Под звездами

Азирафель влюбляется за несколько секунд. На самом деле, он этого не понимает, да и еще слишком рано - само понятие влюбленности придумают люди, которых еще нет, на языках, которых еще не существует. Нет, он даже не догадывается об этом, лишь замечает, как что-то екает глубоко у него в груди, заставляя трепетать крылья, как под порывом ветра, и вызывая желание почти беспричинно изменить траекторию полета. Он ангел и потому инстинктивно тянется к прекрасному, и никогда прежде он не видел ничего красивее, чем тот, другой ангел, окруженный звездами. Образ манит Азирафеля, как цветы в недавно созданном райском саду тянут к себе бабочек, как магнит, который еще не изобрели, будет притягивать железо. Этому невозможно сопротивляться. Эта картина навечно остается в его памяти - переплетения галактик, искры звезд, вихри туманностей и высокий незнакомый ангел, который, увлеченный своим делом, не замечает ничего вокруг. Азирафель глаз отвести не может. Если бы Азирафель дышал, у него бы перехватило дыхание. Но вместо этого он осознает кое-что еще: истинная любовь прекрасна. Этот красивый рыжий ангел любит то, что он делает, любит свои звезды, любит каждую из них, а Азирафель так давно не чувствовал настоящей любви, что у него начинают дрожать крылья. Он предназначен любить, но любить ему некого - тех, кого ему придется любить, еще не создали, они там, в планах других отделов, в разработках, о которых говорит Господь, в обсуждениях и отчетах, а Азирафеля лишь учат, как держать меч и как им ранить, и это, как ему кажется, слишком далеко от любви. Ему говорят, куда бить, чтобы уничтожить, и это он выучил наизусть, но никто не показывает ему, как правильно любить, будто это базовая функция не требует внимания. Сверху приказов любить не поступает. Никто вокруг него никого и ничто не любит - другие ангелы, конечно, безукоризненно вежливы, но так же безукоризненно-стерильно они относятся ко всему, что их окружает, и к Азирафелю тоже, и этого недостаточно, не может быть достаточно. А этот ангел любит свои звезды так сильно, что кажется, будто счастье льется у него изнутри. Он счастлив, он светится, он влюблен, пусть такого слова еще и не придумали, и Азирафель не может перестать этим восхищаться, и чужой огонь поджигает его изнутри, и в тот момент, когда под руками ангела загораются звезды, в груди Азирафеля тоже разгорается огонь, такой же яркий, такой же вечный. Он этого не знает. Он узнает потом. *** Господь говорила о безусловности любви ко всему сущему, коллеги же четко проводят грани между Падшими, людьми и ангелами. Азирафель знает, что он должен слушать руководство, должен выполнять свою работу и должен тоже, как Архангелы, устанавливать границы, но люди, хоть подчас и жестоки, все же полны тепла, любви и света, а Кроули… Кроули. Вот в чем самая сложная дилемма. Азирафель знает, что Кроули враг, Падший и зло, но не верит в это. Азирафель знает, что должен остерегаться его, но не делает этого. Господь говорила - любви достойны все. Азирафель видит раз за разом, как Кроули не может быть злом. Старается, больше для бравады, напускает на себя вид, уживается с Адом, как и сказал, настолько, насколько это вообще возможно, и умудряется оставаться собой - не врагом, не прокаженным, не чистым злом. Он просто Кроули. Кроули не убивает. Не вредит никому всерьез. Он не разочаровывает, и всякий раз, когда Азирафель хорошо о нем думает, он не ошибается. Да, Кроули демон, да, он соблазняет, искушает и склоняет ко греху, но люди творят вещи намного хуже и с легкостью поддаются на искушения. Грех, словно маяк в темноте, манит их, а Кроули лишь помогает им сделать первый шаг. И смотрит