blugri

Солнечный свет сочится сквозь тонкие задернутые шторы нежно-персикового цвета. В комнате стоит белая мебель, рабочий стол полон бумаг и холстов, а на одном из них растеклись нежно-голубые краски, создавая форму, подобную кругу с пустотой в центре и кучей подобия капилляров. Оттенок персика падает на голубое постельное белье, оставляя след не только на полу и ткани, но и на лице и светлой макушке с пятнышком краски где-то на шее: художник вчера не заметил его, так как было уже совсем поздно, а заказ нужно было завершить к утру. Лучи не особо мешают, Юнги привык с ними вставать, тем более, сегодня у него есть небольшие планы. Хотя планов очень много, но это скорее обязанности: есть просьбы сделать еще пару портретов, один даже семейный. За него много заплатят, но Юнги не из-за этого соглашается: он увидел в них нечто особенное, трепетное и уникальное, что не простил бы себе отказ. Вроде бы ничего особенного и нет, но Юнги видит даже в самом обычном человеке столько уникального, что хочется завидовать сидящей перед холстом персоне. Он этого не делает, не потому что ему не хочется, а потому что кажется неуместным. В его случае надышаться перед смертью работает только наловину, ибо эта смерть длится от окончания работы с натурой и до возобновления работы с новым человеком или холстом, который запечатлит кусочек внешнего мира. Между процессами он находится в душераздирающей тишине и одновременном крике души о проблемах и усталости; это не глушится музыкой или просмотром сериалов и прочего и это пугает, подталкивая работать еще больше. Юнги и не против, ибо смыслом и причиной жить уже долгое время остается рисование — с момента, как он впервые взял кисть в руку. Произошло это у состоявшегося художника — мужчины худого и высокого, в возрасте; он был добрым таким, вечно кормил слойками с вишней и давал советы и похвалу за любые начинания и успехи. Оказался Юнги там из-за родительской любви, хотя он сам ощущал все как раз-таки наоборот: ему было двенадцать, когда родители ввиду унылого, по их словам, состояния повели парнишку к психологу и после диагноза в виде депрессии чуть там его не оставили. Но врач посоветовал пересмотреть быт подростка и дополнить чем-то, что будет его отвлекать от душевных терзаний; родители поняли, а точнее захотели понять как совет сбросить эту ношу куда подальше, дав в руки таблетки; так и получилось — Юнги ходил каждый день недели, а на выходные вообще уезжал до обеда оставался до самого вечера, к местному художнику, которому поначалу много платили за занятия с их сыном, чью увлеченность рисованием они попрекали и вечно использовали в ссорах как аргумент и причину плохой успеваемости. Спустя время мужчина перестал брать плату, потому что он в Юнги видел талант, а за воспитание этого в нем не хотел ничего получать, ведь частый гость его дома воспитывал в себе навыки сам. Юнги ощущал ту самую свободу именно в этом месте, в котором и живет по сей день, но уже один. Во времена школьные и подростковые он вообще прекратил появляться у отца и матери дома, потому что там было тяжело. А у художника – комфортно и спокойно. Юнги проходил курс лекарств полгода, после чего состояние пошло на подъем, но эпизодами депрессия возвращалась еще не раз. Сейчас, возможно, все повторяется, но Юнги старается не замечать и тонуть в работе, в которой, к сожалению, радость местами гаснет, так как люди уходят и больше не возвращаются. Нет, картины могут еще попросить, но Юнги знает, что после них – конец. Он привык. Он пытается держать фокус на мысли, что привык полностью. В персиковом свете Юнги прячет лицо под одеялом, а потом скидывает его и вырывается из сонного царства из-за звонка во входную дверь. До будильника еще полчаса – скорее всего, заказчик решил зайти пораньше и забрать высохшую и покрытую лаком работу. Юнги следует до двери, попутно поправляя растрепанные сожженные до желтого цвета волосы и футболку на теле, открывает входную дверь и видит милейшей внешности девушку, которая еще вчера позировала в ярко освещенной комнате и изредко переговаривалась с ним, отмечая, что Юнги – прекрасный собеседник — и интересовалась, почему тут так одиноко. Юнги точно не знал, что имелось в виду под этим, но сказал так, как ответил бы в любом контексте: ему так спокойнее и комфортнее. Но он умолчит, что ему просто страшно оказаться рядом с человеком и впустить его так близко, что предательство