Ты принадлежишь мне

Вопреки ожиданию Николаса, ведьм оказалось в высшем обществе не так уж и много — ни намека на тайное правительство. Забитые в собственную раковину страха перед могуществом Жозефины, ручной бешеной псиной Тристана, судя по слухам, ответственной за многочисленные казни неугодных, большинство из них предпочитало держать нейтралитет, хоть и в столице все реже зажигались костры. Мужья о способностях едва ли догадывались, и практически каждая из них дрожала над собственной репутацией, как над хрустальной вазой. Исключение составляли только ведьмы культа, так называемая знать среди знати, не имевшие возможности поубивать друг друга — о, сколько двусмысленных оскорблений меж ними проскальзывало на каждом из светских раутов. Он ожидал увидеть великий заговор, невообразимые подковерные интриги, а тут… Впрочем, нельзя было сказать, что приемы оказались совсем уж бессмысленными, в конце концов, Николас собрал парочку самых смелых слухов, которые обсуждались в формате «всем известного секрета». Например, наследный принц, жених Анны, медленно терял разум из-за иллюзий Жозефины — именно об этом шептались баронессы у шоколадного фондана. Под конец своей жизни он даже давал волю рукам и однажды едва не задушил на глазах у прислуги супругу, а после, как истинный сумасшедший извинился перед ней на коленях, орошая слезами ее ладони. Или что Жозефина в последнее время сцепилась с Хлекк — сожгла деревню, в которой укрывали новорожденных ведьм, и даже лишила ее глаза, который та до сих пор отрастить не могла. О! О! Больше всего Николаса поразил совершенно обыкновенная для знати сплетня, что Тристан тайно влюблен в Анну Элиш и, желая подчинить себе строптивую графиню, расставляет вокруг нее сети, мечтая лишить главного вассала, Роберта Пемброка, места подле. — Степень моего отвращения не выразить словами, — передернула плечами Анна, хватая очередное песочное печенье с тарелки и расхаживая то взад, то вперед перед разукрашенной цветами ширмой, за которой Николас пытался натянуть на себя сшитый на заказ камзол. Стоит ли упоминать, что на людях она все еще носила черное. — Покажись. И командовала она так же естественно, как и дышала. Но этим недугом (хотя было бы странно называть это «недугом» при ее-то титуле) страдали все ведьмы культа. Николас, наконец, осознал простую истину: никто из них не страшился смерти. Все боялись потерять драгоценное время юности и молодости, начинать всякий раз сначала и стареть так же, как и те, что не имели отношения к культу. И хоть время текло для них по-иному, вряд ли та же Жозефина горела сейчас же оказаться в люльке непонятно в каком месте. — Вполне приемлемо, — проговорила Анна, сложив руки на груди и обводя его внимательным взглядом с головы до пят. Вроде в траурном платье, а вульгарность такая, будто бы натянула на себя дорогой корсет проститутки: голые плечи, глубокий вырез, почти черные изумруды в ошейнике-ожерелье, оборки, сплошные оборки… И это оценивало его. Николас ухмыльнулся. — А, — щелкнула она пальцами в перчатке, будто бы что-то вспомнив. — Есть кое-что, о чем тебе, скорее всего, не сообщили. — О чем же? — обычно, ему забывали сообщить о самом важном. — Поединок будет открывающим. Приедет Юфь. Одна из наших. Она какая-то там султанша, то ли королева, насрать… Но мне она нужна на нашей стороне. Поэтому постарайся не ударить перед ней лицом. В прошлом она была очень почитаемой дамой, и парочка перерождений в роли дочерей мельника немного задело ее эго. Поэтому она немного… тронулась умом. — Немного? — Забвения хочет, — пожала плечами Анна. Удивительно, что никто больше из культа о забвении не задумывался. — А ты? — Я хочу убить Тристана, а после построить новый мир. Новый мир в понимании Анны Элиш мог быть каким угодно, но уж точно вполне далеким от справедливости. — Все, собираемся. В дверях она замерла, и Николас чуть не влетел ей в спину. — А! — повернула она голову. — И победитель выберет хозяина турнира. Не обижайся, если Робб отдаст венок мне. И не бери, если Тристан предложит его тебе.

