Я теряю его. Катастрофически не хватает воздуха. Паскаль задыхается, хрипит, выплёвывает чёрные слюни. Пытается вдохнуть — скрежет ножа по металлу. Манул наглотался шерсти.
— Паскаль?..
Паскаль на коленях, тянет обгоревшие кисти к шее.
Смерть затягивает петлю. Стучу по спине, сжимаю живот.
Спасти. Не знаю, как спасти. Свист лёгких смешивается с сиренами.
— Мадемуазель? — санитар с чемоданом подбегает нам. — Вы из сгоревшего дома?
— Помогите ему! — лихорадочно вожу ладонями по рубашке Паскаля. — Он не может дышать!
— Мадемуазель, Вы видели пострадавших? — спрашивает второй санитар.
Пожарные включают шланги. Выключают. Тушить нечего. Пожар потух. Чёрным-черно.
— Все… мертвы.
«
Боль… но», — у Паскаля не двигаются пальцы.
«
Я здесь. Всё в порядке, — следую за санитарами и каталкой. —
Тебе помогут. Я тебя не брошу».
«
Мои… руки».
Как быть дворецкому без рук? Они есть. Они обгорели до мяса, но не сгорели. Человек без рук.
«
Ерунда. Ты жив. Пожалуйста. Ты не лишился рук, я не лишилась тебя».
В машине скорой помощи Паскалю надевают кислородную маску. В прозрачный пластик ударяет всплеск чёрной жижи. Паскаль барахтается на каталке, в глазах ужас, в глубоких морщинах на лбу испарины.
— Паскаль, нет! Нет! Нет! — держу за кровавые ладони. — Нет! Не смей!
— Мадемуазель, прошу, — санитар отодвигает меня.
Необъяснимые манипуляции. Грязная кислородная маска летит на пол — пластик плавится.
Моего Паскаля бьют, насилуют в горло, второй санитар убирает трясущиеся руки от первого. Спаслись из одного ада, перенеслись в другой.
— У него шок.
— Надышался. Сильное отравление.
Сижу, как вкопанная, не понимаю, что делают с Паскалем. Он умирает изнутри, а я ничем не могу помочь. Дышать за двоих. Как учила Лермитт: «Глубокий вдох. Выдох. Вдох-выдох. Один оступается, второй подхватывает его, чтобы не упасть. Сердце — это не мотор. Не слушайте чепуху! Теребите ключ в замке зажигания, через сто лет заведёте машину. Сердце предпочитает спокойствие». Вдох-выдох. У меня кружится голова, гудит в висках. Мы не подохнем в грёбаной тачке по дороге в больницу.
Паскаля завозят через главный вход. Дыры на белом платье прикрыты пиджаком дворецкого, каблуки остались на лужайке пансиона. Левый висок щиплет — ёжик подгорел, кровь засохла.
Кошка сломала коготки.
— Мадемуазель! — окликает санитар. — Вы забыли.
Подарок белого слона — чёрная деревянная шкатулка с неокрашенной ручкой.
— В реанимацию! — командует доктор санитарам. — Стойте, — преграждает мне путь. — Вам нельзя.
— Но он… — провожаю Паскаля взглядом. — Он со мной. Я с ним. Я не могу без него. Ему нельзя быть одному.
— Мадемуазель, посторонним нельзя в реанимацию. Вы ничем ему не поможете. Он в надёжных руках, — доктор бегло осматривает меня. — Как Вы себя чувствуете? У Вас рана на голове, —
я дотрагиваюсь до виска. — Пройдёмте со мной в кабинет.
— А Паскаль? — нехотя следую за доктором. — У него болят руки… ему плохо… и нечем дышать.
— Им занимаются. Как Вас зовут?
Она отпустила нас. Она знала, что мы выберемся из пансиона. Придёт добивать? Сколько раз я выкрикнула имя «Паскаль»?
— Никак. У меня нет имени. Выжившая дура.
В кабинете мне проверяют голову —
мужчина, где Вы были раньше? Я не снимаю пиджак, не обнажаюсь, сейчас не до стыда. Со мной кусочек Паскаля и шкатулка с будущим.
— Голова болит? Тошнит? — доктор нависает надо мной.
Без понятия, как его зовут, и что он ко мне привязался. Высокий, худой, брюнет.
— Скажите, ему помогут?
— Вашему другу в реанимации? Конечно. Вы желаете ждать его в больнице?
Лион в двух часах езды. «Богиня» сгорела. Ждать автобус? Телепортация перебежками? Я куда-то проебала способности. Паскаля не проебу.
— У меня больше нет дома. Разрешите остаться тут? Я не уйду одна, только с ним.
— В коридоре аппараты с кофе и снеками, в холле мягкие кресла. Располагайтесь.
Я нахожу туалет. Смываю потёкший макияж, пепел и сажу. Голова перебинтована, глаза опухшие, на указательном и среднем пальцах пластыри, серьги, как и способности — проёбаны. Босоногая. Помыть? Чтобы вновь испачкать? У меня жопа почти голая, а я беспокоюсь за грязные пятки.
«
Паскаль?» —
Паскаль не отвечает.
Навороченный аппарат с кофе и чаем, прорези для банкнот и монеток. Под пружинками шоколадки, печенье, чипсы. В холодильнике мороженое. Не хочу пить, не хочу есть. Попила воду из-под крана. Нельзя тратить деньги. Не знаю, сколько денег в шкатулке, каждое евро на счету.
— Извините, — подхожу к ресепшену. — Мой друг сейчас в реанимации. Сколько он там пробудет?
— В зависимости от того, с чем он поступил, — отвечает
то ли доктор, то ли медсестра.
— А-а… за эту реанимацию нужно платить? А за нахождение в больнице? И… — показываю на перебинтованную голову.
— Нет.
«
Паскаль?» —
Паскаль не отвечает.
В мягком кресле приходит осознание. Мама, папа, Фату, Анн Ле, Шедид, Клотильд, Ги, Бенуа, Руайе, Габин, Дармон, Ведат, Хорхолле. Весь состав Дижонского Пансиона.
Я потеряла родителей. Я потеряла близких друзей. Сука… Зачем я поехала на день рождения матери?! Лучше бы проверяла тетрадки! Для чего Селестин оставила меня и Паскаля в живых?
Верховная. День рождения — повод, мама — приманка. Селестин убила собственную мать, а я свою не посмела оставить в день рождения.
Салемцы. Сука. Мама ждала меня, Габин подтолкнул меня поехать, Габин налил мне другое вино. Они знали.