сделает его слабым и разобьет, как ту любимую вазу своей мамы, из-за мысли о которой ему больно думать, ибо тогда его ненавидели целую неделю. А Юнги до сих пор больно и он уверен, что виновница этой боли причины даже не вспомнит. Девушку он встретил без явной сонности, пропустил в квартиру и сходил за картиной, а после взамен за нее получил конверт с деньгами, которые, даже по ощущениям превышали первоначальную сумму. Девушка сказала, что это как благодарность, ибо получить такую картину от самого Мин Юнги — слишком большая честь. Юнги не впервой это слышать, ибо после смерти наставника он уже был обучен всему и даже превосходил его, так что все бремя славы и похвалы досталось ему. Его это и пугает и радует, ибо сейчас ему нет нужды волноваться о работе, образовании и деньгах. Он, по совету наставника, пошел в шестнадцать лет в колледж и проучился там три года, после продолжил существовать как отдельная ячейка художественного общества, ибо его покинули. Ему было двадцать, когда под гнетом осуждения его талант все-таки разглядели и даже начали ценить. Когда к нему начали приходить и уходить довольными, доплачивать за работу, ибо она стоила того, что он готов был плакать и плакал: впервые в него поверил уже не один человек, авторитет которого стоит выше прочих, а много. Много людей в их небольшом, но довольно дорогом городке, из чего и вытекает приличное и духовно развитое население, ценят его. Ценят. Юнги порой задумывается, а не путает ли он значение слова? а не сон ли это? От осознания реальности ему хочется плакать. Юнги вручил картину, за которую ему не только заплатили, но и крепко обняли, не брезгуя помятым внешним видом, и еще примерно сотню раз поблагодарил. Еще запомнил касание его щеки чужими губами, но он так и не понял, что это значило. Любовь, если она предполагалась, или на край уж симпатия, не ясна ему, он ее не понимает, как и большинство чужих ощущений и эмоций. Чужие они потому, что на себе их никогда не испытывал, они были как нечто недосягаемое. Счастье и смущение за похвалу он, конечно, ощущал, но вот прочее, куда не входили грусть и ненависть, ему не были знакомы. Смотря фильмы и читая книги, он сталкивался с грустными реалиями, которые говорят, что любовь приносит то, что Юнги устал ощущать. А зачем поддавать себя еще большему ощущению того, что преследует не первый год и что в темноте комнаты провоцирует сон с включенным видео на фоне, потому что по-другому он разрыдается? Вот именно: незачем. Он позже занесет деньги в банк, находящийся в квартале от него. Точнее, доедет на велике, который ему подарили много лет назад на восемнадцатилетие. Он не особо в этом нуждается – просто тревожно хранить такое дома, хоть он и ручается за безопасность в квартире. Сейчас он нальет горячего чая и пообещает себе, что зайдет за обедом, ужином и завтраком примерно в пять часов в магазин, где приобретет рамен и пару бананов, а потом купит что-то внеплановое и уже в кровати съест все имеющееся без чувства вины, заснув примерно в час. Он будет отдыхать примерно неделю, бездействовать во всех смыслах. Потом он решит проверить сообщения в сообществе в соцсети, которое не заполняет портретами, а лишь изредко скидывает маленькие зарисовки природы, ибо потом он может их порвать или выкрасить в черный и знает, что после будет жалеть. А в интернете это на веки. Среди двух заказов, один из которых уже обсужден и было принято решение о начале работы ближе к зиме, если у человека будет время, второй остаётся нетронутым ещё какое-то время: он получил его от девушки, чья внешность кажется ему очень приятной. Выдыхая, он скользит по игровому креслу вниз и стучит пальцами по столу. В ее сообщении много приятностей и добрых слов, среди такого тепла есть просьба о портрете. Он отвечает ей в мягкой манере, и они договариваются о примерной дате. Юнги не ставит четкие рамки, ибо никогда не работает по графику: несколько дней на неделе доступны для уединения за рисованием. Также он сказал, что для начала работы будет около двух недель в конце марта, она может прийти в любой из указанных дней, и тогда они начнут. У Юнги вполне свободный график, и он готов вернуться к работе спустя неделю и более. Отвернувшись, он прикрывает глаза и глотает чай из бирюзовой термокружки с наклейкой-надеждой-на-все-хорошее, представляя, какую позу предпочтет девушка и сколько уйдет на нее времени. Хотелось бы, чтобы