с растерянностью и болью на истинную жестокость, к которой не имеет никакого отношения. Он не любит Ад, не любит Сатану и боль. Ему это чуждо так же, как Азирафелю чужды холодные безличность и безразличность Рая. Господь говорила - люби всех, Азирафель. Гавриил говорил - держись подальше от мерзкого демона. Азирафель отворачивается и закрывает глаза. Невидимые часы отсчитывают годы и века. Относиться к Кроули равнодушно становится все сложнее. *** Однажды Азирафелю становится недостаточно того, что он не должен иметь, но все-таки имеет. Это тоже происходит в одно мгновение. Он вдруг осознает, что ему хотелось бы увидеть Кроули. Они встречаются слишком редко, чтобы можно было установить какую-либо периодичность, и Азирафель никогда не знает, когда состоится их следующая встреча, но… Кроули, с его колким чувством юмора и ярким восприятием мира удивительно хороший собеседник, лучший из всех, что у Азирафеля когда-либо бывали. Азирафелю одиноко - это чувство, впрочем, не ново и слишком хорошо знакомо, но ему не хватает не просто компании, а компании Кроули, и это что-то новенькое, что-то, чего чувствовать ему не стоило бы. Но это приходит само. Он ловит себя на этой мысли и уже никак не может перестать об этом думать. И это проблема. И это пугает, и это надо заткнуть в себя глубоко, глубже, чем что-либо, потому что Азирафель очень хорошо знает, что бывает с теми, кто оступается, а скучать по демону непростительно, он понимает. И ничего не может с этим сделать. Как только ему удается отвлечься и забыть, их пути снова пересекаются, и Азирафелю кажется, что он радуется слишком явно, слишком заметно, так, как ему не следует. Нормальный ангел должен холодно кивать своему противнику и делать все, чтобы ему помешать. Он не должен пить с ним вино, и есть закуски, и смеяться, и обсуждать людей, и чувствовать эту сладкую легкость в животе, это не-одиночество, и… Азирафелю страшно. Он понимает, что ступает на зыбкую почву, и чувствует, как под ним хрустит лед, и он клянется себе, что попытается проявить выдержку. И если ради себя это сделать никак не получится, то ради Кроули, он знает - он сможет. Потому что с Кроули, да простит его Господь, хватит проблем. Азирафель мало знает о Падении - Кроули о нем никогда не говорит, но он помнит, каким Кроули был раньше и каким стал после, и сам понимает, что в Аду Кроули пришлось нелегко - и это, вероятно, огромное преуменьшение. Кроули и сам не хочет проблем, он осторожен - впрочем, всегда ходит по лезвию ножа, рискуя то тут, то там, но давать Аду прямой повод наказать его Азирафель не хочет. Это кажется чистым, незамутненным эгоизмом - подвергнуть Кроули опасности только потому, что он, Азирафель, хочет его регулярно видеть. Это так неправильно, что всем нутром Азирафель чувствует отторжение. И сторонится, увеличивает дистанцию, хоть ему изо всех сил не хочется этого делать. Ему хочется больше, но он делает шаг в сторону и отводит взгляд при встрече. И снова и снова повторяет - это случайность, ты мне не нравишься, мы не друзья. Это ранит. Ранит его самого и, вероятно, ранит и Кроули. Но Кроули, живой, улыбающийся Кроули значит намного больше, чем затаенная тоска в глубине сердца Азирафеля, а значит, все получается правильно. *** Беда лишь в том, что к Кроули хочется прикасаться. Он красив, Азирафель знает об этом с самой первой их встречи, но это лишь полбеды. Азирафелю хочется быть ближе - и вот это уже катастрофа. И начинается все с вежливой ерунды - поздороваться, пожать руку, полностью социально, почти приемлемо. И невыносимо мало. Руки тянутся сами к большему, к личному - поправить задранный лацкан пиджака. Одно короткое движение, даже