***
Побега короля из замка никто не боится. Арсений понимает это в течение всего дня приготовлений. И не потому что правителю не от кого скрываться и некуда бежать. Причина несуразная, но действительная, и она безжалостно вставляет палки в колёса: Антон не может собраться сам. Это глупо. Стоя в королевских покоях, советник не может сдержать смешка. Шастун не знает, где лежит одежда, не знает, что может пригодиться в пути. Он так беспомощен и отчаян в сборах, как ребёнок. И правильней было бы сжалиться, но Арсений даёт себе шанс заглянуть на мгновение за ширму королевской красоты. — Всё необходимое мы сможем купить в дороге, — наконец озвучивает мысль, которая крутилась всё время на языке, и Антон останавливается посреди комнаты, бросая жалостливый взгляд на стопкой сложенные полотенца, халаты и мантии; ножницы, гребни, щётки и даже мешок с кольцами. — Вам понадобится только один комплект одежды и что-то тёплое. Можете взять свитер. Подходит уже одетый сам и бережно забирает в охапку, откидывая на кровать. Поднимает небольшую кожаную сумку и сам укладывает туда щётку с зубной пастой, а потом протягивает обратно королю. — Возьмите деньги золотом и марками, положите немного в разные места на случай ограбления. — Ты шутишь? — удивлённо переспрашивает Антон. Странно забирать короля в большой мир. — Ни разу. На дорогах часто орудуют шайки бандитов, — пожимает плечами и для верности улыбается. Из груды вещей ещё берёт мешок с кольцами и открывает прямо под носом. — Украшения снимайте. Крест можете оставить, а королевские знаки все долой. Антону нестрашно, Арсений видит. Он увлечён чем-то новым и неизведанным, в предвкушении опасного и интересного стягивает поочерёдно золото с пальцев, цепи с шеи и запястий. Живым, хоть и недолго, его тоже видеть приятно. Арсений завязывает мешок и ещё раз оглядывается. — Антон Андреевич, если вы уверены, я расскажу, как всё будет происходить, и вы в очередной раз хорошо подумаете, — присаживается на зеркало и складывает руки на груди. На этот раз серьёзно ждёт, когда король поймает настроение. — Я тебе доверяю. — Мне кажется, вы не совсем понимаете, что вас ожидает в большом мире без титула и регалий. — Арс, я не ребёнок в конце концов. Я путешествовал и ездил в походы с отцом. Уверен, что несколько часов верхом и ночь у костра меня не ошарашат так, как ты себе надумал, — успевает за короткий разговор даже возмутиться. Это уже тот самый Антон, которого советник встретил ещё принцем. Попов старается не обидеть, но это сложно в их общих обстоятельствах, поэтому просто кивает, соглашаясь. Хотя в сущности не собирается заставлять короля спать на земле посреди леса даже ради забавы. — Нас действительно ждёт долгая дорога. Несколько дней верхом с остановками на ночлег, — рассказывает Арсений, а сам двигается ближе. — Пойдёте в кабинет — подпишите нам проездные, желательно несколько. Мы будем пересекать границы, и они нам потребуются, чтобы избежать проверки документов. Документы, — задумывается на мгновение, рассчитывая какие-то возможности исходов, — возьмите, но будем надеяться, что они не пригодятся. Садится рядом на кровати, подтягивая одну ногу под себя. Задней мыслью он уже скучает по мягкому и большому королевскому ложу. — Я точно готов, — Антон нерешительно тянет перебинтованную руку за прикосновением, проводит тыльной стороной ладони по щеке советника, а он в ответ перехватывает, целует запястье и снимает с себя. — Я рад, — выдыхают, лёгкость рассеивается. С каждой секундой промедления молчание всё тяжелее. Выезжать им нескоро, ещё можно будет десять раз всё обдумать и поспать. Да, Антону бы поспать не помешало. Может быть, Арсений сможет его уговорить в следующем приливе нежности. А сейчас эгоистично забирает для себя все взгляды и вздохи. Антон больше не смотрит так горячо, как тогда, когда приходил будить прямо в постели. И после истории с изнасилованием ещё долго не сможет в здоровом уме подступиться к теме любого сексуального взаимодействия. Но Арсений всё помнит. И не жалеет, что именно этот взгляд, которым смотрит Антон сейчас, не обжигает — ласкает аккуратно каждый дюйм, захватывает восхищённо линии. И гори оно всё адским пламенем: Арсений обожает момент, когда может по горло купаться в таком внимании короля.***
На конюшни приходят вечером в форме прогулки. Их встречают у самого входа, главный конюх вежливо кланяется в замешательстве, ведь никто готовить лошадей не приказывал: оба явились без предупреждения. Антон только сдержанно кивает в ответ и позволяет объясниться за себя советнику, проходя внутрь. То, что Антон не общается с прислугой, и не плохо, и отнюдь не хорошо. Думается, что лучше невинным не попадаться под горячую руку короля, а с другой стороны молчание плодит слухи. Страх ещё куда ни шло, а сомнения — непозволительны. Арсений возвращается, распустив всех обитателей по домам. Антон к этому моменту уже стоит в деннике, уткнувшись лбом в морду своего чёрного коня. — Я буду скучать по котам, — вдруг хрипит он и бросает быстрый взгляд на Арсения. Который даже не понимает, смущён он или удивлён неуместному упоминанию рысей. — Хоть в сумки с собой запихивай. Деймос, наверное, в лес убежит опять. Надо сказать, чтобы их реже кормили. — О них позаботятся. Вы уезжаете не навсегда, — король продолжает кивать, открывает стойло и проходит внутрь, не боясь испачкать сапоги. Гладит. Рассматривает. Перебирает и треплет гриву. Арсений читает табличку с именем и поднимает брови. — Вашего коня зовут Конь? — чуть погодя говорит в светлую макушку, пока Антон поднимает поочерёдно ноги лошади, проверяя копыта. — Да, а что? — У вас проблема с именами, — немного смущённо произносит советник. Антон разгибается с немым вопросом на лице. Говнюк, Гадюка и Конь — вот это сборище. Хотелось бы показать королю коллекцию кораблей Теодора, который в пять лет умудряется придумать каждому что-то вдохновляющее и