много. Правда, приятные и интересные черты лица так его привлекают, что он готов не спать сутками, чтобы закончить шедевр. А также готов и ждать этими же сутками. Поднявшись, он идет в такую же светлую, как и весь дом, мастерскую с каплями краски на стенах, до отмывания которых еще не дошло дело. Да и зачем заниматься тем, что по итогу будет бессмысленно? Юнги по этой причине покупает мало одежды, ибо все равно будет носить одну из трех футболок — черную, белую или синюю — и одну пару джинс или одни из трех черных спортивок, дополняя дутой красной курткой зимой и черной толстовкой и водолазками осенью, которые, к слову, тоже черные; Юнги по этой причине не тратится на эксперименты в еде, ибо все равно захочет есть, покупает минимум и готовит тоже, ибо зачем, если все равно будет забыто? Зачем начинать отношения, если Юнги остается разбитым в конце, в том же одиночестве, какое присуще ему и без отношений и будет присуще после этих? Зачем, спрашивает он молча, когда проявляется симпатия к нему? А чем отвечать? Юнги не умеет. Да и зачем учиться что-то чувствовать, если потом это отнимут как раз-таки у тебя самого и оставят рыдать душой и телом в одиночестве. Он выйдет за ужином ближе к пяти, после сядет за просмотр видео и позже переместится с ноутбуком обратно в рабочую комнату, возвращаясь к работе с закатом, снятым им на камеру телефона несколько дней назад, когда из-за ужасного ощущения давки стен и бессмысленности жизни вышел на улицу подышать воздухом, попить пиво и пройтись вдоль набережной. Юнги очень нравятся небо, обшарпанные здания, старые объявления на стенах, фотографирование которых он очень любит и которые после изображает на совсем маленьких холстах, завешивая и заставляя ими спальню. На одной из таких он хочет когда-то запечатлеть очень и очень красивые глаза. И повесить на стене, противоположной солнцу в окне, чтобы они под слоем лака смотрелись до ужасного прекрасно. Закат закончен; его он оставлять не будет: завтра принесет в художественную школу, где оставляет свои работы, и если купят (а это точно сделают), ибо все знают, куда относит Мин свои картины, и что за ними нужно прийти как можно быстрее, чтобы приобрести, и получит деньги, за которые сам ручается и в принципе руководит всем процессом, от одной милой учительницы, отвечающую за ясельную группу в художественном заведении. С ней Юнги учился в колледже. Она хорошая; он оставит ей треть суммы. По дороге зайдет за свежим багетом и овощами, чтобы поужинать салатом. После ужина он займется пазлом, слушая подкаст на фоне. Через пару дней бывшая однокурсница и, можно сказать, близкая знакомая, с которой он захочет попить чай и восполнить одиночество, чтобы потом не тошнило от быта, посетит художника. Она принесет деньги за картину и фрагмент с деревом и небом, Юнги не мог бы просто так выставить ее за дверь. Она же человек. А Юнги будет безразлично относиться к тем, кто появится раз или два за всю жизнь. Она знает, что Юнги не любит долго находиться с кем-то: еще с колледжа она помнит одинокого подростка в дальнем углу, на холст которого всегда было сложно посмотреть, но ей удавалось – точнее, ей разрешали; она помнит то, как Юнги задумывался и кусал губу, сомневался в себе и слишком сильно нервничал, оттого и был таким скрытным. Девушка ощущала это, сидя в противоположном углу, но не потому что она была такой же отстраненной, а потому что не нашлось места. Она много смотрела на светловолосого, ибо он казался не таким, как прочие тут: он казался более интересным, душевным, а не как у остальные — все на виду. Юнги не строил из себя кого-то, даже не думал сказать хоть раз слово о своем учителе, о котором позже узнали и все сидели, открыв рты, а Юнги ощущал себя так гадко и грязно, что после удалился. Чжиын изначально знала, кто являлся его личным учителем. Это был ее дедушка. Из-за него девушка и полюбила рисование и поступила в художественный. А еще получила осуждение от семьи, ибо дедушка стал слишком странным к своим годам, замкнутым. Последний раз она видела его за четыре года до того, как Юнги стал его подмастерьем. Отец донес до нее сначала то, что дедушка вконец со всеми разругался и не желает видеть никого, а позже и то, что идти к нему даже не стоит думать — у него появился ученик. Девушку, которая ходила раз в месяц и приносила булочки из пекарни, с владельцами которой они дружат семьями, это разбило, а имя