Три месяца без дождя

      — Спокойной ночи, милый. — Мать целует его в щеку и мягко отстраняется, но он ловит ее за край рукава, и она замирает с вопрошающей улыбкой.       — Когда придет папа?       Мама вздыхает, но ее улыбка не меркнет, а пальцы тянутся к волосам сына и заправляют взъерошенные прядки за ухо.       — Сначала он должен помочь людям. Понимаешь, папина работа...       — Я понимаю, — зевает мальчик и трет слипающиеся глаза кулачком. — Получается, если папа будет возвращаться домой раньше, то кто-то другой не вернется к себе?..       Мама чуть вздрагивает, но ее голос становится только нежнее:       — Получается, так. Поэтому давай не будем на него сердиться, хорошо? Мы с тобой здесь в порядке, а в больнице он нужен тем, кому плохо.       Мальчик кивает, и мать, коснувшись губами его виска, шепчет:       — Вот и умница. А теперь спи, чтобы пораньше встретиться с папой.       И еще до того, как мамина улыбка исчезает, Урюу проваливается в сон.

***

      Урюу так и не очнулся.       Рюукен стиснул в зубах сигарету, и от того, чтобы ее поджечь, его удерживали лишь стены палаты сына, который не болел и не был ранен — а всего-навсего крепко спал с тех пор, как Яхве был побежден.       Вместе с прародителем квинси в пыль рассыпался крест его преемника, и в тот же миг ослаб сам Урюу; вцепившись в отца, он дрожащими губами пробормотал, что замерз.       Когда сын обмяк в его руках, Рюукен растерялся — наверное, впервые за годы, проведенные у операционного стола. Впервые с того дня, как он поймал зашатавшуюся от потери сил жену. В голове даже промелькнула глупая мысль, что замерзнуть немудрено — от формы Урюу остались одни лоскуты, а в Шаттен Берайхе холодно…       А потом Рюукен опустил заторможенный взгляд на темную макушку у своей груди — и этот болезненно знакомый вид его отрезвил. Не реагируя на оклики четы Куросаки, Рюукен метнулся с сыном к Солнечным вратам, а оттуда в больницу.       Но Урюу в себя не пришел.       Больница оказалась бессильна — что с Канаэ, что с сыном. А Рюукен оказался бесполезным врачом, у которого уже во второй раз уводили из-под носа самое дорогое, что у него есть.       Врач, спасающий всех, кроме семьи.       Квинси, отдавший Яхве всю семью, кроме себя.       «Спасай живых» и «я не заинтересован» — какая злая ирония.       Рюукен потянул руку к сыну, намереваясь убрать пряди с бледного лба, но в последний момент остановился, так и не коснувшись Урюу. Отцовский взгляд замер на юношеском лице, лишенном привычной хмурости — теперь под некогда сведенными бровями обнажалась ранимая и наивная любовь к миру, испещренная этим же миром, но не искорененная до конца.       И только в этой бессознательной уязвимости было заметно, какой он еще ребенок. Считающий себя взрослым ребенок, так похожий на Канаэ несгибаемой хрупкостью — и тронутыми печалью закрытыми глазами, которые уже месяц не открывались.       Тот же самый июль, обделенный дождем так же, как ледяное измерение Шаттен Берайха, в котором замерзла душа Урюу. Первый из трех актов старой трагедии.       Рюукен спрятал руку в карман и развернулся к двери. Если его пальцы отпускают всех, за кого отчаянно цепляются, то от сына их следует держать подальше — а то и вовсе обрубить, чтобы было неповадно.