сложное. — Это меньшая из моих проблем, Арс, — наконец отвечает и подходит обратно, чтобы погладить морду. Обращается с животным, как со своим собственным. Тот поддаётся ласкам, отвечает звучным фырканьем и дёргает головой, подставляя себя под руки. — Ставлю всё на то, что тебе не понравится наше путешествие, — не сразу становится понятно, что Антон говорит с животным. Тянет откуда-то со стороны морковку и подставляет на открытой ладони. — Но без тебя я не справлюсь. Потерпишь немного моё общество, а потом я снова верну тебя в тепло. Не фырчи так, я знаю, что долго не приходил. Но ты же на меня не обиделся? Антон прислоняется щекой к гладкой чёрной морде и так смотрит на Арсения. Долго, поглаживая крепкую шею. Король столь ласков, как невозможно себе представить. Вечно старается заговорить, заглядывая в глаза. Говорят, что отношение человека к животным и их отклик определяют его сущность. И Антон глубоко внутри не злой, не жестокий. Арсений просто знает это. Но никак не может стереть из памяти картинку того, как гладил плечи королевы, пока она плакала в желании умереть вместо того, чтобы раскаяться королю. Вот эти контрасты убивают. Они откидывают назад, когда думается можно признаться в высоком и вечном. Чтобы простить, недостаточно безусловной любви. Должно быть какое-то особенное чувство — нездоровое, зеркально разрушающее. Советник остаётся рядом, убеждая себя в том, что им управляет долг и клятва. Не размышляет о том, что теперь их мир — непроходимые топи. Он увяз и благостно в короле тонет. Наедине с собой прикрывает глаза и пытается понять, действительно ли не боится. И волнующий трепет внутри при одном лишь взгляде в его сторону, что, если не страх?***
Арсений протягивает блокнот из тёмной кожи, и Антон несколько мгновений не может понять, чего от него в принципе хотят. — Личное пространство на время дороги станет роскошью. Вы можете вести дневник. Записывать мысли, когда захочется поговорить с самим собой, — руку не отнимает, хотя король даже не обозначает попытку принять подарок. Настороженно переводит взгляд с тетради на советника и обратно, а потом возвращается к сумкам. — Я считаю разговоры с собой бесполезной тратой времени, — бросает через плечо, в сотый раз поправляя стремена и седло, хотя всё уже давно готово. Их задерживает только этот разговор. — Возможно, зря? — надменный смешок вырывается сам собой, и на этот раз король поворачивается с вызовом, собираясь уже огрызнуться, как видит внимательный, обращённый к себе голубой взгляд. Арсений стал смотреть вот так: задумчиво, долго, с перерывами на едва различимые эмоции. Он смотрит глубоко в душу, смотрит тоскливо, как будто пытается что-то разглядеть, увидеть проблески прошлого и расстраивается, когда ничего не находит. Антон ненавидит это. — Дийкстра вёл дневники, — советник опускает руку, но не двигается, раскачиваясь с пятки на носок. — Он вёл записи, чтобы передать опыт будущим советникам. Это протокол службы. Ты нас задерживаешь. — Можете вести записи для будущего себя. Мы никуда не спешим, — копирует поведение. Тогда Антон в два шага подходит, забирает тетрадь и, наматывая шнуровку поперёк страниц, всё ещё не признаёт поражения. — Помочь сесть на лошадь? — предложение грубое, на заботу похоже издалека и с закрытыми глазами. Король кивает на ступеньки, которые удалось найти на заднем дворе этим утром. — Себе помогите, — Арсений похлопывает рукой по плечу, улыбается и огибает вокруг. «Наглец», — думает украдкой. В их интересах покинуть Столицу засветло. Вблизи замка Антона ещё могут узнать, главный город кишит полицией, и где-нибудь только ближе к лесу можно будет расслабиться. Арсений говорит, что там, где пики дворца не видны, люди перестанут присматриваться: путешественников на проложенных тропах вечно пруд пруди. Потому, выезжая за ворота, пришпоривают коней — Арсений неприхотливо выбрал из множества породистых жеребцов одного, похожего чем-то на королевского Коня, но тёмно-коричневой масти. — Я не врал, когда говорил о том, что ничего не запомнил со времени бойни. По дороге к чаще леса они двигаются шагом. Арсений видно ждёт, что король заговорит первый, и не выказывает никакого излишнего восторга, когда слышит хрипловатый голос. Последний раз они ехали так рядом на охоту: правители нечасто передвигаются верхом. Оттого взгляд цепляется за детали усадки — у Арсения она более расслабленная, служебную выправку он умеет выключать, — высокие сапоги, сжимающие ноги от щиколотки до самого колена и складки плаща, лежащие водопадом до края стремени. — Я вам верю, — благо не бросил очередное «Это нормально». У Антона этого нормального по пальцам можно пересчитать. — Я этим не горжусь. Как и всем, что сделал в том состоянии. Я также не считаю, что корона означает вседозволенность и даёт право отступаться от нравственности, — чеканит, как на присяге, глядя вперёд на дорогу. — Антон Андреевич, вы не обязаны это говорить, — тихо напоминает советник, скорее для спокойствия короля, чем для чего-либо ещё. Зелёные глаза косят в сторону, откуда к нему обращён чистый голубой взгляд. Антон сглатывает, снова ловит чуть вдали гружёную повозку, заземляя себя и свои терзания. — Я не бросил Иру, она пожелала развода сама. В нашем с ней положении я просто не смог отказать. Её здоровью ничего не угрожает, но я оплатил врача в поместье для присмотра. И я отдаю себе отчёт в том, что в обществе нет понятия о королеве, отрёкшейся от брака, — это недоступные подданным тонкости. Всегда будет король, которому наскучила очередная королева. При любом раскладе, через время людям станет всё равно, в другом королевстве она сможет найти мужчину и счастье. Это будет тяжело, невыносимо печально, и мне находиться с ней в этом горе. Но однажды мы оба двинемся дальше, — монотонно пересказывает каждую строку, заготовленной за несколько часов речи. Антон разжимает сцепленные на поводе кулаки, те