не прикосновение, не кожа к коже, и Азирафель решается, потому что это, кажется, совсем ничего не значит. Просто провести пальцами по ткани, расправляя складку. Он так и делает, и вспышкой разум пронзает мысль - как было бы, если бы Кроули не позволил ему убрать руку, а напротив, поймал ее, прижал к груди крепче? Или схватил в кольцо своих пальцев, поднял и прижал к губам? Смертные делают так, невинно-интимно и глубоко, и у Азирафеля горят щеки от ярости фантазии, и он почти отшатывается от Кроули, смущенно бормоча что-то нелепое. И клянется себе, что это в последний раз. А на их следующем ужине хочет бить себя по рукам, чтобы не потянуться краешком салфетки к губам Кроули. Сдерживается, сжимая кулаки, отдает пустую салфетку и невидящим взглядом гипнотизирует приборы на столе, отполированные до блеска, пока Кроули стирает излишки кунжутного соуса со своего рта. Это становится навязчивой идеей. Положить руку на плечо. Приобнять при встрече. Пожать руку. Азирафель не понимает, где проходит грань социального взаимодействия между смертными, когда Кроули рядом, но точно знает, где проходит их с Кроули грань: почтительно-вежливое расстояние между друг другом. Каждый раз он жмет руку и клянется, что при следующей встрече поздоровается лишь кивком. Это очень, очень сложно сделать, когда он помнит, как ощущается гладкая прохладная кожа под его пальцами, но он дает себе слово, хоть и его слово, как ангела, уже вечность мало что значит. В чужих разговорах и чужом опыте он узнает, что смертные мучаются от таких же желаний всю свою жизнь, и не всегда потакают им. Напротив, чаще всего просто дают телу то, что оно просит - пусть и не так, и не с теми. Теоретически Азирафель знаком с концепцией мастурбации, но она, как и секс, всегда выходила за рамки его интересов. До тех пор, пока пальцы не начинает жечь от желания прикоснуться, пока подушечки не начинают пульсировать, а он не оказывается в шаге от опасности. И выбора не остается. Он выбирает красивые бежевые льняные простыни, ставит иглу на пластинку, зажигает свечи по периметру комнаты, взбивает каждую подушку, накидывает плед на угол кровати. Надевает любимый мягкий халат, смазывает руки розовым маслом и ложится в кровать, определенно предвкушающий, определенно довольный собой. Пока все кажется ему приятным и легким. Азирафелю нравятся человеческие тела, член, как часть тела, также не вызывает у него вопросов. Однако обычно он не прикасается к нему, разве что в ванной. Обычно - до этого дня. Осторожно он проводит рукой внизу живота, легонько прикусив губу, ощущая больше интерес, чем удовольствие. Кожа под ладонью мягкая и теплая, волоски щекотно скользят по пальцами. Сам член, мягкий и нежный, охотно идет в руку, и держать его, в общем-то, приятно, но не более того. Азирафель пробует двинуть пальцами резче, чуть сжать, и это интереснее, даже приятнее, но все еще не похоже на то, что описывают в книгах. - Кроули бы справился лучше, - думает Азирафель, и о. О. Легкая дрожь пробегает вниз по его позвоночнику, когда он представляет, как Кроули изучает свое тело. Он ведь пробовал, коварный демон, наверняка давно и сотни раз, он уже знает в этом толк. Знает, где и как нажать, где и как дотронуться, чтобы довести себя до наслаждения. И он бы показал Азирафелю, если бы тот попросил. Он же так любит учить ангела всему новому. Азирафеля начинает трясти, когда он представляет, как Кроули, небрежно-красивый, лежит перед ним, раздвинув узкие бедра, раскрыв их напоказ так, чтобы Азирафелю было видно, а его длинные смуглые пальцы скользят по члену, блестящему и мокрому, - Азирафель представляет себе его так четко, что даже видит рисунок