Идиоты. Прогнулись под «Пирокинезкой». И что дальше?
В шкатулке шифоновый платок, чёрная свеча, чёрный оникс, заклинание на вызов, коробок спичек и сто тысяч евро —
когда я научилась арифметике? Габин знал. Габин подготовился. Я надеваю чёрный оникс на большой палец правой руки.
«
Паскаль?» —
Паскаль не отвечает.
Приступ кашля. Пойду попью из-под крана. По пути в туалет приходит озарение.
Лионский Пансион!
— Сколько стоит?! — показываю одной рукой на телефон, второй трясу шкатулку.
— Бесплатно, — отвечает
доктор-медсестра за ресепшеном.
Я как из деревни!
— Давай-давай-давай, — барабаню пальцами по аппарату. Набор номера. — Кто-нибудь, кто-нибудь.
Номер набран. Нет гудков. Тишина. Дижон не соединяется с Лионом.
Визг колёс в ушах.
«
Бут!» — Нантар. Телекинетику подвластно влезать в любые головы на любом расстоянии.
«
Нантар…»
«
Бут, где моя жена?! Что у вас происходит?! Где сознание Шедид? Где Руайе?»
«
Нантар, она… она умерла».
Вздох. Всхлип. Нантар бьёт руками по рулю.
«
Дижонский Пансион сгорел. Все сгорели. Мы с Паскалем выжили. Прости».
Нантар плачет. Едет в неизвестном направлении и плачет.
«
Она была беременна…»
Я сползаю по стенке на пол. Шедид Нантар, брутальная ведьмочка, была в положении. Я не знала.
«
Что за ненормальная ведьма с бешеными глазами и кольцом в носу?! — сокрушается Нантар. —
Явилась в Онфлёр с дворецким. Представилась новой верховной!»
«
Селестин… Селестин подожгла пансион. Нантар, где ты? Что с шевалье?»
«
Вероятно, с благородными девицами, — он сплёвывает в окно. —
Я успел улизнуть, сразу же почувствовал неладное. Директор не выходит со мной на связь. Бут, Лионский Пансион не просматривается. Я не вижу глазами Души».
Она уже там. Сколько прошло времени? Полчаса? Час? Салемская ведьма в превосходстве овладела Телепортацией.
Верховная. Дижон-Онфлёр. Кто следующий? Нет, только не Лион.
«
Я не могу дозвониться до Лиона…»
«
Чёрт! — Нантар сжимает руль. —
Она идёт по Пансионам. Слишком быстрая ведьма».
«
Куда ты едешь?»
«
Я не знаю… Есть смысл?..»
После смерти Шедид, после смерти жены и неродившегося ребёнка, шевалье Ксавье Нантару некуда податься.
— Вам плохо? — надо мной стоит очередной доктор или кто-то из них.
— Нет, извините, — я пересаживаюсь на стул в коридоре. Жопа грязная, платье — половая тряпка, стопы воняют.
«
Нантар, беги. Куда-нибудь беги. Не дай себя поймать и поджечь. Беги ради Шедид. Никакой верховной, никакого Совета. Теперь мы сами по себе. Колдуны и ведьмы — каждый сам за себя. Нас учили выживать. Пора».
«
Может, мне вернуться? — неуверенно предполагает Нантар. —
Вдруг не всё потеряно? Что я в самом деле не остановлю ведьму?! Не отомщу за Шедид и мою ведьмочку?!
Ведьмочка. Девочка. Шедид ждала девочку. Нижние ресницы прорезают слёзы.
«
Селестин — салемская ведьма. Возможно, наша следующая верховная. Нантар, обычный колдун не остановит салемца. Она убила трёхсотлетних салемцев».
«
Бежать? Бежать, чтобы она не нагнала? Но куда? Куды ты убежишь, Бут?»
«
Никуда. Без Паскаля я никуда не убегу. Я прошу, Нантар, выживи. Выживи и однажды найди меня или позволь мне тебя найти. Прости за Шедид. Я соболезную».
«
Удачи, Бут. До встречи».
Бежать прямо сейчас в пиджаке Паскаля и со шкатулкой Габина. Зубы оникса кусают большой палец. Билет на автобус, доехать до Ниццы, начать новую жизнь с чистого листа. Деньги есть. Самое главное — есть деньги. Можно буквально. Жрать и пить не хочется. Запрещено бросать Паскаля.
Никогда не отпускать Паскаля.
«
Паскаль?» —
Паскаль не отвечает.
— Есть новости из реанимации? — приваливаюсь на ресепшен.
— Сейчас позвоню, — отвечает
доктор-медсестра.
— Спасибо.
Жду. Она не звонит. Поднимает уставший взгляд.
Сучка. Застываю напротив телефонного аппарата. Один звонок решит судьбу. За четырнадцать лет в мадам Гайе Бут побывал пансион мужиков.
Связи. Ведьма со связями. Жандармы, киллеры, бандиты. Где они? Пришли и вышли. Привет-пока. Кто-то стал наркоманом, кто-то взяточником, кто-то семьянином. Связи приводят… ни к чему. Я грязная, немного не в себе, на взводе, с дыркой в башке и сухими ступнями.
Связи. Все ушли. Остался один.
Я набираю личный номер. В выходной он дома, а не в штаб-квартире. Телефонный аппарат умещается в сотовый.
Костюмы-тройки, жгучий брюнет, подтяжки и «ненавижу галстуки». Комиссар. Мы не созванивались полтора года. Пожалуйста, не смени номер.
— Слушаю, —
слёзы наворачиваются от родного голоса. — Что за плакса звонит? — он узнаёт меня.
— Это я, — по привычке представляюсь.
— Спасибо. Я же тупой. Старый, забываю голоса тех, с кем был близок.
— Прости, что не звонила тебе…
— Плохо начинать издалека. Ближе к делу. Имя и фамилия того, кто тебя обидел.
— Фаб, я в жопе… я не знаю, что делать.
Я выкладываю ему всё, задыхаясь от плача.
Доктор-медсестра за ресепшеном делает звук телевизора громче. Фабрис не прерывает рассказ. Я отвлекаюсь на шебуршание в трубке — ключи, громкие шаги, учащённое дыхание.
— С тобой всё в порядке? —
писк, дверь подъезда.
— Стою на своих двоих, звоню тебе, из башки течёт. Порядок.
— Сейчас половина третьего, — Фабрис на улице. — Если сяду на поезд, прибуду в шесть — это в лучшем случае. Назови точный адрес больницы.