парня, появившегося из ниоткуда, усилило ненависть. Но после поступления в колледж она услышала имя и увидела его обладателя и… ненависть испарилась. По крайней мере, убавилась, потому что в подростке, только окончившем школу, она в чем-то видела себя. Они оба были придавлены прочими и отправлены в угол, только вот девушка стремилась выбраться, а парень – нет. Позже, после ссоры с несколькими студентами, она засела с влажными глазами за свою последнюю парту. В одиночестве никого не было. точнее был, но тот, кого никто не замечал, и кто в этом даже не нуждался. Тогда Юнги решил сказать пару слов однокурснице, чью ненависть он ощущал. Причину он знал, потому что учитель рассказывал. Правда, до откровенного разговора о злости Чжиын они шли долго. Это и стало причиной зарождения, может, и не совсем дружеской связи из-за замкнутости Юнги: это объединило их тонкой нитью, в которую сложно поверить, если смотришь со стороны и не становишься участником встреч раз в месяц за кружкой чая и купленными в той же булочной слоек. Чжиын покупает выпечку в том же месте, где на смену хозяев пришел их сын. С ним она давно дружит, так как их родители общаются со времен школы. После встречи Юнги останется в одиночестве, которое заполнять довольно трудно: в последнее время ему становится все тяжелее; одиночество давит, люди оставляют без воздуха, а силы кончаются, оставаясь только на заказ, но Юнги волнуется, что его мысли лгут. Творчество – его воздух, но он уже неделю лежит дома, что тут же поняла Чжи, ибо парень не приходил в школу, хотя обещал занести несколько акварельных полотен, просохших от лака. Ее это волнует, ибо малость тайн и проблем она узнала из чужих уст. Юнги было неловко видеть девушку на входе в квартиру: на улице шел дождь, она была с зонтиком и в джинсах и большом желтом худи. Замерзла, но принесла Юнги рамен и овощи, зная, что кроме них Юнги особо-то ничего и не ест. Ему стало плохо от осознания, что кто-то дарит как минимум заботу и как максимум внимание и интерес. А еще она волнуется. Это тоже пугает. Это испугало Чжиын, но она будто бы понимает. Юнги от этого еще страшнее. Они просидели на полу около двух часов, разговаривая довольно мало и тихо, с большими перерывами и возобновлениями диалога на случайно высказанных мыслях, которых в голове слишком много. Но Юнги боится и не умеет говорить слишком много. А Чжи боится сделать что-то не так, храня в голове много мыслей и слов поддержки. Позже она уйдет, ибо у нее тоже есть дела, и оставит просьбу наведаться к врачу. О лечении Юнги она знает достаточно и не хочет, чтобы все вернулось к истокам. Юнги кивнет, сглотнет и пообещает сходить, на что получит благодарность. Однако пойдет не сегодня и точно не на этой неделе: у него начало работы с новым портретом. А он очень ждал и не хочет, чтобы его отсутствие сорвалось. Чжиын пожелает удачи и пообещает зайти через неделю. Юнги не будет противиться, ибо ему правда стало довольно плохо, и это состояние катится вниз уже месяц точно. И катилось бы вниз, но девушка, которая поначалу пугала своим существованием, и он ее боялся из-за того, что отнял, по сути, родного человека из их семьи. Он хоть и сделал это самолично, однако, услышав фамилию своего наставника в учебном заведении, испугался. И ему было страшно, что девушка узнает его и попытается отыграться на парне, как делала первая дочь его отца. Юнги боялся такого исхода, но его не оказалось. И спустя время не оказалось, и позже тоже, так что Юнги даже стало интересно, что за этим скрывается — просто незнание Юнги, отсутствие злости или построение мощного плана? Это и дало начало их первому разговору, но в тот момент Юнги просто хотел помочь. Впервые у него это получилось. С тех пор к девушке он привязался – она оказалась прекраснее, чем можно было себе представить. Позже он отвел ее на могилу дедушки, ибо похороны он устраивал сам: мужчина в силу творческой натуры поплыл разумом, и оттого после последнего скандала с семьей он отказался от присутствия их на похоронах и поиске его могилы. Чжиын впервые на чьих-то глазах разрыдалась. Юнги попросил прощения у покойного, хотя в душе верил, что наставник никогда не ненавидел ее. И обнял, пытаясь помочь. Это тоже было впервые. Теперь же, как минимум на родительский день они приходят на могиле и убираются там. Изначально, человек в гробу стал их связующей, но позже они стали узнавать друг друга