вен на стволе, кончик большого пальца сдвигает крайнюю плоть вниз, Кроули издает просящее низкое шипение и тянется к прикосновению… Азирафеля бросает в жар. Кроули в его фантазиях гладит пальцем головку, почти хныча, а Азирафель - только внутри своей головы, там, где никто не узнает! - абсолютно пьяный от собственной смелости, опускается вниз, проводит языком по скользким от смазки пальцам, сдвигает их языком в сторону, чтобы мягко и влажно оставить поцелуй на глянцевой головке, заставив Кроули протяжно и низко застонать. Это как пробовать лучший в жизни десерт, который нужно смаковать и изучать, медленно, наслаждаясь каждым оттенком вкуса. Остановиться невозможно. Реальность же ускользает из его разума. Он судорожно сжимает пальцы на твердеющем члене, жмурится изо всех сил, двигает рукой снова и снова, пытается представить, что это Кроули прикасается к нему, и огонь бьется в его венах об одной мысли о золотом взгляде и уверенных пальцах так горячо и так близко. Азирафель выкручивается на сбитых простынях, хрипит и толкается в руку, теряя все мысли об эстетике и чувственности, мысли в голове путаются и исчезают, он упирается пятками в кровать и скулит, двигая бедрами всерьез. Тело выгибается еще сильнее, он почти чувствует, как сильно наэлектризован, как каждая клетка вот-вот взорвется, зажатая в кулаке простынь рвется от силы, с которой он в нее вцепился, и Азирафель наконец кончает, беспомощно вскрикивая от волны неожиданного, яростного удовольствия. Перед внутренним взором только чужие золотые глаза. С дрожащих пальцев капают теплые капли спермы, подушки разлетелись, половина свечей погасла. Азирафель, счастливый, тяжело дышащий и пьяный, смотрит в темноту и знает одно: в этом случае врать себе абсолютно бессмысленно. Это было не в последний раз. Подумать о чем-то другом у него не хватает сил. Ему хорошо. Ему правильно. Он как будто ощущает Кроули рядом и это так, как и должно быть. И так, как никогда не будет. *** В следующий раз они встречаются на приеме. Изысканная и чудесная атмосфера, яркие люстры, красивые закуски и дорогие костюмы. Смех, музыка, знакомая спина в черном пиджаке. Азирафель чувствует, что перестает дышать. Будто Кроули может что-то узнать, что-то понять, хотя Кроули, конечно же, не сможет. Это всего лишь светское мероприятие, это всего лишь случайная встреча, одна из очень многих, невозможно ничего заподозрить. Он не поймет. Губы Кроули касаются его щеки. Неуловимое прикосновение, короткое и сухое, и сердце Азирафеля перестает биться, чтобы не рушить момент. Все в зале так приветствуют друг друга, щек Азирафеля коснулся уже десяток губ, но… Он сохраняет в памяти эту секунду, прижимает ее к груди, как ребенка, убирает в белых перчатках как единственный экземпляр редкой книги в свою драгоценную коллекцию. У него там - взгляды, которые кажутся особенными, у него там прикосновения, которых невыразимо мало: несколько рукопожатий, несколько раз, когда он или Кроули клали руки друг другу на плечи или спину, все те случаи, когда они прижимались друг к другу боками. Пара крошечных кратких объятий. Азирафель жаден, он сохраняет и помнит каждое из них. И он бы позволил Кроули большее. Никогда бы не решился действовать первым, нет. Ведь есть разница между тем, чтобы искусить и тем, чтобы поддаться искушению? Азирафель слаб, он знает, он не сможет отказаться, но он может бояться рушить границу первым. Куда как проще принять протянутую руку, чем протянуть ее первому. Будто бы это - меньший грех, будто бы так он не будет проклят. Кроули смотрит на него глубокими золотыми глазами, коротко прикасается к его запястьям и никогда ничего не говорит. Будто бы