махаон

— Дазай… — я не могу, не могу так жить, — простонал Акутагава, — открой мне то, что сам постиг, то, что понял. Я чувствую, мой слабый человеческий разум все стоит на пороге, не в силах заглянуть за… Покажи мне, что нужно делать, Расскажи, как мне стать таким человеком, как ты. Я не могу больше быть. Я задыхаюсь от собственного несовершенства и от того, что я никогда не постигну больше себя, ведь все, что я вижу, я вижу сквозь себя. Нет никакой истины. И реальности тоже нет. Все лишь в моей голове. Покажи мне, покажи… Дазай лениво порылся в прикроватной тумбочке, словно ища что- то. Затем, отчего-то на мгновение посерьезнев, практически сразу рассмеялся. — Если ты увидишь, пути назад не будет. Ты знаешь, — обронил Дазай. Акутагава лишь жадно кивнул. Его сознание стало настолько чистым, что он был готов воспринять развоплощение главной тайны своей жизни. — В таком случае… Я и не человек, — еще сильнее рассмеялся он, — никакой философии нет, я колебания космоса, скоропись звезд, рябь на воде, неслышный в вакууме грохот расширения вселенной. Я не человек и никогда им не был. Я повсюду и нигде. Я дух и кристально чистая мысль, разлитая по миру. Я бессмысленность гармонии и закономерность хаоса. Я лишь одушевление бытия. Я перерождаюсь и существую всегда. Я мутация генома, которая привела к твоему рождению. — А как же… как же твои работы? Твои бесконечно глубокие обобщения, выводы, теории, — горло Акутагавы сжала невидимая рука: неужели тот самый Дазай действительно был лишь сумасшедшим? Не гением, просто удачным стечением обстоятельств? — А статьи… — он усмехнулся, — набор слов. Извращенные колебания мысли. Озвучивание геометрии. Бессмыслица. Лишь случайные и грамматически верные комбинации слов, имитирующие предложения. Ты сам наполнил их смыслом. Ты сам увидел в них глубину. И это твоя глубина. Глубина твоего сознания, которое ты никак не можешь покинуть. От этого ты и страдаешь. Понимаешь? Все это время ты читал себя, соревновался с собой — с теми построениями, которые в бессмыслице усмотрел твой ум. Что касается меня… С этими словами Дазай коснулся лица Акутагавы, и перед глазами студента словно пошла цветная рябь. На смятой простыне, рядом с Акутагавой, сидел махаон. Абсолютно белый, с серыми узорами едва заметными на снежной белизне крыльев. Огромная бабочка размерами с ладонь села на бледное колено Акутагавы, украшенное фиолетовым синяком. Крылья дрожали с невозможной нежностью, почти бесцветный рисунок повторял точки, линии, узоры — то, в чем природа логики не видела, а человек выстраивал закономерность. Последовательность идей. Гениальную комбинацию мыслей. Философию. Перед Акутагавой была белая ворона. Создание, словно сотканное из воздуха, снега и света. Воплощение подтверждения безумной гипотезы. Реализация того, что не должно было существовать по всем законам статистики и биологии. Но не философии. Она таких запретов не давала. Благословенная и проклятая фальсификация научного знания Карла Поппера. Извращенная красота разрушения всех границ и норм, которых, на самом деле, не существовало. И все философские труды, прочитанные в бесконечные ночи и слившиеся с ними черные дни в ледяной библиотеке занесенного снегами университета наконец были поняты Акутагавой. Всепронзающий снежно-белый свет заполнил его сознание. Не было смысла больше читать и пытаться постичь. Все было разгадано. Белая ворона была у него в ладонях. Это была высшая точка наслаждения. Белые снега самой вершины Эвереста человеческого познания ослепили Акутагаву. И он был согласен никогда ничего больше не видеть, потому что это утонуло бы в слепящем сиянии того, что он только что постиг. И в это же мгновение свет погас. Темная душная и одновременно ледяная комната, покрытое мурашками дрожащее от холода тело. Горечь утраты от того, что он только что потерял — что он забыл то, что постиг, и теперь никакой дороги к сияющему снежному пику не было, а он лежал, заваленный черными камнями в глубоком ущелье, неутолимой болью, жгучей желчью разлилось по телу. Акутагава вдруг почувствовал, что его сейчас вырвет. Плавно сидящая на колене бабочка стала тяжелеть и превратилась в белую руку. Рядом вновь оказался Дазай. Блаженно улыбаясь, он спросил: — Ну как, ты испытал радость от познания истины? Удовлетворило ли метания твоей души то, что ты понял? Акутагава горестно помотал головой. — Следуй за мной, — вместо ответа предложил Дазай, — и ты обретешь все, что только что потерял. Из открытого окна пахнуло радостным холодом. Мелкие белые снежинки летели в лицо. Пятном огней внизу лежал город. С башни он казался ненастоящим, бессмысленным пятном хаотично расставленных безумным Эвклидом точек света. Как и все вокруг. Удачное стечение обстоятельств, одинокие вспышки света. Ни в чем не было смыла. И все было иллюзией. Кроме громадной белой бабочки, выпорхнувшей в окно. И Акутагава полетел за ней. Белые крылья несли его навстречу северному морю и суровому снегопаду, и он ощущал себя всем, всем, всем на свете. И вершиной Эвереста, и камнями ущелья, и каждой снежинкой, и квантами света, и тенью от белых крыльев, полоснувшей по растрескавшейся стене. Он ощущал себя белой вороной и знал, что они существуют. Он летел, и белые крылья несли его над снегопадом, а значит, он существовал, как сказал бы старый Рене Декарт. И, следовательно, существовала белая ворона, раз существовал он сам, обладая всеми ее признаками. *** Под утро снег повалил сильнее, сделав небо светлее. Кровь занесло через несколько минут. Через час снег скрыл тело. На маленькой кухне сонные студенты, пытаясь согреться, как обычно перекидывались утренними новостями. Размешивая регидрон в кипятке, на поверхности которого плавали белые хлопья накипи, студент с растрепанными волосами спросил у соседа, запивавшего дрянным растворимым кофе вторую сигарету: — Кстати, ты слышал, Акутагава из 401 комнаты с собой покончил? Сбросился, говорят, со шпиля. — А, этот высокомерный неудачник? — Ну да, думаю, у него не все в порядке было с башкой. Так еще и обдолбался. — Ну, не только он же… — студент потер ноющие виски, еще сильнее растрепав шевелюру. — Он просто был настолько туп, что не рассчитал дозу. Хотел, видимо, мистическое откровение испытать… Ну и испытал… Пока летел со шпиля… Вскоре разговор перешел к более интересной теме. — Вы знали, кстати, что Дазай как раз сегодня ночью выложил новую статью? — Да? Ничего себе! Опять что-то заумное? — Не заумное, а умное, попрошу! Уже пятьсот скачиваний. Я сам прочитал часов в шесть утра. Про истину, очень интересный взгляд на фальсификацию Поппера. Совершенно гениально. Называется «Махаон».