ближе. Для Чжиын общение с такой противоположностью стало диковинным и очень притягательным: пока Юнги опаздывал на пары и предпочитал ходить только на необходимые, Чжи тряслась за каждую оценку и боялась получить низкий балл. Юнги ей помогал, потому что проблемы были в той сфере, которую он понимал — рисование, а именно светотень и работа с цветом. Они закончили колледж, Чжи пошла работать в художественную школу, заочно обучаясь в университете, а Юнги продолжил дело своего наставника. Парень очень сильно боялся испортить о себе первое впечатление перед той девушкой, что заказала портрет: он признался гостье во время посиделки на полу, что оттягивает поход к врачу, про которого он хочет поскорее забыть и не вспоминать о болезни, из-за нее; что хочет начать работать с ней и оставить о себе хорошее впечатление, а не плохое, как может случиться в том случае, если она появится в день его отсутствия. Чжиын смирилась, но попросила не затягивать. Обнимая колени руками, Юнги пообещал, что после первой встречи начнет с ней работать и попросит дать ему несколько дней перерыва. Они хоть и находятся в максимально свободном графике, но не появляться несколько дней и заявляться он себе не разрешает. В ожидании он проводит много дней, зациклившись на этом и боясь сместить фокус и отключить музыку, сериал или видеоролик на фоне, уснуть и проснуться без этого, ибо тогда он вспомнит о происходящем внутри и станет слишком больно и возможно даже причиной конца существования. Восемь лет назад его родителям дали совет сфокусировать внимание их сына на том, что дарит радость и положительные эмоции. Они это и сделали. Сейчас, вспоминая об этом, Юнги старается это повторить, лежа месяц в одиночестве и приходящей раза два Чжиын с продуктами и разговором на кухни и полу прихожей, чтобы вернуться к жизни и испытывать каплю положительных эмоций. Он много спит, но в то же время этот продолжительный сон случается раз в несколько дней, так как из-за повышенной тревожности и страха проспать слишком много или вовсе не проснуться он не спит, а после организм не выдерживает. К концу недели он проспал за шесть дней около двадцати часов. В воскресенье он доел принесенный девушкой рамен. Ближе к двенадцати дня организм отказался поддаваться пытке двух дней без сна, которой предавался уже который раз, и отключился. Юнги бы и не просыпался, но услышав звонок в дверь, он внутренне благодарит того, кто скорее всего ошибся дверью, и открывает глаза. Уже почти пять вечера. За окном светло. Пройдя ко входу, он замирает: больше звонков не было — это ли не знак, что ушли? Но что-то, может даже и совесть, не дает уйти, и он тянет ручку к двери. Растрепанный, с сальными волосами, завязанными в тугой хвост на затылке; на футболке и штанах пятна, лицо помятое и опухшее из-за острой еды накануне. Он уверен, что там никого нет. Белая рубашка, приятный запах. Широкие бежевые брюки чуть ниже колена. Высокие белые носки в мелкую клубничку. Голубые кроссовки Niteball Beige с множеством мелких деталей синих и солнечных оттенков и с белой шнуровкой. Юнги рассматривал их как покупку, но только в черном цвете примерно месяц назад. Сумка на плече ярко-красная, из вельвета, каких в интернет-платформах для продажи сейчас особенно много, но на человеке она выглядит не как «о, опять эта сумка», а как нечто идеально подходящее образу и внешности. Темные волосы, ломкие, он видит это. И глаза. Небесно-голубые глаза, в которых от секундного взгляда, ибо на большее из-за асоциальности Юнги не способен, разгляделась вселенная, глубочайшая душа, как океан, на который, к слову, цвет радужки тоже очень похож. Особенно тонкими цветовыми венками от края к центру. Лицо такое приятное, что Юнги мог бы часы потратить на подобное молчание, лишь бы изучить его как можно лучше. Он это и делает, приоткрыв рот, не понимая всей ситуации и надеясь, что вообще находится во сне и мозг решил порадовать его красотой, которую он точно где-то видел. В какой-то момент на руке защемляет нерв и он отрывает от ручки руку и опоминается, что он вовсе не во сне и выглядит просто ужасно, а к тому же стоит с неизвестным ему человеком. — Извините, но, может, я не вовремя? — Не вовремя? — Да. Джиу говорила, что у Вас свободный график и я могу подойти к Вам в любой день. Просто я очень часто занят допоздна, поэтому так затянул. Извините. — Джиу? — Юнги что-то припоминает, но сбит с толку чужой