простреливают ноющей болью. — Как ты уже заметил, нам предстоит много времени наедине. Не хочу, чтобы эти вопросы оставались открытыми. — Вы ещё волнуетесь о моём отношении, — проницательно щурится. — Арсений, — Шастун наконец усмехается и поворачивается лицом, открывая для советника себя. — Я не смогу оправдать вас, это работает иначе, — спокойно произносит, не сводя взгляда, хотя на дороге было бы хорошо им пребывать под присмотром. — Знаю, Арс. На первой остановке в Подгорлице Арсений говорит, что лучше Антону остаться с лошадьми и подождать: уходит на поиски того, чем они могли бы перекусить в дороге. Возражений никаких не встречает. Советник тонко чувствует перемену в нём — постоянно вдвоём необычно, за пределами дворца некомфортно. Однако — Антон об этом не упоминает — с каждым шагом дальше от Столицы дышится легче. Знакомое чувство, отдающее горечью незабытой бойни, когда не было ни герба, ни короны — только он сам. И былое беспокойство начинает отпускать. Арсений с разрешения обращается к нему неофициально, только по имени, чтобы не привлекать внимания. И только во время перевала у реки, где ни одной живой души на виду, позволяет нежное и голосом совсем уж сладкое «Ваше Величество». Это всё мелочи: перекус, общение с людьми, покупки в придорожных киосках, — но из них складывается путешествие. Становится кристально ясно, что Арсений не обделён жизненным опытом, в отличие от самого Шастуна. Он самостоятельный и справляется с дорогой намного лучше. Даже отдаёт простейшие указания вроде куда свернуть, ускориться или наоборот притормозить, надеть капюшон, помолчать, когда их всё-таки останавливают на границе. Арсений сопровождает на каждом шагу — Антон слушается. Не принимает решения, не несёт никакой ответственности, просто повторяет за советником, и каждая мелочь милосердно снимает с плеч груз власти. Ожидание долгое. Желание занять себя само достаёт блокнот из сумки. Перед глазами рябят пустые страницы, в сгибе обложки покоится грифельный карандаш. Антон мнёт в пальцах уголок, оглядывается и прислоняет стержень к бумаге. На первом развороте ни слова — стройная королевская подпись и куча бесформенных клякс. Страсти писать нет. Заглядывать в себя устал. Анализировать происходящее рискованно провалом обратно в апатию. Арсений не даёт, судя по рвению, в принудительном порядке. Старается разговаривать на разные темы и обращать внимание короля на всякое, просто чтобы удержать контакт. Но его сейчас рядом нет, а собственные мысли так и не собираются во что-то рациональное. Наверное, дневники всё же не для него. — У меня есть хорошие новости! — чуть звонче обычного поёт Арсений из-за спины, на что Антон закатывает глаза и захлопывает блокнот, сразу же убирая его в сумку, что не ускользает от взгляда советника. — Ты нашёл алкоголь? — деланно равнодушно приподнимает бровь. — Лучше! Я нашел козий сыр, — копошится в мешке, поставив тот на колено, и вытягивает наконец небольшой треугольный кусочек. — Пробуйте, это очень вкусно. — Поверю на слово, — морщится и немного отворачивает голову. — Местный скотовод не стал торговаться, но подарил сверху бутыль молока. Когда мир открывается, нужно открываться ему в ответ, Антон, — с прищуром улыбается голубоглазый и снова протягивает кусочек белого сыра. Внезапно Антон идентифицирует намерение неверно, или же просто придумывает себе очередное опасное развлечение: обхватывает запястье поданной руки и подносит к лицу. Под растерянным взглядом цепляет зубами. Только потом прикрывает веки, языком перекатывает во рту и надкусывает. Арсений пальцы разжимает, рука ещё в наглом захвате. И еле улавливает удовлетворённое мычание, уставившись на губы, что тянут сумасшедшую улыбку. — Что вы… Антон снова подаётся вперёд, высовывает язык и мокро проводит по подушечкам, забирая белые капли сыворотки. — Вкусно, — соглашается быстро и кивает больше сам себе, чтобы согнать кумар. Перед Арсением картинка заела, как в бреду. — Так зачем ты торговался? У нас полно денег. — И об этом не обязательно знать кому-то, кроме нас. Можете сверкнуть кошельком, конечно, и — уверяю — вас по неопытности оберут до нитки. Антон звучно фыркает, а Арсений веселится. Тягу к колкостям он тоже у советника раньше не замечал. Может, мешало положение. Но в городе прямо у подножия гор, куда нечасто заглядывает солнце из-за каменных природных стен, позволяет и шутить, и трогать, и смеяться над удивлённым и перманентно загруженным выражением лица. — Я ещё кое-что придумал, но нужно успеть до темноты. — Боюсь предположить, — угрюмо вставляет своё мнение Антон, хотя после недавнего обеда разительно подобрел и расслабился. Его временами беспокоит собственная растерянность и беспомощность в отсутствие слуг и удобства получить что угодно по первому приказу. Но неизвестность даёт позабыть тревоги прошедших дней и неотрывно привязаться к реальности. — Я знаю, где мы можем остановиться на ночь, — не обращает внимания на гонор. — Поторопимся, Ваше Величество. «Сегодня» — понятие растяжимое, ведь время перевалило едва ли за полдень. «Сегодня» они и не успевают. Лесная тропа сгущает краски, представляясь бесконечным омутом. Над головой смеркается, солнце давно уж скрылось за горизонтом, и ночь постепенно отвоёвывает у дня природные просторы. Это красиво. Антон вслушивается в громкое жужжание цикад: раньше он различал это престранное пение, но сейчас, в глубине деревьев, оно громче — в тишине от беседы с советником закладывает уши. — Ты нервничаешь, Арсений, — Антон говорит, напрягая связки, чтобы голос не затерялся в шумной какофонии леса. — Что-то не так с дорогой. Я помню её иначе, — поворачивает голову, где советник без конца оглядывается по сторонам. Большую часть времени он старается не проявлять отрицательных эмоций, чтобы король не почувствовал почву для собственных размышлений. Но сейчас вовсе не заботится об этом, вытягивая из кармана