— И что ты сделаешь? Будешь ждать, когда Паскаль очнётся?
— А для чего ты мне звонишь? Попиздить? Поплакаться?
— Когда-то ты просил не плакаться тебе на плечо.
— Это было давно. К 53-м годам я перестал удивляться женским слезам. И ты перестань реветь. К моему приезду поставь Паскаля на ноги. Жди гостей в лице дижонских жандармов. Вас придут допрашивать, в вашем случае — тебя. Ничего не говори, ссылайся на меня, напизди, что делом занимается Париж. Не высовывай нос из больнички.
К главному входу подъезжает мотоцикл с коляской без водителя. Сигналит.
— Велочетте…
— Что? — громко переспрашивает Фабрис.
На солнце блестит брелок ключей в замке зажигания. «Воспользуйся Велочетте правильно».
— Фаб, стой! Не надо поезд.
— На тачке ехать четыре часа! Считаешь меня говном? Я не приеду к тебе чисто посветить ебальником! И извини, но я сейчас направляюсь не на станцию.
«
Париж, — смотрю на мотоцикл. —
Фабрис Сантарелли. Выполняй его поручения».
Велочетте рычит и с грохотом уезжает от больницы.
— Жди чёрный мотоцикл с коляской без водителя. Держись крепче, он очень быстрый.
— Без водителя? Ты сбрендила?!
— Он быстрее поезда.
— Бут, я не умею водить мотоцикл!
— Больница Леклер, Сантарелли.
— Блять… — Фабрис останавливается на улице. — Если через два часа я не приеду, звони на сотовый, ищи меня по всей Франции!
Телепередачу по телевизору прерывают срочные новости. Я бросаю телефон.
— Громче! — двигаюсь к ресепшену.
Лионский Пансион превратился в Дижонский. Мальчишки дворецкие, девочки ведьмы, Илона, Оди, Диавара и Тибо, малыши Аттила и Юго. Она забрала последних близких мне людей. Превратила улыбки в пепел. Селестин уничтожает меня через моих друзей.
Живи с осознанием, что у тебя больше никого нет. Без дома, без любимых, без семьи, без способностей. Всё, что у меня осталось — это Телекинез. Ведьминские силы пошли по пизде.
Я отхожу спиной от ресепшена. По телевизору Лионский Пансион сменяется Онфлёрским, а после Дижонским. Поступают сведения о поджоге Каркассонского Пансиона. Пока я торчу в больнице, Селестин уничтожает ведьм.
Моё сердце покрывается ледяной коркой. Я успеваю сесть на стул и упасть боком на соседние. Сердце остановилось. Приплыли.
Я умерла. Паскаль умер.
— А здесь хорошо, да? — Паскаль передо мной в чёрных брюках, ботинках, жилетке и белой рубашке с завёрнутыми рукавами. Без галстука, верхние пуговицы расстёгнуты.
— Это всё? — на мне целое платье, каблуки и распахнутый пиджак.
— Кажется, да.
— Я звала тебя. Почему ты не отвечал?
— Я отвечал, но Вы меня не слышали. Зато сейчас мы слышим друг друга.
— Я убила тебя. Дворецкий умер из-за мадам.
— Не факт. Возможно, в Вашей смерти моя вина.
— И что теперь? Что делать после смерти?
Паскаль берёт меня за запястья. Его руки не обгорели, его руки сильные и красивые.
— Возвращаться назад. Вам пора, мадам.
— А ты?
— А я задержусь, но обязательно вернусь. Куда же Вы без меня? Верно. Вперёд.
Фейерверк взрывается на моих губах. Любимый мужчина толкает назад, чтобы двигаться вперёд.
— Какая же Вы странная, — выглядывает из-за ресепшена
доктор-медсестра.
В пять вечера Паскаля переводят в палату. Руки до середины предплечий перебинтованы, на лице кислородная маска. Щёки провалились, кожа белая, в цвет одеяла и подушки.
— Он пережил клиническую смерть, — говорит рядом стоящий доктор. — Минута. Ожоги третьей степени на руках, тяжёлая степень отравления угарным газом. Сейчас его здоровью ничего не угрожает.
— Он спит?
— Отходит, —
не в мир иной? — Скоро очнётся. Я бы попросил его остаться в больнице на несколько дней, понаблюдаем за состоянием.
— Можно мне побыть с ним?
— Конечно.
Больница. Паскаль в кислородной маске. «Паскаль?» Я зову его, он не отвечает. Я зову его, он меня слышит. Мне очень больно, потому что Паскалю очень больно. Он спит и не может проснуться.
Я ложусь к Паскалю под бочок, свешиваю стопы, обнимаю за живот.
— Вернись ко мне, — шепчу на ухо. — Я жду тебя. Я не уйду без тебя. Ты вернёшься ко мне, и мы вместе пойдём вперёд.
На стуле прожжённая одежда и перстень-ладья. После расплавления оберег восстановился. Пожар не съел белую ладью.
Паскаль просыпается через сорок минут:
— Не отпущу, — поворачивает на меня лицо. — Простите, что задержался.
В шесть вечера приезжает Фабрис.
— Лысенькая такая, — объясняет он за ресепшеном, — личико у неё смазливое, миленькое, губошлёпки такие, — показывает на губы, — на каблуках носится, ногтями сопли по носу размазывает.
Чёрная тройка: пиджак и жилетка расстёгнуты, брюки на заднице мятые, между ног рюкзак.
— Фаб?
Я не видела его шесть лет. Старый отель, голое танго, прострелянное горло.
Фабрис Сантарелли умрёт, потому что я с ним рассталась. Так должно быть. Я не разлюбила его за шесть лет.
Он идёт ко мне быстрым шагом, держа за крючок рюкзак. Я бросаюсь на широкую шею.
— Чтобы ещё раз я катался по Франции на ведьминском мотоцикле! — злостно бубнит в ухо. — Никогда! Меня поимели в жопу! Живой мотоцикл вставил мне в жопу!
— Почему так долго? — мну воротник пиджака. — Почему ты так долго ехал?.. — ударяю кулаком в грудь. — Я чуть не умерла в ожидании… Фаб, я умерла.
— Я привык видеть призраков, — он притягивает меня для поцелуя.
За шесть лет Фабрис не изменился, за шесть лет его поцелуи не изменились. — Что с Паскалем?
— В палате. Очнулся недавно.
— Веди к нему.
Кислородная маска на столике, Паскаль сидит, под спиной подушка, одеяло не скрывает обнажённый торс. Паскаль пьёт воду из пластикового стаканчика.
