***
Генрих всматривался в темно-серое небо. Такое стальное, отвратительное, по-русски промозглое и тяжелое. Стальная птица, которую неопытный охотник подбил по случайности, невдалеке развороченными внутренностями всё ещё напоминала о себе. Под локтем прошлогодняя гнилая трава вперемешку с грязью мазала лётную куртку. От этого ощущения тянуло выблевать абсолютно всё накопленное за последние пару дней. Восточная осень — это емкое описание всплыло в ушибленной голове. И мутило то ли от этого, то ли от произошедшего. — Надо вставать… — Виттгенштайн пробормотал, не отрывая взгляда от бегущих туч. Те явно были готовы усугубить положение моросью, пробирающей до самых костей. Перед глазами князя предательски потемнело и молодой человек не нашёл выхода лучше, чем перевернуться на бок в попытке не захлебнуться в собственной рвоте. Юношу звали князь Генрих цу Виттгенштайн. И сейчас он, гауптман, командир эскадрильи Люфтваффе, где-то посреди советского поля на границе между украинской Кубанью и русскими болотами пытался сохранить самообладание.***
— Здесь столько коробок! — Эрих в приподнятом настроении осматривал комнатушку, которую в ближайшее время ему предстоит занять, — расквартирование в этот раз получше, чем в начале. — Тебе что-то не нравится? — не без иронии спросил Виттгенштайн, — тогда ты был готов ночевать в кабине, лишь бы тебе дали летать на боевых. — Князь, я вас прошу, — Хартманн кинул взгляд снизу вверх, пытаясь пробить эту чёртову каменную стену из обожжённого кирпича, — я бы тоже не возмущался, будь у меня в распоряжении отдельный дом. — Он ещё и канцелярия, лейтенант, не берите на себя слишком много. Карайя тяжко вздохнул, будто пытаясь разбавить снобизм начальника в воздухе, который можно было резать ножом для масла и мазать на хлеб. Сыт от этого не будешь, но гарантированно заработаешь изжогу. Жить с этим невозможно, без этого стало сложно — иначе стройная структура их подразделения превращалась в сборище амбициозных молодых людей, каждый из которых старался перетянуть одеяло на себя. — Спасибо за напоминание, там и моё рабочее место также имеется, — Эрих прямо видел, как дородное начальство от такой наглости прямо задыхается и мог себе такое позволить, ведь он незаменим, — всё же правильно, герр гауптман? По-мальчишески Хартманн сдавил улыбку, в отражении окон видя спину командира, мелькнувшую в дверном проёме. Он мог себе такую роскошь разрешить. Вывести князя на ровном месте? Легко. Для этого высокородного честолюбца чувствовать землю под ногами иногда полезно, тем более, когда объективно в одной сфере, ныне основной, Генрих мало что мог противопоставить. Восходящая звезда востока опёрлась на коробку с чужой экипировкой и втянула пыльный воздух. Эрих Хартманн подавал чудовищные по масштабам надежды и не менее чудовищно играл на княжеских нервах. Прекрасное сочетание.***
— Виттгенштайн — что? — оберста просто подкинуло со стула, — какого черта это произошло? Кто его ведомый? Сюда его, с листиком бумаги и ручкой, начнёт с объяснительной. Ничего не могут без залётов, бездари. Вейсенфальд, такой же князь, стоял напротив полковничьего стола бледнее стены. Его дворянская порода была крайне отлична от той, которую имел его дальний родственник и по совместительству командир. Господь наградил Эгмонта тем подвидом благородства, с которым не на рыцарские турниры отправлялись, а подати для населения снижали. И уж никак это не вязалось с крикливым оберстом, который находился от злости вне себя. — Это был одиночный вылет, герр оберст, — собрав в кулак всё самообладание, Вейсенфальд сцепил руки за спиной, — гуптман Витт… — Почему меня должно это волновать, если вы допустили это всем подразделением? Коллективная ответственность для вас — это пустой звук? Эгмонт вполне ожидал прилёта увесистой готовальни в свою сторону. О ней уже ходили легенды, как и о неуравновешенности полковника фон Ванзина. По нему плакал жёлтый дом, но кто они все такие, чтобы оспаривать решение Геринга о назначении на должность такой экстравагантной личности. — Как мы можем коллективно оспорить решение вышестоящего, — то ли в ответ, то ли озвучивая свои мысли протянул оберлейтенант, — он только поставил в известность, и мы на этом были благодарны. — Все австрийцы такие инертные или вы такой особенный, Липпе? Эгмонта будто под дых такой наглой провокацией ударили. Удивительно, однако. Сейчас неверно ответит — из-под плохенького стола, собранного узниками сибирских лагерей пару лет назад, появится наряд гестапо и на этом праздник жизни закончится в два счёта, а согласиться на вариант о собственной слабости — обречь себя на пару месяцев беспощадной моральной травли. — Прошу прощения, герр оберст, я Липпе-Вейсенфальд. — Всё сказали, оберлейтенант? Если да, то сейчас пишите объяснительную, начинаете оформлять служебное расследование, а к завтрашнему утру у меня должен быть либо гауптман Виттгенштайн, либо доказательства, что его, скажем, подобрали Валькирии. Fragen? — Отсутствуют, — Эгмонт кинул взгляд в потолок грязно-серого цвета. Восточная осень. И обострения, связанные с ней. Как же иначе подобрать описание всему, что только произошло.***