компас. Антон слишком устал, чтобы подхватить, потому усаживается глубже в седле и вытягивает носки из стремян, чтобы размять ноги. — Хочешь сказать, что мы заблудились? — безразлично переспрашивает. Здесь искать дорогу без толку: звёзд не видно за кронами деревьев, до выхода с тропы по ощущениям ещё долго, поэтому и сильной мотивации искать решение проблемы Антон не видит. Куда-то они всё равно выйдут, а провести в дороге лишние пару часов не так страшно. Может, повезёт и они встретят проходящего мимо путника, тогда и спросят дорогу. — Нет, направление верное, — сосредоточенно бормочет Арсений. — Карту вы далеко убрали? Антон из внутреннего кармана куртки вытаскивает свёрнутую в несколько раз бумажку. Купили в том же поселении днём; Антон отнёсся к клочку со скудным начертанием объектов и дорог с презрением: произведение местного картографического искусства — такая себе серая отсебятина для особо отчаянных путешественников, которые любят срезать маршруты непопулярными способами. — И что ты предлагаешь? — как бы невзначай интересуется Шастун. — Не останавливаться. Последний вывод прокалывает мыльный пузырь спокойствия. Антон сжимает зубы, ощущая на себе спектр эмоций советника. У них есть договорённость, он мгновенно перестраивается и, контролируя всплеск, говорит: — Расскажи, как путешествовал через эти леса, — советник отрывается от бумаги и щурится, чтобы в сумраке различить силуэт короля. — Дорога от Ласточки знакома всем, кто пожелал остаться и служить в монастыре. Здесь прилежащая территория к Югу, общественный тракт через реку с той стороны, — рукой машет вправо за плечо Антона и немного улыбается. — Он идёт объездом населённых пунктов, то есть по большой петле. Я ещё подростком узнал проезды насквозь и с тех пор ни разу не путешествовал иначе. Нам с вами это тоже на руку, — ободряюще пожимает плечом. — Может, в том виновата близкая ночь, но пролески должны просвечивать вплоть до берегов. И растительность не меняется, близко к горам, я имею в виду, деревья ниже и беднее листвой, — поднимает руку, чтобы сорвать с ветки молодой фигурный побег. Разглядывает его, проворачивая в пальцах, как игрушечную юлу. — Нас обманули с картой, Антон Андреевич. Скорее всего наш пункт назначения и нужная дорога сейчас пролегают ровно параллельно, на милю плюс-минус. — Но зачем какому-то левому торговцу подставлять нас? — глупо переспрашивает Антон и тормозит рядом с советником, что безотрывно пялится далеко в чащу. Лошади делают ещё пару шагов на месте, стригут ушами, ловя приближающийся топот шагов. Люди — в лесу посреди ночи. Наивная мысль о том, что им посчастливилось встретить кого-то, кто укажет дорогу, очень быстро скатывается до жуткой нелепицы. Просто так тут делать нечего. Стража? Доспехи бы звенели и мерцали. А у этих пятерых даже мантий нет, только цветастые — неуместные в лесу — сюртуки да мешки с чем-то. — У вас есть оружие? — шепчет советник, сверля взглядом встречное движение. — Кинжал в сумке, — честно и без промедления выдаёт Антон, мысленно примеряясь к тому, как именно можно тот быстро вытащить. Арсений не делает резких движений совсем, хотя рвануть вперёд со всей мочи кажется хорошей идеей, но тогда они рискуют стать добычей на охоте в незнакомом лесу. — Хорошо, — Арсений выдыхает. — Не волнуйтесь, он нам не понадобится. — Тогда зачем спросил? — На всякий случай, — фыркает он, отпуская повод. Точно пятеро, идут вразвалочку, не быстро и тоже обсуждают их. С небольшой дистанции можно различить женские и мужские молодые голоса. — Говорить буду я, наденьте капюшон. Медленно. — Нежданно, негаданно, очень приятно, — один из группы делает пару шагов к ним и раскидывает руки в стороны. Не пьяный, может, слегка, иначе почему бы так шататься на обеих ногах? — Гости в Дальних лесах — это что-то новенькое! — Доброго вечера, господа, — бесцветно приветствует советник и в ответ разводит руки и держит их перед собой. Антон, покосившись, видит, что остальные ненавязчиво их окружают. — Видно, мы с братом перепутали дороги. Дальний лес не входил в наши планы. — Так тут на три версты ни одного живого не встретите, душа моя, — парень расплывается в широкой улыбке. — Как же вас занесло в нашу глушь? Коли тракт обходите стороной, надо бы знать местность. — К Горному Колизею по тракту не добраться. Направьте, если знаете выезд, — Антон дёргается, когда светловолосая девка отлаживает бок коня и подбирается к хвосту, без умолку приговаривая свойскую лабуду. — Иначе мы двинемся дальше — темнеет, — громче повторяет Арсений, замечая опасные движения. — Будет вам торопиться, друзья. Я так изголодался по новым лицам! — мычит довольно, скидывает с плеча мешок, продолжая тянуть своё. — Перепутали, говорите, хм. А чему же обязана разлука с родным Колизеем? Торговать аль путешествовать отправились? Сердце бьётся где-то в глотке. Речь у чужака своеобразная, но течёт мёдом в притихшем лесу. Как песнь искусного барда, обволакивает и пудрит мозги. Не похожи они на случайных прохожих, ой как не похожи. — Учиться, господин. Мы с братом бакалавры в области философии творения, — Антон едва улавливает во лжи крупицы информации, которую Арсений пытается выдать за чистую монету. Учёные сыны, а значит, юные и бедные, как мыши церковные. Неплохо. — Не сочтите за дерзость, староваты вы для студента. А брат немой, я полагаю? — мило наклоняет голову к плечу. С высоты усадки Антон может видеть откровенное веселье и, конечно, недоверие этой сказке — подыгрывает. Арсений приказал молчать, но прямое обращение они не обсуждали. Если повернётся в сторону за позволением, это выдаст с потрохами. Потому король лишь приподнимает голову, светит лицом сквозь край капюшона. — Мы не хотим проблем, — советник подтягивает повод на себя, мирно отодвигаясь от наглого облапываяния себя, коня и сумок. — Не желаете помогать — позвольте проехать, мы спешим. — Монеты нас разговорят наверняка, — сладко