если спросят — не знаешь меня, скажи.

– ты понимаешь, что можешь лишить меня моей работы? – а ты понимаешь, что я могу обеспечивать нас обеих и без твоей отвратительной шаражкиной конторы? – хриплым голосом отвечает старшая, не поднимая взгляд, тушит бычок чампана браун и выкидывает его в настежь раскрытое окно. – полегче. я убила семь лет на место в отделении, – делает последнюю затяжку и выдыхает дым в потолок, – и как долго ты сможешь нас “обеспечивать”? – риторически спрашивает длинноволосая и вслед за возлюбленной выкидывает дотлевшую до фильтра сигарету в тёмное окно, – это непостоянно. ты знаешь, как в нашем регионе держат контроль за наркооборотом. месяц-два, и ты у чёрного дельфинчика.* – утрируешь, родная, – рюджин улыбается и проводит кончиком указательного пальца по оголённому плечу девушки рядом, – в дельфинчик меня отправят только в том случае, если я убью своих коллег. – или если за тебя возьмётся серьёзный человек, – юна закусывает нижнюю губу и шумно выдыхает, – я ненавижу тебя и твою деятельность. и квартиру эту ненавижу, – младшая поворачивается лицом к окну и опирается локтями на подоконник, – уходи, просто уходи, я не хочу тебя видеть. – я заеду завтра к ночи, – брюнетка оставляет нежный поцелуй на плече длинноволосой. спустя несколько мгновений из прихожей слышен громкий хлопок двери. рюджин уже давно начала заниматься преступной деятельностью. сейф под кроватью был забит наличностью в разных валютах, банковская ячейка хранила миллионы. сама не пробовала употреблять, более того – её тошнило от своих же клиентов, который зависимы от “волшебных” порошочков. в городе и вправду было много торговцев яда, но её контора оказалась самой успешной. в кругах. юна ненавидела то, чем увлеклась её дама. она была успешным следователем, была знакома с начальником мвд по её области, имела немало наград, с ней даже вышепоставленные общались на “вы”. и всё это могло рухнуть в один момент – если рюджин посадят за 228. она слетит за ней, как близкая “знакомая”. до дрожи в коленках она обожала рюджин, любила её так, как не любила родную мать. сложить весь мир к её ногам звучало не как нечто недостижимое, а нечто в порядке вещей – старшая достойна всего самого-самого. она мало чем отличалась от девушек с похожей внешностью, но… нет, она много чем от них отличалась. они – раскрашенные куклы, играющие в секси-лесбиянок, старающиеся разжечь в себе огонь феромонов, играя того, кем не являются. а шин… шин простая. она до жути горячая в любой одежде и в любой позе. её голос – как звуки клавиш “кузбасса”* – хочется слушать до момента, пока не потеряешь сознание. её руки – вечно холодные, с кофейно-табачным запахом; её улыбка светлая и добрая, как у феи-крёстной из золушки. тёмные, как ночь, короткие волосы пропитаны сигаретным дымом и сладким вишнёвым парфюмом. пока все люди были рассказами, поэмами, афоризмами и стихотворениями, она была поэзией. она была всем. расставаться с ней – пытка. вынужденная пытка. так нельзя. рюджин заехала к ночи. ей никто не открыл. за дверью, как обычно, играла музыка людовико эйнауди*, а совсем близко, будто прямо у порога, отзывались эхом всхлипы и тяжёлые тревожные вздохи. – прошу, хотя бы последний раз, – произнесла старшая у замочной скважины, буквально умоляя возлюбленную, – я не могу так резко… – уходи! – послышался истошный крик, смешанный со слезами и болью, по другую сторону двери. – пиши мне, хорошо? – тело дрожало и холодело. ответа не последовало. рюджин тревожно выпрямилась, достала пачку сигарет и поплелась к лестнице. конец?