красотой, к тому же, его разбудили, и он слишком устал. — Да. Моя сестра. Она писала Вам насчет портрета. Разве она не уточнила, что он не для нее? — Нет, — Юнги осматривает гостя, не зная, что с ним делать. Тем более в таком виде, в каком показывается только Чжи. И то, только потому, что она сама не против и обычно становится инициатором встреч. А Юнги вроде и приятно, а вроде и все равно. Но это безразличие он объясняет тем, что не испытывает раздражения и гнева, из чего следует, что испытывает что-то хорошее, что для него слишком непонятно. — Я этого не знал, — гость пожимает плечами. — А это сильно плохо? — наклонив голову набок, он внимательно смотрит на Юнги, который боится лишний раз наткнуться на чужой взгляд. — Только из-за неловкости, — выдыхает Юнги и сглатывает. — Я не ожидал, признаюсь. Но я ждал, правда. Просто вымотался. Это же не повлияет на нашу совместную работу? — Мне кажется, что из-за такого должен я волноваться. Вам же со мной работать. — А я ощущаю, что скорее мне нужно волноваться, — Юнги облизывает губы, опустив взгляд. Гость читает в чужих глазах дрожь и явное напряжение. — Почему? — Ну… как минимум потому что обо мне ходят различные слова: о прекрасном виде, об убранном доме, аристократичности и дороговизне, поэтому люди и тянутся. Я выгляжу, как нечто престижное и романтизирующее простую одежду. А сейчас сам себе противоречу. Юнги про себя думает, что еще несколько реплик, и он заплачет. Да, заплачет и будет ощущать себя гадко и стыдливо, но когда на душе уже слишком паршиво, а единственная цель жить и не вскрыться — это как раз-таки человек, из-за оплошности перед которым он может потерять все. И не важно, что пришла не его сестра — в этом человеке он ощущает ее. А еще больше ему нравятся его глаза. Очень сильно. — Поверьте, у меня и в мыслях не было, — он спускает сумку с плеча и берет ее за лямки в обе руки, сжав их где-то посередине. — Я о вашем внешнем виде и не думал, правда. Ведь важнее то, что делает художник, а не его идеальность, да? А с Вашими работами я знаком более чем и даже пару из них прикупил у Чжи. — И что же Вы приобрели? — Фрагмент с голубым небом, маленькими облаками и зданием. Оно такое старое, что даже красивое. Там еще в центре отверстие, скорее всего, для часов. Я, когда увидел отправленное ею фото, тут же попросил припрятать. Просто был слишком занят и не мог прийти лично. — Вы с ней знакомы, да? — Можно и так сказать? — кивает гость. — Я рад, что Вам понравилась работа. — Если была бы возможность, то я бы хотел скупить все Ваши фрагменты суровых реалий на холстах. Вы очень талантлив, чтобы остановиться на одной работе. — Ну, как минимум одна эксклюзивная работа у Вас будет. — Да. Но я не тороплю с ней. Правда, я могу еще подождать. Вы выглядите слишком уставшим. — Я просто уснул, ничего особенного. — Была бы воля — я бы пришел раньше. Может, нам стоит договориться, в какие дни лучше всего будет? Я очень много работаю и, к сожалению, нахожу время только вечером. — Все в порядке. Я подстроюсь под тебя. Ну, или под Вас. Как удобнее. — Я не против неофициального стиля. Если честно, мне от него неловко. — Мне неловко держать тебя на входе. Пойдем выберем материалы и холст. Только разуйся. Юнги идет в дальнюю светлую комнату и останавливается в центре. Гость осторожно проходит, осматривает стены, ряд чистых холстов у стены, краски на полу, на полках стеллажа вдоль голой стены, они завалены материалами и кистями. Ему все это так в новинку, что даже страшно пройти дальше. Оставив сумку на полу около дверного проема, он мягко проходит дальше. Сумка скатывается по стене. Юнги хочется это сфотографировать. Он нервно выдыхает, продолжая испытывать неловкость. — Какой размер хочешь? Мне Джиу вообще ничего не писала на этот счет, и поэтому я ничего не знаю… В этот раз я решил упустить это из виду и из-за чего ощущаю себя еще хуже. Почему он это говорит? Потому что, если будет молчать, то разрыдается. Уж лучше он скажет это уже не в пустую комнату, а гостю, перед которым и так предстал в самом ужасном виде. Может, еще немного очевидная дружба с самым близким для него человеком делает свое дело: раз Чжи близко с ним общается, то в человеке нет никакой гадости. — Тридцать на сорок есть? Или что-то такое? — Да, — Юнги идет к холстам и садится на пол. Гость подходит к нему и тоже садится, осторожничая. Художник вынимает несколько холстов