шипит белобрысая, что пристроилась прямо под рукой Шастуна. Антон презрительно смеряет выскочку взглядом, за спиной Арсений снова говорит: — Монет не имеем, можем расплатиться марками на размен. У Антона золото прямо на поясе висит, глупый ход. И остальные его быстро просекают, белая кивает вожаку, и тот скалится ещё шире. — Потратили на золотые пряжки? — Или на коней королевской масти? — вступает парень недалеко от Арсения. — Вот врать не надо. У меня тонкая душевная организация, само сердце чувствует неправду, — театрально прикладывает ладонь к груди. Какой уродец, смеётся, почувствовав наживу. — А близостью смерти оно случайно не фонит? — вдруг бросает Антон. Все замолкают. Даже вожак удивлённо подкидывает брови. Антон незаметно расстегивает цепочку на мантии и оборачивает ей кулак. На периферии Арсений сглатывает и жалостливо переводит взгляд. Они — шайка мелких бандитов. В лучшем случае выкрадут лошадей, оберут до нижнего белья и свяжут на обочине к дереву. И не убивать же их за это, да? Советник хотел договориться без лишней суеты, но бессмысленно. Опасность уже рядом, не смертельная, если покориться и отдать всё добровольно. Может, пригрозят, да отпустят. Чёрт с этими деньгами, их можно прямо сейчас выкинуть шакалам в ноги, но те не успокоятся, почуяв слабость. У Антона в сумке королевская печать и документы, у Арсения — лекарства: им нельзя ничто из этого потерять. Выхода нет. Антон мысленно сохраняет себя настоящего в его голубых глазах и украдкой просит Бога сберечь советника в этой драке. А потом плавно разворачивается, подпрыгивает, перекидывает ногу через седло и бьёт каблуком в лицо белобрысой. Конь истошно вопит, мантия тянет назад, сползая с плеч, путается в седле, но Антон успевает ударить второго разбойника цепочкой в нос прежде чем отвязать её и кинуться к сумке с кинжалом. На Антоне двое, на советника валятся разом три, стаскивая с лошади на землю. Мельком Шастун ловит чей-то хрип и улыбается сам себе — советник носит кинжал в сапоге. Вытаскивает свой из ножен, на него налетает сзади девчушка, и он железной рукояткой, вслепую, попадает в глаз — тёплая кровь брызгает на руку. В темноте её не видно, но Антон, как дикий зверь, чувствует запах и безрассудное удовольствие. Следующим движением вспарывает ей глотку, а парень, очухавшись, бьёт сбоку кулаком в живот. Дух выходит на мгновение, взгляд ловит мутный отблеск ножа, что целится на удивление не в слабое место, а в тело — глупец — нападение пресекается, предплечье Антона жжёт от прикосновения с лезвием, что полосует по коже куртки, он хватает за грудки и резко ударяет лбом в лицо. Дезориентирует, откидывает на землю и всаживает на манер грабителя свой клинок ему в сердце. Разгибается, но перевести дыхание нет ни секунды — вожак резво запрыгивает на Коня, Антон дёргает свою мантию из-под задницы, украдывая миг, когда тот теряет равновесие, утягивает головой вниз. Уж сломал он себе шею или нет, не выясняет, достаточно его предсмертного крика, чтобы помчаться молнией к Арсению. Советник полулежит на мёртвом теле, сверху его врукопашную зажимает мужчина помощнее. Его Антон поднимает и отбрасывает на голом адреналине и там же разбивает голову о камень. Треск черепа такой громкий в тишине леса. Антон прикипает к бурому пятну на придорожном валуне. Остатки злости управляют, бьёт второй раз. Он мёртв. Понимание накатывает слишком поздно. Пальцы уже вязнут в каше из крови и мозговой слизи. Мёртв. Свой пульс стучит в висках, взгляд мутнеет. Мёртв. Ночная прохлада, которая пару минут назад конденсировалась от дыхания, отступает. Пламя самой преисподней охватывает тело, будоражит душу. Колени неприятно стукаются о землю рядом с трупом. Глаза закрываются в одном лишь желании не провалиться назад, удержаться на поверхности, где волны ласкают щёки. Вдох. Выдох. Онемевшие ладони сами собой вытираются о штанины, между пальцами вязко и липко. Его колотит, клинит, коротит связь с реальностью. Новое состояние просто удивительно: страх возбуждает, перемешивается с омерзением, удовольствием, сытостью какой-то кровожадной. И слёзы, откуда только? Они мешают дышать, концентрируются комом в горле и выступают в уголках глаз. Все мертвы. А его руки снова в крови. Моргает. Арсений опускается рядом и берёт его лицо в ладони — настоящий. — Антон… — опускается от глаз вниз к уложенным аккуратно окровавленным рукам. И давится на полуслове. — Я в порядке, — сиплый тон отчего-то дрожит. Приходится сглотнуть и тряхнуть головой, избавляясь от контакта. — Не задело. Ты как, живой? Советник слабо ухмыляется и кивает. А потом нервно смеётся. Сначала Антон не понимает, что происходит. Арсений хохочет, как в последний раз, откидывает голову, обнажает белую улыбку и громко от всей души смеётся, это не веселье — почти истерика. Шастун тоже хмыкает больше самому себе, чем на странное поведение советника. Позволяет уткнуться в своё плечо и невесомо целует в висок у кромки волос — нужно отдышаться. — Давай осмотрим тебя, Арс? — Антон не заботится о грязных руках, когда слышит о том, что первый удар грабителей пришёлся по спине. Тянет от себя и костяшками пальцев направляет взглянуть в лицо. — Ты еле двигаешься. Вдруг что-то порвалось или раны открылись? — Нет, — мягко вертит головой. — Я перебинтован. Даже если пошла кровь, лучше оставить, как есть, и промыть перед сном. — Больно? — тут же переспрашивает, на щеках советника от его пальцев красные разводы. Но Арсений улыбается. Чисто и открыто — Антон слепнет ко всему остальному. — Почти не больно. — Скажи мне правду, Арсений, — на тон ниже повторяет, но советник не меняется в лице. Лишь смотрит в глаза, почти не моргая. — Это правда, — Антон верит. Может, расшатанное сознание слишком сильно хочет поверить: в то, что обошлось, потому не замечает болезненной одышки и явной хромоты. Решают, недолго думая, пешком всё же не идти, а как можно скорее