— Месье Сантарелли?! —
я не говорила ему, что приедет Париж-Париж.
— Отлично выглядишь! — Фабрис опускает рюкзак на пол и присаживается к Паскалю. — Нет, выглядишь хуёво, —
бледная кожа, синяки под глазами, воспалённые белки. — Ты — молодец, — Фабрис гладит его по голове. — А я говорил тебе, много-много лет назад говорил. Молодчина, — чешет за ухом, как кота. — Никогда в тебе не сомневался, —
Паскаль болезненно моргает. — Как себя чувствуешь? Можешь ходить?
— Признаться, как очнулся, не вставал даже в туалет.
— Надо, Паскаль. Я не только про туалет. Последний рывок. Придётся потерпеть, приятель, — Фабрис принюхивается. — Дорогая, помой ноги.
— Я помыла! — шевелю пальцами.
Фабрис вытаскивает из рюкзака ботинки и носки:
— Ещё помой, нормально помой. И быстро. Мы ждём тебя.
В туалете мою с мылом стопы, вытираю бумажными полотенцами, залезаю в чёрные носки, шнурки не зашнуровываю. Ботинки похожи на жандармские. Я видела фликов в таких на Набережной Орфевр.
«
Сейчас всё зависит от тебя, — слышу голос Фабриса в голове Паскаля. —
Она не уйдёт без тебя, но оставаться здесь вам нельзя. Гайя боится, Гайя в опасности, и ты в опасности, Паскаль. Проще устранить дворецкого, чем ведьму. Понимаешь?»
«
Да, месье Сантерелли», — сердце Паскаля учащённо бьётся.
Я прерываю их разговор, зайдя в палату в незашнурованных ботинках.
— Флики приходили? — Фабрис пересаживается на стул.
— Я сказала, все вопросы к Сантарелли, — сажусь на край кровати.
— И что они? — Фабрис вытаскивает из рюкзака одежду и вторую пару ботинок.
— Не поверили. Какого хрена поджогом Дижонского Пансиона занимается комиссар Орфевра.
— И что ты?
— Тактично послала на хуй.
— Умница. А теперь слушайте меня. Сейчас вы переодеваетесь. Да, это полицейская форма без опознавательных знаков — чёрные брюки, белые рубашки с короткими рукавами, куртки. Мы едем в аэропорт, в Париж. Оттуда вы улетаете в ваш новый дом. Утром вас встретит мой человек по имени Роман. Слушаться его, доверять ему. Он — проверенный человек.
— Самолёт? — голос Паскаля истончается.
— Да, приятель, самолёт, долгий полёт. Я не знаю, как ты это перенесёшь, но тебе придётся улететь из Франции.
«
Я не знаю, мадам, — Паскаль переводит на меня взгляд. —
Не уверен. Боль в руках я смогу вытерпеть, но сердце… Я никогда не летал. В смысле… это другое, не как с ведьмой. Это здоровый самолёт».
«
Я буду с тобой, — сжимаю бицепс. —
Со мной ты не нервничаешь, с тобой мне не страшно».
— Всё? — Фабрис часто моргает. — Наговорились? Я продолжаю? Бабки, — кидает на ноги Паскаля две перевязи, — доллары, евро, наличка. Карточка, — пластиковая карточка ложится на пах. — На карточке евро. Роман поможет, переведёт валюту. Переведите не все бабки, оставьте половину или треть, евро и доллары всегда нужны.
— Куда мы летим?
— По порядку, — юлит Фабрис. — Переодевайся.
Паскаль смотрит на Фабриса, когда на голых сиськах я застёгиваю пуговицы рубашки. Маленьковата, или сиськи большеваты, а брюки могли быть и подлиннее.
— Ваши новые паспорта и новые имена, — Фабрис убирает в рюкзак деньги.
Я открываю документы. Фотографии левых чуваков — вообще на нас не похожи. «Паскаль» смуглый и жутко носатый, «я» — бритоголовый мужик.
— Это шутка? — показываю разворот Фабрису. — Найди десять отличий за две секунды.
— У меня не было времени, — Фабрис спокоен. — Мои люди не могут сделать документы за десять минут. Перефоткаешься в новой стране. Для посадки на самолёт этого достаточно, достаточно моего ебала рядом с вами.
Непонятные буквы, не знаю такие. О, английские.
— Га… Га-ли-на. Пет… Пéт-ров-на. Бу-тон. Галина Пéтровна Бутон? Что за пиздосья?
— Батон. Твоя фамилия Батон.
— Галина Пéтровна Батон?! Я повторяю: что за пиздосья?!
— Батон, как багет, только поменьше, но потолще. Нормальное имя. Я из Руанды вывез ниггершу с польской фамилией. И ничего. Жива, здорова, в Польше не живёт. Будешь Галиной Батон.
— А я? — Паскаль кивает носом на свой паспорт.
— Па-вел, — читаю английские буквы, — Ва-сыль-евитч Рут-гер. Павел Васыльевитч Рутгер.
— Мой друг — поклонник Рутгера Хауэра, — пожимает плечами Фабрис. — Паскаль похож на еврея.
— Галина, мать его, и Павел, блять, — бросаю документы и шкатулку Габина в рюкзак.
Фабрис поднимает на ноги Паскаля: надевает брюки, застёгивает ширинку, ковыряется в рубашке, поправляет носки на голенях и туго шнурует ботинки.
— В рюкзаке две бутылки воды, лекарства в случае необходимости, сигареты. Захотите жрать, закажете в самолёте, но имейте в виду, вас может тошнить. А теперь сваливаем из больницы, — Фабрис вешает мне на плечо лямку рюкзака. — Всё взяли? Ничего не забыли?
Я убираю Паскалю в карман перстень-ладью, себе в куртку — пачку сигарет с зажигалкой и мундштук.
— Лица построже и молчим, — Фабрис надевает на меня кепку. — Смотри из-под козырька и сдуй губы. Говорить буду я.
Фабрис ведёт под локоть Паскаля, я по другую перебинтованную руку. Паскаль потеет.
— А куда?.. Куда Вы их… — мельтешит за ресепшеном
доктор-медсестра.
— Комиссар Сантарелли. Уголовка, — Фабрис на ходу вертит удостоверением. — В понедельник буду в штаб-квартире, в понедельник все вопросы. Благодарю, что подлатали моих жандармов. Я оставлю приятный отзыв дижонской больнице. Адиос.
На свежем воздухе Паскаль часто дышит. Фабрис сажает его в коляску, моими руками обхватывает талию.