понимает, или, напротив, даже не думает о том, как сильно Азирафелю нужно больше и как сильно ему страшно. Только лишь иногда в его взгляде вспыхивает такая тоска, что Азирафелю и самому становится страшно. Будто еще шаг - и протянутая рука повиснет в воздухе. И он не сможет. Они не смогут. Прошла целая вечность, а для прыжка с обрыва все развивается до сих пор слишком быстро. *** - Это чудо, - как-то бросает Гавриил, с отвращением смотря на суши, - что вы с Кроули еще не пересеклись. Сотни встреч. Улыбки, слова, прикосновения, взгляды, ощущение, будто воздух вокруг дрожит и исчезает, общие страх и боль, общая история, общая вечность. Действительно. Это чудо. *** Вечером дня, когда конец света не случается, они впервые осознанно касаются друг друга. Всего лишь легкое соприкосновение ладоней, больше поддержка, нежели ласка, но ошеломительно открытая, не тайная, не выстраданная. Азирафель жмурится от наслаждения моментом, когда Кроули сжимает его пальцы в полутьме пустого автобуса, в салоне которого пахнет дешевым пластиком, и старые страхи будто тают в теплых летних сумерках. Он не верит, до конца не верит, что им подарят свободную жизнь, и ему кажется, будто он во сне, ведь наверное, сны выглядят именно так - красивое лицо Кроули, испачканное сажей, его рука в руке Азирафеля, наконец потеплевшая, наконец согревшаяся - а Азирафель целую вечность мечтал согреть эти руки! - шорох шин по асфальту, легкий ветер в окно. Он бы остановил время еще раз, если бы хватило сил, чтобы зациклить момент, никогда не разрушать его, остаться на вечность здесь и сейчас, и чтобы у их автобуса не было конечного маршрута. Маленькое эгоистичное ангельское чудо, которое с ним, конечно же, не случается. *** А потом Кроули его целует. Их жизнь наконец-то становится уютной и тихой. Кроули наконец становится достаточно - он все время рядом, все время в магазине, и иногда Азирафелю кажется, будто он не уходит вовсе - Кроули спит на маленьком диванчике в задней части магазина, постоянно затаскивает внутрь коробки с цветами, и, хоть и ворча, закупает для них полный набор предметов для ухода. Азирафель немедленно заставляет лопатки и брызгалки стать бежевыми и выделяет для них отдельную полку. Магазин становится их общим. А потом Кроули его целует. Каждый вечер они ходят в разные рестораны, но раз в неделю непременно ужинают в Ритце. Это становится традицией - вторник - вечер китайской кухни, среда - индийской, четверг - французской… Кроули ест все так же мало, но смотрит на Азирафеля все так же, как и сотни ужинов до этого, и каждый, каждый вечер от этого становится лучше, каждый десерт слаще. А потом Кроули его целует. Грань между ними становится такой тонкой, что ее почти не видно. Будто с каждым днем они сливаются в единое целое, их союз становится нерушимым, непоколебимым. Кажется, хватит одного шага, чтобы соединить их полностью, разрушить расстояние окончательно, заставить исчезнуть даже воспоминание о нем. А потом Кроули его целует. А потом. А потом. А потом. *** Их следующая встреча случается в Раю - в месте, где бы Азирафель никогда не подумал увидеть Кроули и при обстоятельствах, при которых не хотел бы видеть. Кроули, затянутый в черное, хмуро смотрит на Азирафеля, явно игнорируя белоснежный стул перед офисным столом, и у Азирафеля не хватает духа предложить ему сесть. Неловкая, непривычная вежливость повисает между ними, встреча кажется официальной, хотя ничего официального между ними никогда не было. - Спасибо, что пришел, - говорит он Кроули и выдавливает из себя улыбку. Кроули даже не кивает в ответ. - Я рад тебя видеть, - продолжает Азирафель, с трудом перебарывая желание нервно схватить