Мотор окончательно перестал плеваться маслом и подавать признаки жизни. Впрочем, Генрих безумно радовался факту, что обошлось без взрывов и его недавно сошедший с конвейера Юнкерс не прогромыхал на всю округу, оповестив советов на пару километров вокруг о том, что можно наведаться в ближайшую посадку и подобрать ценный материал для допросов. Или показательного расстрела. Или обмена на одну из позиций. Вариантов Виттгенштайн придумал достаточно. Борьба с собой давалась крайне нелегко, в особенности, когда буквально полчаса назад «Як», это недоразумение с мира самолётостроения с неким товарищем с тремя часами налёта за штурвалом, сбивает целого гауптмана, командира эскадрильи, наследного князя и уроженца чудесной приморской столицы. Не нужно сотрясения мозга, самостоятельно Генрихом поставленного, и глубокого пореза через всё предплечье, дабы чувствовать помутнение и видеть перед глазами тёмные пятна. Рассветало, а это значило, что пора подниматься. Ещё десять минут назад молодой человек сделал этот вывод, будучи не в силах пошевелиться. Если дать себе попущение, то фатальная кончина обеспечена. Вряд ли кусок железа, рухнувший с высоты пары тысяч метров в предрассветной дымке, не привлек внимания. — Ein-zwo, пошёл, — Генрих одним рывком стал на ноги, — нож, карта, документы. Оставлять что-либо, кроме, собственно, обломков истребителя, выглядело идеей крайне наивной и самонадеянной. Даже условный Иван с забайкальской деревни поймет, что и каким образом нанесено на цветастом клочке бумаги. Акция «Будь сбитым и получи работу артиллерии по расположению в подарок» не выглядела привлекательной перспективой для безупречной репутации. На нетвердых ногах Виттгенштайн подошёл к своей подбитой птице. Покалеченный фюзеляж жалобно глядел на владельца, хищный нос, зарытый в землю мало напоминал боевой оскал. Со всей возможной осторожностью молодой человек перегнулся через край кабины. Карту, лежавшую поверх приборной панели, закинуло далеко под штурвал. Попытка наклониться дальше и дотянуться до неё отозвалась рвотным позывом и неприятным хлюпаньем под рукавом. Смотреть, в каком состоянии рука Генрих не счёл нужным. Вид крови его ввергал в состояние, близкое к панике, с малых лет. Годы прошли, ситуация не изменилась, самостоятельно ухудшать своё и так безрадостное положение гауптман не планировал. Промозглый ветер трепал темные волосы, не вписывающиеся в парадигму евгеники, как последние листья на тонком клёне в поздний ноябрь, а князь с особым рвением отрезал отличительные знаки с хвоста самолёта. К чертям это, его тщеславие не достигло того, чтобы посчитать повод для расправы достойным планом. Тридцать две поражённые воздушные цели — это не то, о чем стоило бы напоминать, совершив жесткую посадку во вражеском тылу. Генрих знал человека, который так бы и поступил. Эрих — полная его противоположность во всём. От белокурых волос, выгорающих летом до цвета льняного полотна, до дьявольской везучести и таланта. Маленький черт воплощал собой все стереотипы о летчиках со своей небесной прилизанной красотой, ростом в полтора метра в прыжке с батута и харизмой. Воистину, чего ему бояться хвалиться своими победами. Поджав и без того тонкие губы, Виттгенштайн складывал ровные прямоугольники ткани в карман куртки. Методично, краем к краю, чтобы на фамильном гербе не осталось ни одной лишней складки или, Господь упаси, капли крови. Сквозь лохматые тучи на горизонте пробивались несмелые мутно-розовые лучи солнца. Генрих не помнил настолько мертвецкого рассвета.***
— Herren Offizieren, есть необходимость ставить вас в курс положения дел последних суток? — Эгмонт нервно сглотнул, обводя взглядом сослуживцев, — нет? Тогда легко догадаться, что эту кашу нужно расхлебать. Вариантов не много, каким образом. Кроме надежды ещё есть пара вариантов… — Прекрасная христианская благодетель, мне добавить нечего, — унтерофицер из молодого пополнения, Бог пойми откуда взявшийся среди офицерского состава решил подать голос, — от этого командир не появится. — Чей подчинённый? — Вейсенфальду от утра хватило язвительных комментариев в свой адрес, — герр Хартманн, проведёте работу с личным составом, больно похож на вашего. Непередаваемое выражение лица Хартманна явно того стоило, князь даже в глубине души порадовался, что крайней мерой не соответствовало общей атмосфере мероприятия. — Он сам разберётся, герр оберлейтенант, — Эрих поднял голову, отвлекшись от разглядывания носков сапог, — и учтёт ваше пожелание. Зардевшиеся аристократы вокруг покоя не давали. По определению считающиеся лучшими, несмотря на смехотворную условность их титула в середине двадцатого века. Не подтверждай они свои амбиции на деле, внутри Хартманна вряд ли пошевелилось хоть что-то, когда он услышал о том, что Виттгенштайна сбили, и ещё менее вероятно сдержал гневный порыв в сторону Липпе-Вейсенфальда. — Не спорю, в ваше отсутствие он разберётся. Вы старший в поисковой группе. Свяжетесь с соседними пехотными подразделениями, — обер-лейтенант с наигранной непринужденностью подпёр подбородок костяшками, — с вами Фишер, Рихтрдорф, Зандерс. Под стать вашим притязаниям, лейтенант? — Более чем. Просоченная ядом реплика осталась подвешенной под низким потолком. Эрих втянул тяжелый, пахнущий плесенью воздух. Так пахла восточная осень, так пахла ответственность за судьбу, с которой он свою ни в коем случае не хотел пересекать.