— Аэропорт Шарля де Голя, — велит Велочетте.
Меньше чем через час мы оказываемся в Париже. Я курю первую сигарету после пожара, Фабрис курит и даёт затянуться Паскалю.
— Ты не сказал, куда нас отправляешь, — расстёгиваю на Паскале куртку.
— В Россию. В такой дыре полоумная ведьма вас не найдёт.
Фабрис облокачивается на стойку, разговаривает с мадемуазель в форме на французском и непонятном мне языке. Цифры, банковские карточки. Проверяют, сверяют. Я первый раз в аэропорту. Незнакомые люди, чемоданы. Все сидят, не летят, чего-то ждут. Табло с городами и цифрами. Много Парижа. Много куда можно улететь из Парижа. Паскаль снова потеет. Бумажными платочками из рюкзака вытираю лицо и шею.
— Как ты? — прикладываю ладонь к сердцу.
— Хорошо, мадам, — чёрные круги под глазами опустились ниже скул.
— Габин и я тебя защищают.
К нам подходит Фабрис:
— Пойдёмте. Посадка началась.
— В какой город мы летим?
— В Москву.
Париж-Москва. Вперёд.
В холле перед закрытым коридором Фабрис передаёт билеты мадемуазель в форме. В привычной манере улыбается, заигрывает ресницами.
Бабы с ума сходят от Фабриса.
— Вот и всё, — он кладёт руки на наши плечи. — Зайдёте туда, пройдёте вперёд и сядете в самолёт. Вас проводят. Бизнес класс полностью в вашем распоряжении. Ходите аккуратно, но только с разрешения стюардессы. Туалетом тоже пользуйтесь.
— Это… правда всё? — я опять плачу.
Больше шести часов не ссу, потому что реву.
— Нет, — Фабрис встаёт передо мной, две крепкие ладони сжимают плечи. — Мы не прощаемся навсегда, я не прощаюсь с вами, — косится на Паскаля, — навсегда. Ты знаешь мой номер, при необходимости я узнаю твой. Мы на связи. Выучите язык, пустите ведьминско-дворецкие корни, привыкните к новой стране. Живите. Что ещё нам остаётся делать? Взрослейте, сияйте и не болейте. Зовите в гости, — он улыбается. — Прилечу первым рейсом. Выпьем, пожрём сытные блюда, поболтаем по старой памяти. Я не против остаться на ночь, но только на одну, потому что…
«
Оставшись на две, ты захочешь остаться навсегда, но не сможешь», — говорю в голову.
Фабрис мучительно улыбается:
— Роман будет ждать вас с табличкой «Париж». Не убей его, пожалуйста, он не желает тебе зла. Будь ведьмой, Горчица, умопомрачительной ведьмой, — он целует меня, не стесняясь Паскаля,
Паскаль не отворачивается от поцелуя. — А теперь ты.
— Да, месье Сантарелли, — Паскаль стряхивает каплю пота с носа.
— Я же говорил, ты — хороший парень и мне очень нравишься, — Фабрис вытирает мокрое бледное лицо. — Ты больше чем хороший парень.
— Я не мог поступить иначе.
— Спасибо тебе за неё, — Фабрис обнимает Паскаля, зарывается пальцами в волосы. — Береги себя. Прошу, береги её.
— Слушаюсь.
Фабрис целует Паскаля в щёки.
— Идите, — подталкивает нас. — Что делать с мотоциклом?! — вспоминает старая башка.
— Что угодно, — снимаю с плеча рюкзак. — Его хозяин погиб.
— Я не умею водить мотоцикл, — Фабрис приподнимает брови. — Да и спазм жопы — такое себе удовольствие.
— Сбрось со скал Этрета. «Адская семейка» будет гонять на облаках.
— Будет сделано, — Фабрис склоняет голову.
— Пока, — машу ему.
«
Спасибо, — Паскаля потряхивает. —
Фабрис».
— Мы не прощаемся! — Фабрис улыбается широкой улыбкой. Говорит громко. — Мы никогда не попрощаемся! Всего лишь новый этап жизни! Жду звонка, — приставляет пальцы ко рту и уху, — «Толстая сарделька! Приезжай пить водку!» Я примчусь! К дижонской горчице и дижонскому хрену! Посетите русский балет! Говорят, он великолепен! Великолепней Стеклянной Пирамиды!
— Пойдём, — тяну Паскаля за бицепс.
Расплакался.
— Да, мадам.
«Ты взлетишь выше других».
Он знал. В вечер знакомства, в синем халате с ромашками, Габин знал, что я взлечу над Парижем и полечу далеко-далеко. Страшно. Белая рубашка прилипла к Паскалю. Рука тянется приоткрыть окно, но мне уже сделали предупреждение! Шампанское, мясо, рыба — не хватало застрять в туалете. В туалете мы уже были. Мало места, я предпочитаю просторные уборные. Паскаль не сопротивлялся, когда я копошилась у него в ширинке. Вот и потрогала «хобот».
— Как ты? — трогаю мокрые волосы Паскаля.
— А? — он закимарил, прислонившись виском к окну. — Хорошо.
Закидываю его руку на плечо, прижимаюсь к груди. Сердце уверенно бьётся. Нам обоим страшно, но убегать страшнее, чем лететь. Наступает ночь, а мы летим. Рассветает, а мы летим. В небе нет пробок, зато частые кочки. Мы приземляемся в незнакомой стране, в незнакомом аэропорту.
Стюардесса провожает к выходу, спасибо, что говорит по-английски. Я благодарю её за поездку-полёт. Спасибо, что на табличках английский язык.
— Курить хочу, — признаюсь Паскалю.
— Я тоже.
Следуем за людьми. Куда люди — туда и нам.
Невидимый в полосатой тройке, сапогах и шляпе подталкивает в спину, шагая рядом. «Ага, налево. Теперь направо. Ножки-ножки переставляем». Его нет, я его не вижу, но знаю, что он сопровождает. Кепка скрывает бинты. Белая рубашка Паскаля жёлтая, пуговицы расстёгнуты до сосков — немножко торчит брутальная волосатость. Из под коротких рукавов вытекает пот, бинты мокрые от крови. Вроде и солнце светит, но куртку лучше накинуть.
Весна! Паскаль любит болеть весной!
Я вижу ожидающих.
Ага. Я вижу табличку «Paris». Вижу мужчину в чёрных джинсах, чёрной рубашке навыпуск и белых кроссовках.
Я вижу знакомую рожу!
— О, о, — замедляется Паскаль. — Это не…
— Я тоже в ахуе.