и, разворачивая, кладя перед ним на пол парочку. — Этот, — он указывает на более крупный и Юнги кивает, возвращая ненужный на место. — Что насчет материалов? Я работаю со всем. — Я бы хотел масло, — он садится на пол полностью. — Устроит? А сколько по времени займет? — Недели две, я думаю. Еще лак, — задумавшись, Юнги тоже садится полностью. — А ты уверен в выборе? Просто материал не самый долговечный и я боюсь, что портрет быстро потеряет цвет. — Будет повод появиться тут еще раз, — он пожимает плечами. — Ты прекрасный художник, так что считай, что это часть моего коварного плана, как засчет сестры опять прийти сюда. — Даже так, — усмехнувшись, Юнги трет шею. — Хорошо, будет масло. Что по композиции? — Просто в три четверти. И я волнуюсь, что из-за моей загруженности на работе я не потяну что-то более сложное и будет неразбериха из-за смещений тела. И ты тоже не потянешь больше, чем я. — Я очень легко возвращаюсь к работе и для меня это не станет проблемой. Все хорошо, правда. — Спасибо, это, пожалуй, самое важное и волнующее на данный момент. Время мне не столь важно, как твой комфорт. — Мне будет в любом случае комфортно, не волнуйся. — Сегодня, я думаю, смысла начинать нет, да? Тебе нужно переварить мысли о смене пола у заказчика, да и просто отдохнуть, да? — Я и так слишком много сплю, — он встает. — Но да, думаю сегодня я не готов. Прошу меня простить. — Все в порядке, — он тоже встает напротив. Юнги ощущает, что ниже этого человека сантиметра на три. А в тех кроссовках тот был еще выше. — Я могу искупить вину? Хотя бы малость? Если позволишь. — О чем ты..? — поджав губы, он кусает их и обводит комнату взглядом. — За то, что потревожил. — Ты не виноват. — Но я могу попробовать разрядить ситуацию? Прошу, позволь. А то и мне, и тебе неловко, я это вижу. Это не плохо, не подумай. Нам же потом работать и я хочу создать о себе хорошее впечатление. Юнги этот парень кажется нереально высоким и таким комфортным, каким он не видел ни одного человека. Ему хочется смотреть, задрав голову, даже с учетом того, что ему это и не нужно. — А что именно ты хочешь? — Я только из пекарни, и у меня есть свежая выпечка. Не знаю, любишь ли ты, но Чжи иногда заходит ко мне и на вопрос, куда она планирует идти, говорит, что к тебе. — Ты работаешь в пекарне? — задает вопрос Юнги. Он там не был ни разу, все приносила девушка, но оттуда все всегда было таким вкусное, что Юнги много раз планировал у себя в голове сюжеты разговоров и откровений о том, что ему очень нравится выпечка. Но каждый раз его начинания хотя бы только в виде мыслей душились социофобией. И Юнги сейчас ощущает этот социальный дискомфорт. Но он не хочет из-за него уйти в одиночество, а наоборот, побороть. — Мои родители ею владеют, — Хосок подходит к месту, где оставил сумку, и поднимает ее с пола. Юнги молча кивает и ожидает дальнейших действий. — Чжи говорила, что ты любишь выпечку, но я ни разу тебя не видел. А мне даже интересно стало, как ты выглядишь вживую, потому что на твоем аккаунте есть только фото картин. — Я не люблю выходить в принципе. И ваша пекарня находится ближе к центру. Меня хватает до ближайшего магазина. — Это звучит грустно. Я рад, что в твоей жизни есть такое солнышко, как Чжи. Пусть оно и редкое. — Пойдем на кухню? — Да, пойдем. Оказавшись в соседней комнате, чистой и светлой, как и прочие, но опрятной из-за того, что Юнги здесь не существует, ибо он кипятит чайник, относит термокружку и рамен в комнату и забывает про надобность делать что-то большее. Юнги кивает на серые стулья, стоящие около стола в центре и разворачивается к шкафу, вынимая кружку. За второй он идет в комнату, поставив сначала кипятиться чайник. Вернувшись, он опирается бедром о гарнитур и в тишине дожидается кипения чайника, после чего наливает кипяток с небольшим количеством остывшей до этого воды и ставит кружку, из которой пьет Чжиын, гостю, а себе – термокружку. Посуды у него никогда особо не было: кружка, глубокая белая тарелка из дешевого магазина, которую любит больше остальных, вилка, ложка и пара ножей. Больше ему не нужно, но сейчас он ощущает себя неловко. Гость в отсутствие хозяина положил выпечку на бумажный пакет, после чего скромно ожидал и рассматривал минималистичный интерьер и его владельца, который казался слишком интересной персоной. — Я не знал, что именно взять, но слойки со сгущенкой Чжи часто покупает. Я надеюсь, что не прогадал. Но