доскакать до выезда из чащи и устроить привал уже там. Но полуживой главарь еще дёргается между лошадей и пытается уползти в сторону, там Антон останавливает его, наступив на вывернутую лопатку. Что-то сломано, и до помощи он вряд ли доберётся. Арсений со вздохом обнажает клинок, но король хватает за руку. — Что ты делаешь? — хмуро спрашивает, не давая сесть рядом. — Хочу убить, — удивлённо немного Арсений выдаёт эту мысль, как самое элементарное на свете. — Он не жилец, Ваше Величество. — Оставь. Хочу, чтобы он страдал, — приказом, на Арсения почти не глядит, сверлит хрипящее и скулящее тело под сапогом. — Бога ради, что вы несёте?! Вырывается, приседает и одним быстрым движением всаживает кинжал сонную артерию. Через секунду стихают даже цикады. Советник вытирает кровь о мантию и прячет кинжал в сапог, а потом встаёт обратно перед лицом каким-то страшно раздосадованным. Не покорился. Арсений ослушался приказа. — Они напали на нас и хотели ограбить, Арс. Лучше бы этот слизняк полз ничком до самой реки! Или сдох где-то в канаве, почему ты испытываешь к нему жалость? — задаётся вопросом прямо в прозрачные радужки глаз, видя там своё измазанное отражение. — Не испытываю. Я его не знаю и не знаю, какие жизненные обстоятельства толкнули этих детей стать преступниками, — твёрдо говорит он, прикладывая руку к груди. — Но я знаю вас, Антон Андреевич. И вы не такой. Моё убийство во имя вашей души — не его. — Глупость. — Милосердие, — поправляет, усаживаясь в седле. — Вы молились о прощении, а сейчас что? Хотите оставить человека умирать в агонии от боли, истощения и голода. Что из этого всего должен увидеть Бог, чтобы пощадить вас? До самого рассвета Антон думает. Каким-то странным образом этот путь напоминает ему дороги с Дийкстрой, только Арсений не принуждает голосить песни о величии королей. Тоже углубляется в себя. Отмывая в реке руки и лицо, думает, что советник прав, — бесполезно сожалеть об убийствах, не делая ничего, чтобы стать лучше. Видя под утренней дымкой покатую крышу высокого гостевого дома, обещает стараться. И единственный раз поднимает глаза к светлеющему горизонту, чтобы поблагодарить высшие силы за Арсения, которого всё же сберегли.***
— Не сдаём комнаты после полуночи, — грубо отшивает владелец. И это очередной Антонов опыт, когда большой мир не улыбается и не раскрывает тёплых объятий, — второй подряд. Антон отступает подальше в тень, укрываясь под капюшон, пока советник ставит локти на высокую стойку и подаётся вперёд. — Не ври, Журавль, я сто раз оставался тут по часам, — было сразу понятно, что советник имеет свои связи в городе и знаком с шкафовидным мужчиной. Однако отыгрывает приятельство тоже он один. — Да, и с тех пор почасовая оплата сдохла собачьей смертью — уборка обходится мне дороже аренды. Катись, дружок, — и глядит ещё на Антона с такой ухмылкой, что хочется её об эту стойку разбить. — Мы заплатим вдвойне, — резво отбивает голубоглазый. Не сдаётся уж очень настырно, привитые манеры Антону бы такого не позволили. И они же тянут советника забрать поскорее и уйти, пока не произошло чего похлеще, ведь сопротивляться полноправно они вряд ли смогут. — Так неймётся? — приподнимает светлые брови и кивает почему-то на Антона. — Через дорогу отличный бар. — Две комнаты. На сутки. Плачу в два раза больше! — Свободных комнат нет, — опять разводит руками и улыбается от уха до уха. Арсений подкидывается сказать что-то снова, но Антон шагает вперёд раньше и успевает обратить на себя внимание хозяина: достаёт из-за под мантии кинжал и резким ударом всаживает кончиком в стойку у лежащей там же руки. Вздрагивают все, и только Шастун подбородком опирается на торчащую рукоятку и исподлобья смотрит в глаза. — А может, всё-таки по-хорошему? Журавль на мгновение бледнеет. Отнимает руку, на которую состоялось внеплановое покушение, и трёт, проверяя целостность. — Сдались вы мне оба! — бормочет рассерженно, что-то говорит вдогонку вроде ругательств, но Антон их не разбирает, заметив вопросительный взгляд советника. Арсений ещё так драматично поднимает бровь — на это Антон растерянно пожимает плечами. Ну, долго же не получалось! И перспектива успеха не маячила на горизонте. Надо было предпринять меры. Молчаливая перепалка их длится минуту-две: после мужчина выходит из двери, куда пропадал с тем же раздосадованным выражением лица. — Угрожают мне ещё. Вот ключ, давай деньги и валите. Комната одна, душ с горячей водой, бельё найдёшь. И, Арс, упаси боже я увижу вас здесь с утра. — Понял! Ты чудо, Димочка, — так ещё перегибается через стойку и тянет потрепать любовно за щёку. Теперь уже в шоке Антон. Такого проявления специфических отношений он не ожидал совсем. Особенно контрастно оказывается столкнуться через мгновение со строгим осуждением прямо на пороге комнаты. — Вам нельзя так вести себя. Журавль хотел набить цену за комнату, а вы сразу же опустились до угроз. Это просто отвратительно, Антон Андреевич, — пока не смотрит на растерянность короля, режет официозом и искренне сердится. — Но он послал тебя, и не один раз! И соврал же, — расставляет руки и обводит комнату: потолок низкий под мансардой, двуспальная кровать из двух матрасов и дверь в ванную комнату. — Я приказал стоять и молчать! — огрызается советник. — А ты ничего не перепутал? — хмурится король, когда слова уже шкрябают по гордости. — Боже, да как же вы можете распоряжаться королевством и при этом быть таким упёртым бараном, — даже в словах не сдерживается. И скинув сумки на стул, огибает кровать на пути обратно к нему. Останавливается в шаге, даже голову приподнимает, чтобы посмотреть в лицо с выражением горячей злости. Как давно с ними такого не было, ещё и по пустяку. — Поймите, большой мир совершенно другой, он функционирует не по тем законам, к которым вы привыкли во дворце. Вы приехали сюда, как гость, чтобы залатать раны и разобраться в себе. Будьте так