Роман оказывается не Романом. Я понятие не имею, как выглядят русские, но они точно не с профитролем вместо носа и бананами на месте губ.
— Привет, Гайя, — опасливо улыбается марселец. Марселец разговаривает на французском.
— Какого хуя ты здесь делаешь?! — шиплю на него. — Какой, нахуй, Роман? Как ты тут… Ты работаешь на Сантерелли?!
— Одиннадцать лет, — шевелит клубниками вместо губ Рамиро Пенверн. — С тех самых пор, как Фабрис нокаутировал меня в катакомбах.
— И из катакомб тебя вытащили в Москву?!
— Нет, в штаб-квартиру. Поторчал там пару денёчков, слил инфу на покупателей боёв. Фабрис сжалился, короче, замял ситуацию. Вставил мне зубы, нанял на работу и отправил под новым именем в Москву. Я — его человек, я типа тут заведую.
— Да у тебя на лице написано, что ты — долбоёб! Что за хуйню ты втирал про меня Сантарелли? В жопу и в рот мне не усрался твой стручок!
— Дураком был, — Рамиро поднимает кисти и втягивает голову в плечи. — Признаюсь. Ты мне очень нравилась. Ты всем нравилась! Ляпнул лишнего. В Москве я дерусь… ну-у, в подпольных боях не участвую. Банда, бабки, люди в разных отраслях — нормальное государство я сколотил.
— Да какой ты, блять, русский!
— Нормальный. За своего принимают. За одиннадцать лет свободно болтаю на русском, — Рамиро оглядывает с головы до ног Паскаля, задерживая взгляд на руках. — Фабрис ввёл меня в курс дела. Я подготовил для вас квартиру: небольшую, с удобствами. Фабрис обеспечил вам жизнь в Москве, я организовал. Предлагаю отправляться, моя тачка на стоянке, — Рамиро тянет руки к Паскалю. — Я помогу.
— Отвали от него! — тяну Паскаля в сторону. — Не трогай моего Паскаля!
— Ладно-ладно, — отступает. — Давай рюкзак понесу?
Ага, а там денег до моей пизды.
— Нет! Иди вперёд. Веди к тачке.
Вчера вечером у Шарля де Голя мне понравилось больше, чем сегодня утром у… аэропорта с русским названием.
Блять, как учить русский, чтобы выжить?
— Фух, непривычно на земле, — Паскаля скрючивает пополам.
— Это нормально, — Рамиро встаёт сбоку от него. — Вы летели двенадцать часов.
У меня из-за спины выбегает чёрно-белый толстый кот или кошка. Пусть будет кот, я люблю котов. Белые «чулки», белые живот и грудь, белая борода, белые усы.
— Ути, моё золото! — отпускаю Паскаля и цапаю в воздухе чёрную шёрстку.
Ебанутая. Кота увидела, Паскаля потеряла. Кот замирает с ошалевшими глазами. — Иди-иди, — провожаю взмахом кисти. — С богом, —
кот убегает. — Он прошёл, значит страхи пройдут, — виновато смотрю на Паскаля и Рамиро.
— Ничего не меняется, Гайя, — громко смеётся Рамиро.
— Мадам? — вопросительно моргает Паскаль.
— Что? Ну котик пробежал. Что с того? Забудем Пенверна. Первого, кого мы увидели в Москве — это чёрно-белого толстого кота. Всё будет хорошо, Паскаль.
Машина Рамиро — тыквенный прямоугольник с красными фарами.
— Это чё такое?
— «Шестёрка», — Рамиро открывает водительскую дверцу. — Тут на таких ездят.
— И нам на такой ездить? — Паскаль сбрасывает куртку, дёрнув плечами. — У нас нет машины.
— Какая тебе машина? — закидываю рюкзак на задние сиденья. — «
Ты до члена дотронуться не можешь, как руль крутить собрался?»
— Будет вам машина, — Рамиро заводит «циферку».
Музыка орёт из магнитофона. Не музыка, а понос из русской речи. — Сделаем права, подгоним тачку. Паспорта не потеряли? Я заберу на пару дней, чтобы сделать права, чтобы флики не останавливали на дорогах.
— Фабрис сказал, что ты поменяешь нам деньги, — пихаю Паскаля в салон, сама сажусь рядом.
Что за кладовка? Что за магазин дешёвых украшений? Тут висит, там висит, где ещё свисает?
— Угу. Сколько нужно? — Рамиро отъезжает от аэропорта. — Десятки хватит на первое время? Крупными, мелкими. Жрачка есть, я затарил холодильник на неделю.
— Десятка — это сколько? — дотрагиваюсь до стеклоподъёмника. Душно.
— Нет! Нет! Не опускай окно! — Рамиро орёт в зеркало заднего вида.
— Почему? Душно! Паскалю жарко!
— Оно потом не поднимется. Достаточно передних открытых. Я поеду быстро, ветер обдует Паскаля.
— А водички нет? — Паскаль вытирает пот перебинтованным предплечьем.
Мы выпили всю воду в парижском аэропорту.
— Берите, — Рамиро передаёт сжатую пластиковую бутылку.
Странное ощущение. Вчера были в Париже, в Дижоне, в Лионе, а сейчас хер знает где, хер знает, в какой тачке, хер знает, на каких улицах. Будильник Рамиро на панели показывает без десяти девять утра.
Будильник, блять! Почти сутки я ничего не жрала, толком не курила, не срала. Вонючая, потная, склизкая, ослабшая. Сейчас бы в ванну на пару часиков, а потом в мягкую кровать. Я не понимаю, где я, что со мной. Рядом Паскаль — кладу голову ему на плечо.
Паскаль рядом — это хорошо, с Паскалем спокойно. Это не Лион и не Дижон: дома высокие, дороги заполняются несуразными машинами, люди-люди вдоль дороги. Другая нация, другая мода, другой воздух, другой асфальт, другие деревья. Куда я прилетела и зачем? Как вернуться домой? Дома нет. Рамиро везёт на «циферке» в наш новый дом.
϶ᴛоᴛ ᴦоᴩод зᴀᴨоᴧнᴇн дᴇньᴦᴀʍи и ᴨᴩоᴄᴛиᴛуᴛᴋᴀʍи.
я нᴇ ᴨᴩоᴛиʙ ни ᴛᴇх, ни дᴩуᴦих, но ᴛоᴧьᴋо нᴇ ᴄуᴛᴋᴀʍи.
Я слышу это в голове. Я понимаю неизвестный мне язык.
