замёрзнет и никогда больше не познает жара. За всё нужно платить. Рай сменится адом, ад превратится в рай, путая и сбивая Гарри.       Чёрные глаза с красным ободком смотрели так, что внутри искрило, как и снаружи. Тело зудело, горело, кололо и вибрировало от тока.       Гарри жаждал, чтобы Том утолил его голод, потушил жар, погасил ад той самой ледяной моросью Эдема, предупреждая. Он жаждал быть поглощённым.       Снова, снова, снова.       Знакомое чувство эйфории наркотиков греха.       Боль и наслаждение разукрасили мир вокруг в алый, цвета алых колец в глазах Тома и вышитых роз на кружевах платья Кей, не позволяя различить ничего.       — Ты принадлежишь мне, Гарри, — прошипел Том, безжалостно тараня задний проход, вбиваясь мощными размеренными толчками. — Мы не можем жить друг без друга.       Гарри чувствовал, как мышцы Тома напрягались в попытке сдержаться, но, кажется, не помогало.       — Когда-нибудь ты пожалеешь, — прошептал Гарри, целясь губами в рот Тома и промахиваясь, но алчно целуя найденное место.       Он прижимался мокрым лицом к Тому, не понимая, пот это или слёзы, не различая ни одного оттенка эмоций. Их было так много, слишком много, и он терялся в них, как в водах Мирового океана.       Том застонал раненым зверем, этот стон исходил будто из недр Тартара, сотрясая стены и вибрирующий воздух. Гарри кончил следом, запачкав себя, Тома, диван, душу.       Перед глазами летали пернатые белые птицы, что-то гудело: то ли тело, то ли голова.       Шёпот Тома доносился откуда-то издалека:       — Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти чадо Гарри, и аз недостойный иерей Его властию мне данною прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь.       Птицы исчезли, гул смолк, тело отпустило, и только усталость разлилась по онемевшим конечностям. В голове стало так ясно, как не было давным-давно.       Даже постоянная боль, сдавливающая виски, исчезла. Гарри растерянно огляделся, споткнулся глазами о Тома, что, в свою очередь, рассматривал его, и втянул носом абсолютно свежий воздух.       Наваждение, ранее снесшее крышу, сгинуло, голод ушёл, и стало неуютно.       — Что произошло?       — Я снял действие наркотиков, — язык Тома принял обычную форму, и Гарри подумал, что, может, ему привиделось всё?       — Как? Мне нужны объяснения! Сейчас же.       Том неторопливо кинул на них Очищающее и набросил плед на обнажённые прохладные тела.       — Наркотики завязаны на пробуждении грехов, имеющихся у человека, — начал он. — У кого-то один грех, у кого-то несколько. Состав зелья я не подскажу тебе, отправишь на анализ образцы, что я достал. Но помимо ингредиентов зелья, в состав дури вплетены заклинания, изобретённые лично кардиналом Ринальди, приближённым к Папе человеком. Сами священнослужители защищены не только специальным зельем, но и молитвами. Осознаешь хитрость задумки? — лукаво подмигнул Том. — Когда священник исповедует, то в конце читает разрешительную молитву, если вложить в конечную формулу магическое намерение, то получишь полную защиту. Священники часто молятся, и если искренне возносишь молитвы небу и Богу, то защищаешь себя. Со стороны выглядит всё вполне обычно. Лично я не знал изначально, что нужно намерение. Искренности в моих молитвах, как ты понимаешь, тоже было немного. Но, так как я маг, то каким-то образом инстинктивно вложил защищающее намерение в свои молитвы. Я не поддался чарам. Те, кто пил только зелье, тоже немного сходили с ума.       — А что ты прочитал сейчас?       — Разрешающую от грехов молитву. И вложил намерение. Можно сказать, я отпустил тебе грехи, — самодовольно осклабился Том. — Выдал индульгенцию. Теперь у тебя не будет ломки в виде головной боли.       — Зачем ты вообще затеял этот спектакль? — Гарри нервно взлохматил и без того лохматые волосы.       — Чтобы показать всё наглядно, — ответил Том. — Ну и то, что я уже говорил ранее. Хотелось сломать твоё сопротивление. Увы, ты не смог побороть свою похоть, — притворно сожалея, опечалился он. — Настолько она сильна в тебе.       Гарри покачал головой, стараясь заглушить стыд и совесть.       — А Пауль? Он был без сил. Совершенно никакущий после того собрания. Валялся там, пока другие предавались похоти, — вспомнил Гарри половые акты сектантов, — чревоугодию, — вспомнил жрущих людей, — гордыне, — всплыл образ человека, свысока взирающего на творившееся безобразие.       — Ну? Какой же грех, Гарри? — поднял бровь Том. — Это же банальная лень. Подкосила твоего друга.       — А! О… — только и смог сказать Гарри, и Том издал смешок.       — Значит, я похотливый, а он ленивый… Славно!       Гарри замолчал, натянув плед до самого носа. Плед пах духами Тома.       — Ты поступил подло. Я хотел бы размазать твою самодовольную рожу о ближайший угол. Но от тебя я и не ждал ничего хорошего.       — Тебе же понравилось? Понравилось, — ответил за него Том. — Ты даже и не пытался сопротивляться похоти, ты ею упивался.       Гарри вспыхнул. Кулак вылетел вперёд раньше, чем он подумал. Что-то хрустнуло вместе с ударом, голова Тома мотнулась в сторону, и тот схватился за левую сторону лица.       — С-с-с, — зашипел он от боли. — Идиот! Правда глаза колет, да?       Том отнял руку от лица, на скуле расплывалось красное пятно, угрожая стать цветастым синяком.       — Я ухожу, — Гарри слез с дивана, собирая остатки одежды на полу. — Тащи обещанный ладан, все данные на Папу, что узнал, и известные заклинания.       — Что ещё?       — Видеть тебя не хочу.       — Гарри, — Том ухватил его за руку. — Не надо на меня злиться. — В конце концов, я снял полностью с тебя действие наркотиков. Теперь ты свободен. Я просто хотел дать понять, что ты заблуждаешься, когда говоришь, что останешься с женой. Без меня. Ты скучаешь по мне.       Слова Тома попали в цель. Голод ушёл, а щемящее чувство осталось. А это значит, что теория Гарри о навязанных наркотиками чувствах и влечении, провалилась с оглушительным треском. Если сумасшедшую потребность извращённо трахаться ещё можно было списать на дурман, то тоску и бешено колотящееся в присутствии Тома сердце — нет. И это было действительно страшно.       Гарри не ушёл в ближайшие полчаса. Не ушёл и через два часа. Он внимательно слушал то, что Том рассказывал. Аккуратно заворачивал ладан в зип-пакет и против воли наслаждался близостью горячего тела, параллельно вспоминая, насколько ожесточённо и безумно они трахались.       Не лицемерь, не лги сам себе, Гарри. Ты нуждаешься в Томе. Без каких-либо оговорок. В наглом, коварном, изворотливом, скользком гаде.

***

      Он брёл по освещённым ночным улицам, пребывая в полной растерянности, не понимая, как жить дальше. Отличным решением представлялось сигануть с какой-нибудь крыши или моста, раз и навсегда прерывая никчёмную жизнь. Но подобный выход — удел слабаков, а Гарри себя таковым не считал. Он будет биться рыбой об лёд, не вынося бремени, но всё равно останется живой и со стучащим сердцем. И будет решать проблемы. Правда, на данный момент те казались неразрешимыми.       Особняк встретил тишиной, все уже спали. Гарри тихо заглянул к Кей — та мирно сопела, затем пошёл узнать, легла ли Джинни.       Той в комнате не обнаружилось. Гарри удивился, посмотрел в ванной, в кабинете, даже в своей комнате — Джинни не было.       Пауля, самой собой, не было тоже.       Гарри, недоумевая, стоял в гостиной и не представлял, куда могла пойти Джинни.       Он позвонил на мобильный. Тот зазвенел в её спальне на прикроватной тумбочке.       Подойдя к окну, Гарри выглянул на улицу, где располагались скамейки возле цветочных клумб. Джинни не обнаружилось и там.       Тогда он вышел на территорию виллы, включив освещение фонарей, что обычно погашались на ночь.       Ни единого шороха.       Гарри, ни на что особо не надеясь, прошёл дальше, на задний двор к бассейну.       Ещё даже не приблизившись к шезлонгам, он заметил что-то странное. Чёрная вода была неспокойной. Он зажёг Люмос и направил его прямо на водоём, поспешив туда.       От представшей картины волосы встали дыбом: вода в бассейне окрасилась кроваво-красным, а на бортике белели руки, прикрытые рыжими, залитыми кровью волосами. Нижняя часть туловища Джинни находилась ещё в воде.       Гарри в секунду оказался возле неё, рывком вытащив из воды безжизненное тело. Откинув волосы назад, он не сдержал крика.       Кровавое месиво предстало вместо лица Джинни, словно плоть обглодали дикие звери.