какой-нибудь предмет со стола и начать нервно крутить его в руках. - Я… “Я что? Не наделся, что тебя увижу? Думал, что ты и порога Рая не пересечешь?” Кроули пожимает плечами. - Я получил приглашение. Мюриэль передала. Наверное, и в этот раз Азирафелю не стоило сомневаться в Кроули. Он пришел. Он всегда приходит, когда это нужно. - Я все еще не собираюсь работать с тобой, - тем временем говорит Кроули, - если ты позвал меня только за этим… Азирафель видит, как судорожно он сжимает губы и с каким трудом выдавливает из себя слова. Наверное, у него легче получилась бы даже молитва. - Нет, - отвечает он. - Нет. Я прошу не об этом. Я прошу о доверии. Кроули мгновенно выпрямляется и расправляет плечи. - Я только этим и занимаюсь! - шипит он. - Я доверяю тебе все! - Я отвечаю тебе тем же! - в тон ему повышает голос Азирафель. - И прошу тебя снова. Верь мне, мой дорогой. Я не предам нашу сторону. Я никогда не предам тебя. Ему кажется, что в следующую секунду он заплачет. Кроули отвечает ему что-то, бормоча себе под нос, но он уже не разбирает слов. Ему больно. Ему больно, потому что перед ним стоит самое важное для него существо во всей вселенной, а он не может подобрать и десятка правильных слов. Он не может говорить. Не может думать. А потом. А потом. Кроули дрожит, весь дрожит, и пальцы, и губы. И держится за Азирафеля так, будто боится, что тот снова отшатнется - или, того хуже, оттолкнет. Азирафель не отодвигается, наоборот, лишь целует крепче. Абсолютно не умея, едва понимаю только теорию, торопливо лижет, больше пробуя, чем толком лаская, но кажется, Кроули хватает и этого - он судорожно всхлипывает и дергается вперед, пытается поймать кончик язык Азирафеля и лизнуть в ответ. И, когда ему это удается, Азирафель дергает его ближе, давит на затылок, заставляя не останавливаться. Потому что если он остановится, Азирафель, кажется, не выдержит. Шелковые пряди скользят под пальцами, Кроули вибрирует, что-то стонет, толкаясь языком Азирафелю в рот, и он целуется так же жарко, так же мокро и так же неумело, и он так сильно хочет большего, что внутри Азирафеля разгорается отчаянная вспышка необходимости дать ему все, что он только может. Он с трудом вспоминает, как ласкал себя, как думал, что ни одна живая душа не узнает об этом, а уж тем более Кроули, но возбуждение оказывается сильнее смущения. Кроули жмется к нему, притирается и дрожит, будто готовый взвыть, за стенками весь чертов Рай, а у Азирафеля потеют ладони от желания увидеть, как Кроули кончает. И ему плевать, впервые в его долгой жизни ему абсолютно все равно. - Сейчас, - шепчет он в мокрые искусанные губы, - я сейчас все сделаю. Давление, помнит он. Давление и резкость. Прижаться своим твердым членом к члену Кроули, и плевать на слои одежды, главное - прижаться как можно жестче. А потом - резкость. Просто двигаться жестче, и резче, и… Кроули понимает намек с полуслова. Он тут же подхватывает ритм, обхватывает ладонями бедра Азирафеля, рывками дергает его на себя, и это больно, почти ошеломительно, но это помогает, это именно то, чего им обоим не хватает. Золотые горячие искры в венах рассыпаются на части и гаснут. Азирафель утыкается мокрым лбом в шею Кроули, цепляется рукой за стол, сбрасывает на пол папку документов, бумаги разлетаются по офису, будто перья из крыльев, будто сейчас он Падает, и если Падение так сладко, то он готов, он готов Падать за Кроули куда угодно. Оргазм выбивает из него душу. То, как смотрит на него Кроули, возвращает ее обратно. *** В лифт они заходят вместе. Ну, вернее, почти. Азирафель ведь джентльмен, он ведь всегда пропускал своего спутника вперед. Так всегда было. И так всегда будет.