Силы возвращаются. Сила салемской ведьмы. Страх ушёл. Астральная ведьма возвращается в строй.
я ᴦоᴛоʙᴀ зᴀбыᴛь и нᴀчᴀᴛь ᴩᴀзуʍᴇᴇᴛᴄя зᴀноʙо.
ᴨᴩиᴦоᴛоʙьᴛᴇ ᴄоᴦᴧᴀᴄно уᴄᴧоʙияʍ ᴄинᴇᴦо ᴄᴀʍоᴦо…
Рок-н-ролл и дурацкие песни в голове.
Встречай ебанутую ведьму, Москва! Таких ты ещё не видела. Здесь я ещё не отметилась. Поживём — увидим. Сначала будет сложно, я понимаю. Я ничего не знаю в мире, но никогда не поздно учиться.
нᴇбо, ʍоᴩᴇ, обᴧᴀᴋᴀ.
здᴩᴀʙᴄᴛʙуй, нᴇбо, ʍоᴩᴇ,
обᴧᴀᴋᴀ.
Мы привыкнем. Все привыкают, чем мы хуже? Я умею колдовать, Паскаль умеет всё. Ради этого нас растили.
Слиться с людьми, выделяться, не изменять себе. Год, два, пять лет, десять. Времени достаточно, спешить некуда.
Ведьма и её дворецкий — вдвоём.
Я всю жизнь жила в частном доме. Рамиро открывает дверь в квартиру на пятом этаже.
— Прошу любить и не жаловаться, — бросает ключи на тумбу. — Ладно, жалуйтесь! Не нравится, найду вариант получше.
— Почему эта квартира?
Коридора нет. Зашёл — и коврик. За деревянными дверками вешалки. Одна комната: двуспальная кровать накрыта зелёным покрывалом, беленькая тюль, телевизор на тумбе, угловой шифоньер, кресло.
— Она далеко от центра. Я подумал, что тебе первое время захочется побыть вдалеке от шумихи. Это не Лион, Гайя, не пансион, но тут много деревьев, детишек, мелких магазинчиков, собачников и дворовых кошек. Как-то так, — Рамиро упирается в стену. — Здесь спокойно. Я не знаю, что конкретно произошло в Дижоне, Фабрис не вдавался в подробности, но судя по твоей голове и рукам Паскаля — да и его состоянию в целом, ничего хорошего в Дижоне не произошло.
— Покажи кухню, — прошу я.
— Можно мне…
— Сиди тут, — велю Паскалю в кресле.
Три тумбы, газовая плита, стандартный холодильник, чайник в розетке, на подоконнике бутылки с водой, квадратный стол у стены с двумя стульями. Не развернуться, не повернуться, не разъехаться. Кухня для двоих.
Я присаживаюсь, прислоняюсь спиной к стене. Устала. Ничего не делала, а устала, как тварь. Рамиро садится на второй стул.
— Херня вопрос, прорвёмся, — накрывает мою кисть ладонью. — Я тоже прихуел, когда приехал сюда в начале 90-х. О-о! Тут такая жопа была в 90-х!
Рамиро Пенверн изменился за одиннадцать лет. Постарел, поседел, остепенился. Женился, отец двух девочек —
вижу в глазах. Серьёзный человек, мелкий бандит, надёжный, ответственный. Хорошо, что Роман оказался Рамиро Пенверном.
— Давай забудем былое? — глажу грубые пальцы.
— Без проблем. Я хотел предложить тебе то же самое. Гайя, мы — друзья. Ты всегда можешь на меня положиться. Честно? Мне жаль, что с тобой приключилась беда, но я очень рад видеть давнюю знакомую. Прорвёмся, — он улыбается жёлтыми зубами и сжимает мои пальцы.
Ванная — закуток под лопаты и швабры. В ванне не полежать в полный рост, зеркало висит на уровне моей груди,
унитаз? — поместимся. В навесных шкафчиках полотенца, шампуни, мочалки.
— Паспорт и деньги. Паспорт и рубли привезу послезавтра, — Рамиро залезает в тумбу под телевизором. — Вам в первую очередь. Ха-ха, — кидает на кровать русско-французский словарь и букварь. — Учите. В квартире нет стационарного телефона, поэтому такой аппарат тебе, — показывает сотовый.
Красный, маленький, с маленькой красной антенной. — Деньги на нём есть, Фабрису лучше не звонить — денег сожрёт дохера. Сзади я прилепил твой номер телефона — запомни, и свой номер — звони в любое время.
Маленький, красный, с маленькой красной антенной и узенькими кнопочками. И как им пользоваться?
Рамиро замечает моё недоумение:
— Инструкция, — вытаскивает коробку из второго ящика тумбы. — Выучишь русский, прочитаешь инструкцию.
Я передаю ему два паспорта. Паскаль откидывает затылок на подголовник кресла.
— Галина Батон. Ха-ха! — ржёт Рамиро. — Галя, блять! Галочка! Не, твой мне не нужен, я ж Паскалю буду делать права, — открывает второй паспорт. — Павел. Пашка. Какой ты, блять, Пашка? — смотрит на бледного Паскаля. — Сколько денег меняем?
Отсчитываю деньги Фабриса:
— Тысяча долларов? —
нет, ну арифметика — это прям моё!
— Это ж дохера! Дай-ка, — Рамиро подсаживается ко мне на пол. — Во, достаточно, — забирает триста долларов.
Резкий запах ударяет в нос.
— Что за вонь? Вонючим сыром воняет.
— Это, наверно, я, — Паскаль вытирает лицо предплечьем. — Простите.
— Не, это я, — Рамиро двигает кроссовком. — Я неделю в одних носках хожу.
— Тут есть доктор? — спрашивает Паскаль. — Или как вызвать доктора на дом?
— Поликлиника через пару домов, пешком десять минут. Тебе надо руки бинтовать?
— Там нет кожи, — Паскаль вертит рукой. — Месье Сантерелли дал нам лекарства, но для обработки только бинты и обеззараживающие средства.
— Понял, — кивает Рамиро. — Я организую доктора.
— А еда? Как готовить еду?
— Паскаль, в твоём состоянии как раз о готовке и нужно думать, — бросаю разъярённый взгляд.
— В холодильнике готовые бутерброды, овощи, фрукты, мазик, кетчуп, консервы, щи в кастрюле, макароны с котлетами в кастрюле. В морозилке сосиски, пельмени. На полках картошка с макаронами — кипятком залить. Другие макароны, гречка, рис — варить. В хлебнице хлеб на выбор. На четыре дня как минимум хватит.