еще тут есть с вишней, если вдруг я промахнулся. — Это мои любимые. Ты очень наблюдательный. Спасибо. — Приятного аппетита, — он слабо улыбается, в глазах проскальзывает тепло. Юнги понимает это только частично. — Спасибо, — отпивая чай, они притрагиваются к выпечке. — А когда ты будешь готов к началу работы? — осторожно спрашивает заказчик, откинувшись на спинку. — Можешь дать мне четыре дня? У меня жизненная необходимость сходить к врачу. Я обещаю, что нагоню упущенное. Юнги боится, что ему откажут. Он стал таким разбитым из-за изначальной потери внешнего образа, к которому все привыкли, что довело окончательно. Чужое присутствие вызвало волнение, приятное желание познакомиться и просто побыть не в одиночестве. С Чжиын он перешел ту грань неловкости, и она стала обыденностью, а сейчас он ощущает то же, что ощущал в начале общения с девушкой и ему хочется чувствовать вместо пустоты что-то еще, чего не было давно. А может и какая-нибудь скромная эмоция проскользнет внутри и оставит шлейф? Юнги хоть и не любит это все, но душа запертые в клетках желания не уничтожает, ибо это его разобьет. А Юнги и так разбитый, а перед ним сидит такая комфортная и исцеляющая личность, что даже дурно и приятно одновременно. Приятно от того, что к Юнги, будучи самой ужасной из своих версий, относятся даже теплее, чем это делают заказчики. А ему это знакомо только от Чжи, перед которой он старается скрывать большую часть себя настоящего — грустного и забитого в угол, уставшего от существования и работы, потому что боится, что его оттолкнут; боится, что испугает тем самым и вызовет отвращение к персоне хладнокровного художника. — Конечно, — слегка удивленно и растерянно кивает гость. — Но зачем меня то спрашивать… Просто раз ты даешь свободный график, то хоть ночью приходи и садись позировать, а к себе относишься как к тому, кто на такое права не имеет. — Но заказчик все-таки главный, — Юнги доедает третью слойку. Он сильно проголодался. — Будем считать, что я особенный, так что можешь дать свой номер и писать или звонить, когда именно тебе будет комфортно. Я очень хочу создать комфортную для нас обоих среду, чтобы работа шла еще лучше. — Хорошо, я постараюсь. Но, может быть, мой врач займет больше времени. Возможно, не будет возможности записаться к нему или он меня пошлет, — на лице проскальзывает грустная ухмылка. — У тебя с чем-то проблемы? — Ментальное скорее. Но не обращай внимания, я в порядке. Постараюсь как минимум быть. Но сейчас наконец-то появился смысл жить — наша с тобой работа над портретом. А с людьми я люблю работать, особенно с приятными, как ты. — Я рад, что обо мне сложилось такое впечатление, — он со смущением пьет чай. Горячая жидкость течет в его горло, но на душе особенно тепло именно Юнги. — Я правда не вижу смысла торопиться, особенно когда тебе не очень хорошо. — Врач в любом случае скажет, что для восстановления мне нужно просто пить таблетки, наведываться к нему два раза в неделю и найти причину просыпаться. Это всегда было рисование и, походу, ничего и не изменится, — выдохнув, он задумывается, постепенно осознавая количество откровений. — Но это же останется между нами, да? — Иного быть не должно. Я пусть и не самый хороший, но я не поступлю плохо. Не волнуйся. — Спасибо, — поднявшись, он скоро покидает комнату и также быстро возвращается, кладя на стол перед гостем визитку. — Вот. позвонишь мне, идет? Или если некомфортно так общаться — напиши. — Хорошо, но в нашем случае лучше будет написать тебе. Я позвоню, а ты запишешь мой номер, и позже свяжемся, — положив в карман визитку, он поднимается. — Я остался бы еще ненадолго с твоего позволения, но у меня дела. Спасибо, что принял меня и мой график, рад буду поработать вместе. — Да, конечно, можешь идти. Мне тоже было приятно, — проследовав за парнем, он останавливается на входе. Обувшись, гость вешает сумку на плечо. На кухне остались еще три слойки. Одна со сгущенкой и две с ветчиной. Кивнув на прощанье, Юнги следит взглядом за уходящим, а потом осознает, что не узнал самого главного, с чего нужно было начинать разговор и знакомство, оттого почти ушедшего парня хватает за запястье и на удивленный взгляд, опомнившись, произносит: — Я так и не спросил твоего имени. Можно его узнать? — Хосок, — он разворачивается, и Юнги отпускает его руку, кивнув пару раз, находясь в смятении от собственных действий. — Спасибо, я запомню.