добры, уважать уклад жизни, что пустила и приняла вас таким. Ещё и в грудь тычет пальцем, ревностно защищая этот чёртов мирок без золота и лепнины, без винтовых лестниц, хрустальных люстр, резной мебели. Арсений защищает то, что любит, и Антон смиренно этому преклоняется. — Прости, — на прежней волне замешательства, отвечает и бережно снимает с себя руку. — Я повёл себя некрасиво, — вдобавок поджимает губы, потому что признавать свою вину всегда неприятно. Особенно, когда кругом виноват только ты. — Хорошо, — излюбленно кроет советник и отступает, потирая виски. — Я тоже не должен был повышать голос. И за это прошу прощения. — Хорошо, — зеркалит Антон. Сам всё ещё топчется на пороге, хотя Арсений снял куртку и успел открыть шкаф. Комната слишком маленькая. Во дворце даже комната для грязи выглядит просторнее этой конуры, где в пятнадцати квадратных метрах умещается абсолютно всё: кровать, шкаф, стул, две тумбочки — и они оба под два метра ростом должны пригибаться на входе, чтобы край крыши не задел макушку. — Что, Антон Андреевич, боитесь, что вы и ваше самомнение здесь не поместитесь? — голос раздаётся из глубины шкафа, куда Арс залезает с головой и вытягивает скоро два полотенца. — Боюсь, что кто-то во сне упрётся ногами в окно, — так же ядовито парирует Шастун и полусадится на край. Не ошибся — в таком положении его колени тыкаются в боковую стенку. От кислой досады начинает чудиться клаустрофобия. — Антон, — Арсений оказывается рядом неожиданно и тоже приседает, укладывая руку на ногу. А второй упирается над головой, немного нависая над лежащим королём. — Лучше сходите вымойтесь с дороги. Я расстелю постель. — Кажется, моя задница стала плоской от седла, — наигранно жалуется король, чему Арсений сначала только улыбается, а потом и вовсе смеётся. — Значит хорошо, что мне удалось увидеть её в полном расцвете сил, да? Когда ещё такое будет, — сладко говорит и сверкает глазами. Даже уставший, небритый и пахнущий потом, лошадью и каким-то травами, внезапно смешавшимися с его обычным запахом, Арсений невероятно красив. У него чёлка снова отросла и над самыми ресницами подкручивается вверх. Антон позволяет себе в моменте слабости скользнуть по волнистому локону и убрать со лба. Потом снова смотрит. Как-то долго, но комфортно. Они молчаливо делятся усталостью, впечатлениями о поездке, которая едва ли началась, а уже вывернула обоих наизнанку. — Идите, — повторяет и с полуулыбкой чертит костяшкой пальца по щеке. Ускользает снова так быстро — Антон не успевает и моргнуть. Поднимает глаза на мгновение в потолок, секунду жалеет своё мягкое королевское нутро и поднимается. Немыслимо — самому мылить себя хозяйственным мылом, бросая настороженные взгляды в зеркало над раковиной. Если бы его состояние можно было описать интерьером комнаты, он идентифицировал его именно этой ванной под чердаком. Тесной, тёмной, где горит только одинокий светильник, отдающий к запаху химии и жжёного масла. Непонятно, как Арсений мирится с такими условиями, но Антона в ужас приводит хлипкий переключатель напора и в ещё больший — незнакомые серые полотенца. Шастун брезгливо решает вообще не вытираться, трясёт головой, смахивая лишнюю воду, и промакивает кудри своей же рубашкой, чтобы не стекало на плечи. Долго стоит в своём растерянном отчаянии, пытаясь свыкнуться с мыслью, что всё-таки Арсений предупреждал об отсутствии первичных благ. Но кто бы мог подумать, что лесная чаща воспринимается проще неуютной холодной комнаты в престранном гостевом доме. — Всё в порядке? — стук повторяется ещё раз, и голос Арсения вытаскивает из кокона ладоней, которыми закрыто лицо. Это усталость. Тяжёлый эмоциями день накануне и долгий путь подкашивают, заставляют себя жалеть. Может, выйди он к советнику, мог бы попросить о помощи. Он давал обещание говорить об откатах. А сейчас… с ним именно это, жалость, злость и безумие. — Нет, не в порядке. Даже шага ступить не нужно, чтобы открыть дверь. Арсений на пороге удивлённо оглядывает прямо снизу штанин по голой груди к глазам. Старается понять без слов, но ему сложно. Наткнувшись на очередное суровое выражение короля, поджимает губы и ждёт. Приказа, наверное, ждёт. У Антона слов нет. Не умеет вслух просить поддержки, молчит. — То есть я… — жмурится от бессилия и снова трясёт головой. В ушах шумит шёпот мыслей, они крадутся из теней и липко цепляются к телу щупальцами. Взгляд ещё находит зудящий порез на руке и прикипает к нему. — Арс, плохо. Одному совсем тяжело, он знает. И приползти побитой псиной к кому-то в ноги жутко унизительно. — Я понимаю, — вдруг говорит голос совсем рядом. Родной и тёплый голос советника. Он переступает порог, оказываясь близко. Стеклянные зелёные точки не ловит, нежно рукой зарывается в мокрые волосы и даёт прильнуть к своему плечу. Клялся быть опорой. И отдаёт даже без слов. Антон благодарен за это. Сипло и глубоко дышит, носом проезжая путь по тонкой ткани сорочки к шее. Лежал бы так целую вечность, ощущая, как демоны разбегаются в присутствии кого-то ещё. Как шторм стихает, слёзы перестают сжимать горло. Их сердца бьются напротив, вопреки всему. И не романтично в унисон: Антона мотает перескоками с быстрого на надрывный, больной темп, а Арсений вечно приходит с необъятным спокойствием внутри и даёт черпать из себя, как студёную воду из источника. Прикрывает глаза. В незнании, куда деть руки, хватает одной край одежды, а второй цепляется за бок, но Арсений тут же пресекает. Нельзя прикасаться — границы, гори они в аду. — Почему? Почему я не могу тебя обнять? — хмурится, выпуская знакомые даже себе иглы. Арсений на провокацию не покупается. — Вы знаете, Антон Андреевич, — добавляет, как будто королю невдомёк, что значит отсутствие корсета. До Антона доходит всё равно медленно, он ещё раз смотрит вниз, понимая, что советник готовился принять душ следом за ним. Конечно, снял. В комнате на столе ещё