Вопрос не в количестве, а как готовить, если я не готовлю? Кому готовить, если у Паскаля руки не двигаются? У Рамиро нет поварихи по вызову, как доктора на дом?
— Такие дела, — Рамиро поднимается с пола. — Обживайтесь, привыкайте. На бойтесь выходить на улицу. Звоните, если потеряетесь или потеряете друг друга.
Перед уходом Рамиро показывает, на какие замки закрывать изнутри квартиру. Оставшись один в комнате, Паскаль разувается и запутывается в рубашке.
— Тебе бы поесть и отдохнуть с дороги, — вытаскиваю его из мокрой насквозь рубашки. — А лучше каких-нибудь таблеток принять.
— Мне бы помыться, но я не в состоянии.
Самостоятельность включается моментально.
У меня, не у Паскаля. Я помогаю ему справить нужду, раздеваю догола, снимаю бинты, поливаю голову и плечи лейкой, мокрыми руками провожу по спине, торсу, ногам. Вытираю не насухо.
— Получше?
— Да, но я не могу ходить голым.
В шифоньере нахожу одежду. Выбор не велик. Жаловаться напрасно. Треники, майка, трусы. Одеваю Паскаля. Обожжённые руки воспалены. Протираю специальной водичкой, слабо наматываю новые бинты.
— Мне стыдно, — Паскаль прижимает подбородок к груди.
— Не говори так, — поднимаю на себя зелёные глаза.
— Я беспомощный, бесполезный. В туалет самостоятельно не могу… —
затыкаю его поцелуем в губы. — Я сутки не чистил зубы.
— Я тебе и зубы почищу, и зад вытру. Не смей называть себя беспомощным. Я вытащу тебя из болезни. Будешь есть? — откладываю медикаменты на тумбу.
— Сходите в ванну. Вы о ней мечтали в самолёте.
Под душем щиплет левый висок. То ли там дырка, то ли царапины. Московская вода смывает Францию, Франция утекает в слив. Как просто.
Полегчало? Нихрена. Футболка, треники, трусы —
вот это панталоны! прямо для моей жопы.
А где стиральная машинка? А куда грязную жандармскую форму?.. Не говорите, что в квартире нет стиральной машинки. Верёвки под потолком есть — значит, можно сушить, но где, блин, стирать? Ладно, брошу в тазик до лучших времён или до появления стиральной машинки.
— Кушать будешь? — заглядываю в комнату.
Паскаль лежит на кровати.
— Да. Я помогу.
— Тихо. Лежи. Я сюда принесу.
В кастрюле плавают капустка и морковка в жёлтой воде. Фу. В кастрюле не плавают маленькие скрученные макароны и котлеты. В бутерброды можно было и побольше положить розовой толстой «салямы» — хотя, на «саляму» не похожа. Помою помидор себе, помою огурец Паскалю. Майонезик для помидора.
Что за плоская банка с кольцом? Стучу ногтями — не отвечают. Берём всё. Располагаемся на кровати.
— Это надо было подогреть, — Паскаль опускает взгляд на кастрюлю с макаронами и котлетами.
— Я не знаю, как включать плиту. Ешь так.
— Да я бы… — поднимает перебинтованные кисти, — с удовольствием.
Кормлю Паскаля. Пихаю вилку холодных макарон, пихаю полную котлету.
Голодный! Сутки не ел. Пихаю огурец жопкой. Передохнём. Попьём газировочки из горла.
— А это что такое?
Пихаю в себя помидор с майонезиком, откладываю на покрывало бутерброд с «салямой-не салямой» и сыром.
— Не знаю, — беру банку с кольцом. — Что-то. Ты уже выучил русский?
— Я… — Паскаль поворачивается к включённому телевизору. — Я фильм какой-то смотрел с Депардье и Клавье.
— Чудно, — слежу за усатыми Депардье и Клавье в смешной каске с крылышками. — Смотрим французский фильм на русском языке. Зато телевизор смотрим. В пансионе телевизоров не было.
— К… — читает Паскаль на банке. — Похожа на «К», предпоследняя тоже «К», «Ка» на конце. Ки… Ки-что-то-ка.
— Что гадать? Откроем, узнаем.
— Осторожней!
Подцепляю кольцо, тяну наверх, ломаю крышку.
— Фу-у-у, — подношу открытую банку к нашим лицам. — Что это… красное? Кровь? Тут кого-то убили. Смотри, как разворотили.
— Я пробую первым?
— Не хватало поноса, Паскаль. Ладно, один раз в день тебе зад подтереть, но с утра до ночи — нет.
Насаживаю на вилку красно-вонючую тушку — иначе не назовёшь. Отправляю в бухту. Газировка наготове — запивать. Открытая кастрюля наготове — плевать туда.
А-а-а! А-а-а! Или как поют, когда хорошо? Как передать оргазм не стонами? Я покраснела — чувствую, как заливаются щёки, чувствую, как растекается тепло от горла до живота. Рай. Амброзия. Я — богиня в раю. Или я отравилась. Ради такой вкусноты я готова к поносу.
— И? — Паскаль округляет глаза.
— Это, наверное, рыба. А красное — не кровь, а соус. Рыба в соусе и банке, —
Паскаль открывает рот. — Давай ты всё же попробуешь, когда выздоровеешь, а я подольше раскушаю.
Всё мне! Всё моё! Понятия не имею, что за педерастия в железной банке, но вкуснее я ничего не ела в жизни. А добавочка в холодильнике имеется? Попозже проверю. Если нет — позвоню Рамиро, закажу повтор оргии.
Подношу ко рту Паскаля половину котлеты. Губы трясутся, глаза отведены — заинтересован пузатым Депардье. Слеза капает на скулу.
— Я налил мадам Фату то вино. Я отравил мадам Фату тем вином.
— Нет. Нет-нет-нет, — приковываю к себе взгляд. — Ты ничего не сделал. Ты налил, потому что тебя попросили налить. Ты не знал, что там отрава. Ты не отравил её, Паскаль.
Он плачет, как в детстве на чердаке Сильвена —
на чердаке моего умершего отца. Я заваливаю его на бок на подушки, обнимаю, целую щёки, губы. Он хочет меня обнять в ответ, но не может. Пахнет холодным мясом, майонезом, надкусанными огурцом и помидором. Во французском фильме говорят на русском.
Галина Батон и Павел Рутгер твёрдым шагом идут вперёд. Галина Батон и Павел Рутгер всегда будут Гайей Бут и Паскалем Ригером.