***

Что от него требовалось, кроме того, чтобы тихо сидеть и маячить перед глазами Тристана, Николас так за этот долгий месяц и не понял — и графиня, и Пемброк таскали его за собой, будто увешанную драгоценностями собачонку, а в свои планы глубоко не погружали, запираясь по ночам в кабинете, из которого Робб неизменно выходил в плохом настроении. Или они ему не доверяли, или они не видели в нем прежнего, знакомого Николаса, обладающего магией почти наравне с женщинами. Он ведь был омегой, не альфой. К тому е единственным мужчиной, который получил благословление культа и смог обрести вечную жизнь. Или вечные рождения? Тут с какой стороны посмотреть.

***

Если его предыдущий мир был одним из многочисленных проекцией этого, то неудивительно, что кто-то вроде римлян решил построить Колизей — ведь здесь тоже имелся свой. Бесконечные ряды сидений, расположенные в кольце вокруг арены, пестрили новомодными шляпками, столица, кажется, совершенно оправилась от невосполнимой потери. — Ну? — Анна сидела в украшенном алым бархатом кресле в отдельной ложе. Единственное воронье пятно на этом празднике жизни с неизменными служанками позади себя. — Я заняла тебе место подле себя, — глазами она указала рядом. — Садись. Было бы странно, явись они под руку, поэтому и расстались после короткого свидания в особняке Пемброка. Благо, Анна подчиняла себе всевозможные порталы и могла легко перемещаться меж домами без всякого экипажа. — Благодарю, графиня, — по негласной иерархии, совсем небьющейся с иерархией титулов, она стояла выше, и Николасу требовалось выказывать ей уважение всякий раз при встрече коротким поклоном. Кронпринцесса, как никак. А их, как известно, по-настоящему бывших не бывает. — Что ты, опусти формальности, — махнула она рукой так, как могла махнуть только она, бессмертная. — Юфь, позволь тебе представить твоего старого знакомого. Дама, возраст которой определялся лаконичным для Николаса «что-то за тридцать пять», со сложной прической, в которую были вплетены золотые ленты, смотрела на него исподлобья: — Помнишь меня? В разрозненных воспоминаниях, собиравшихся в его мозгу по крупицам, ни о какой Юфи речи и быть не могло. А с другой стороны, когда-то и Анну звали Пенелопой. — Боюсь, что нет. — И это ты намеревалась продать Тристану? — густая бровь ее взлетела вверх со всем скепсисом, на который мог быть способен лоб. — Тристан и без того наведался к нему. Даже «Замену» заставил сделать. — И ты думаешь, — продолжала дама, словно здесь никого, кроме них двоих, не было, — он так от него без ума? — Всякий раз, в каждой из своих жизней он искал с ним встречи, что это, — спросила Анна, положив ногу на ногу, — как не любовь? — Одержимость? — Страсть. — Низменная похоть. — Отрицание собственных чувств. — Пф! — ухмыльнулась Юфь, весело фыркнув. — Не меняешься. Как готова была ради своих целей положить всех, так до сих пор впереди сломя голову и несешься. И вроде старше, и дольше живешь, а ничему не научилась. — Или ты до меня еще не доросла, — спокойно повела плечом Анна. — Впрочем, не в этом суть. От реальности ты вряд ли убежишь. Тристану необходим Николас. И он теряет силы. Это наш шанс. — Мы все погибнем понапрасну, а он зажжет костры по всей стране. — Юфь, — неожиданно голос Анны стал серьезным. — Он не может управлять по-новому, а я не хочу жить по-старому. Николас нахмурился. Тон не понравился даже ему. Уж слишком надменный. — Ходят слухи, — вздохнула Юфь, — Ребекка говорила… что он собирается в скором времени посетить север. — Ритуал? — Мне он таких подробностей не докладывал. — Ты, — неожиданно Анна повернулась к Николасу. — Уговорил Робба на север? Видимо, по его лицу все было и без слов понятно, раз она тут же продолжила: — Блядь. Сам он не поедет. — Так прикажи. — Не хочу портить с ним отношений. — Ты единственная, кто настолько сильно заботится о своих узах. Вон, Хлекк пьет жизнь, а те и не знают, отчего дохнут раньше времени. — Он — Пемброк. Юфь улыбнулась: — Безусловно… Ведь это все так меняет. — Ты знаешь, что я обещала. — А вот и нечего клясться было. — В отличие от Тристана, я свое слово держу. Поэтому ты сейчас со мной говоришь, а не с Жозефиной. — Цапля она и через сотню жизней — Цапля, — хмыкнула ведьма. — Про север я тебе сообщила. Если и ритуал, то только там. Силы его на исходе. В последнюю встречу он не смог и свечи погасить. — Не смог или сделал вид, что не смог? Юфь посмотрела прямо и повторила уже серьезнее: — Не смог.

***

Мальчишка Пемброков, этот надменный герцог Роберт Пемброк, великий наследник всевозможных поместий, усмиритель бунтовщиков с девятью жизнями, невесть как выживающий во всех адских пеклах, в которые был послан, бесил его до тремора. Стоило взглянуть на эту кислую рожу, поймать внимательный взгляд синих глаз, как перед глазами вставал его дед. Блядь, гребанные Пемброки. Тристан перехватил гарду поудобнее. В прошлой жизни он едва ли украл у него из-под носа Николаса, заделав тому парочку бастардов, от которых тот судорожно всякий раз избавлялся, а в этой решил и вовсе к рукам прибрать, немеченного? Блядь! Гребанные Пемброки. Стоило приказать Жозефине помучить его младших сестер перед смертью да привязать его, чтобы видел, как над ними измываются ежечасно. Блядь! Любимая псина сестры. Эдакая борзая, натасканная на кровавый лисий след. Что ж… Через сто лет Николас смирится, а еще через пятьсот — простит. Тристану некуда спешить. Впереди его ждала вечность.

***

Нога болела адски, как не болела ни разу, даже тогда, когда впервые открыла глаза и почувствовал, как белеет его кость. Робб обернулся на рукоплещущие трибуны, и хотя мошки перед глазами не давали рассмотреть даму в алом платье, он знал — Жозефина смеется, глядя на него, спрятавшись за своим белым атласным веером. Мракобесная стерва. Будь у него хоть малейшая возможность перерезать ей горло, валялась бы уже с оторванной башкой. Он не слышал ни глашатаев, не видел перед собой сверкающих доспехов Тристана, ни его кроваво-алых глаз и надменной поступи, не слышал громогласного рева толпы и даже не чувствовал в своей руке меча. Исход был предопределен заранее, и он, как настоящий солдат, был готов к нему.

***.

— Роберт… — Робб… — Ваше Высочество! — Блядь, Пемброк! Кажется, ему прилетела пощечина. — Ну, живой, а ты переживал. Кто за него мог переживать, кроме баронессы да Анны Элиш, переживающей только за сохранность своего сосуда? Но лицо склонившегося над ним Николаса Найтштайна вызвало лишь вымученную улыбку, а вовсе не удивление, словно Робб ждал, что муж, пусть и не по его полному согласию, станет дежурить у его постели. — Цапля? — коротко спросил командный женский голос, и кровь прогнулась. Смотреть в сторону испуганного омеги оказалось приятнее, чем на Элиш. — Цапля, — прохрипел он, почувствовав каждое переломанное ребро. — Он выглядит хуже, — самодовольно усмехнулась она, вытянувшись на перинах рядом. — Ты ему исполосовал лицо, и он не сможет скрыть магией шрам. Лицо этого ублюдка волновало его в последнюю очередь. А вот лицо Николаса… — Эй, — его пихнули в плечо. — Анна! — возмущенно нахмурил брови Николас. — Что? Ему ничего не будет. — Он пролежал почти сутки! Сутки? Всего-то. — Всего-то, — словно прочитала его мысли Элиш. — Раньше он в себя неделями не приходил. Посеревшее лицо омеги удивительным образом обрадовало. Все-таки женитьба неплохую службу ему сослужила: греет постель, любимец деда, маг, как-никак, красиво говорит да и мордашка симпатичная. Вон, как разволновался, сейчас мог бы и заплакать. — Что дальше? — спросил он, медленно ворочая губами. Он знал о чем она попросит. И знал, что она не хотела приказывать. Но, может, идея отправиться на север с этим малохольным идиотом без памяти, готовым от любой опасности шарахаться, будто в приступе падучей, не такая уж и плохая затея?