разворочены сумки и в ряд стоит пять бутыльков разных цветов и размеров. — Ты обрабатываешь раны сам? — на голой интуиции попадает в цель, когда Арсений тоже смотрит в ту сторону и только кивает. Уместно было бы извиниться снова, но вязкая каша из вины и нервов едва ли позволяет продолжать разговор. Который просто необходимо удержать, иначе провалится снова. — Я могу помочь? — в руках мазь с длинным рецептом весит не более пары граммов. — Нет, — жёсткий отказ совсем не то, что Антон ожидал услышать. Он сказал что-то не так? Это же нормально, разве нет? В форме искупления вины, в форме продолжения их попыток наладить связь. Он искренне хочет помочь справиться с последствиями, раз уж Арсению позволено исцелять его душевные нарывы. Так почему Антону нельзя даже случайно коснуться его? — Арс, прекрати. Спину самому не обработать, — сводит брови домиком, будто не настаивает на чём-то, что для советника буквально шаг к вечно запертой перед королём двери в свою душу. — У вас панические атаки и постоянные откаты. Пожалейте себя. Вы действительно хотите столкнуться с отпечатком казни? Я не отталкиваю. Лишь хочу сохранить душевный покой, поверьте, — оно того не стоит, — сглатывает, замолкает, смотрит. Много слов, много рациональности, которая утомлённому разуму сейчас чужда. Антон выдыхает. Первая осознанная тяга — приказать. Но разве они оба сбежали как раз-таки не от титулов, роющих между ними пропасть? Арсений цепляет кожаный свёрток со стола и хочет отвести от лекарств, но Антон не двигается. — Или ты просто не хочешь подпускать меня слишком близко, — быстро догадывается. Хотя Арсений намного более адекватен и к нему обращается с опаской. — Давай смоделируем ситуацию, — в странном порыве разглагольствовать и докопаться до правды шагает к кровати и садится. — Я тупой. А ты меня не простил. — Не такая уж и фантазийная ситуация. Вы можете лучше, — шуткой отзывается Арсений, но Антон не реагирует. Облокачивается руками о колени, чувствуя ноющие мышцы. — Если бы воображаемый ты хотел довести воображаемого меня, разве не стоило бы первым делом показать, — указывает на Арсения и легонько рукой обводит торс под выправленной нижней рубашкой, — ткнуть носом в то, что я натворил. Заставить не просто умолять о прощении — страдать от кошмаров, рвать на себе волосы и лечить всеми силами, лишь бы отмыться от груза вины. — Вы мучались достаточно. — Да что ты? Думаешь так же, как и ты на морозе посреди Столицы? — поднимает брови удивлённо, пока советник не понимает, что происходит и как нужно себя вести. Его задевает, да. Того Антон и хочет, чтобы мраморные стены уже треснули и в очередной раз, потянувшись за маской, Арсений не смог найти ни одной целой. — Зачем просите? И это вся «ситуация»? Я не испытываю наслаждения от ваших страданий. И ещё меньше хочу слышать извинения снова, — будто они опять в тронном зале: Антон судит о том, что видит перед собой, а Арсений упрямо молчит, чтобы уберечь хрупкий мир в нём. — Я хочу узнать тебя, Арс. Правды уже хоть какой-то, потому что устал догадываться. Смотрит в глаза, голубые радужки беспокойно поблёскивают. Он всё же собирает всё в кучу и уходит. Хлопает дверью, как будто эта хлипкая конструкция не подпирает чёртов потолок от обвала. Шастун недовольно фыркает и ступает за дневником. Там же рядом с сумками сворачивает одежду, оставаясь по-прежнему только в брюках. Облокотившись на спинку кровати, проставляет дату записи, а после… мысли не идут. Под шум льющейся воды старается определиться с тем, что хотел бы написать. Хотя больше всего ему надо говорить, и потратить на это целые дни и ночи. Ведь записи никто в здравом уме не откроет, они не помогут наладить контакт с советником — Арсением, который оказался предельно настоящим, а не тенью, вылезшей из глубины кошмаров. На лошади, с мешками в руках, в тёплой мантии и в одной рубашке; хмурый и с белозубой улыбкой. Словами не описать. Хочется сохранить эти моменты для себя, укрыть в глубине и закрыть на замок. И рассказать советнику, как он видит его своими глазами. Арсений вываливается из ванной распаренный, с мокрыми тёмными волосами, которые наскоро вытирает полотенцем. Антон снова закрывает блокнот, так ничего и не написав. — Я подумал, — комментирует своё появление в этом виде: в брюках на бёдрах и той же рубашке, которая прилипает к влажной коже и постепенно становится прозрачной. Ещё оглядывается, немного поражённый тем, что Шастун не спит. — Мой отказ не был бескорыстным. Но ещё, — мнется пару мгновений, бегая глазами по потолку, — моя спина раскурочена так сильно, как вы вряд ли можете себе представить. Так что я был искренен в желании уберечь вас от неприятного зрелища. — Спасибо, — от потолка взгляд падает вниз и упирается в Антона. Он откладывает блокнот и садится обратно на край, теперь они намного ближе и запах дешёвого мыла въедается в нос. — За честность. Это важно для меня сейчас. — Правда освобождает? — доверительно спрашивает, подходя ближе, как будто хочет убедиться, что его чувства взаимны. Антон принимает поданную руку, которую Арсений собирался положить на плечо, конечно. И коротко целует раскрытую ладонь. Потому что да, так легче. — Я не настаиваю, — теперь советник ближе и напуганно щурится, снова заметно читая его намерения. — Но хотел бы позаботиться о тебе. — Уверены? — на всякий случай переспрашивает, прежде чем взяться за край рубашки. Думается, Арсений всё же смущается своих изъянов. И боится, что Антон оттолкнёт, увидев его в таком обличье, а не с иголочки одетым в чёрное. — Главное, чтобы ты был уверен, — хрипит, и в тот же момент ткань ладным движением сползает через голову. Родинки, золотистая кожа, изгибы мышц такие знакомые, белое клеймо над сердцем. Антон встаёт, чтобы поравняться. Игнорирует усталость и боль в ногах. Советник храбрится пару мгновений и поцелованной рукой берёт за руку короля. Прикрывает глаза и прислоняет к клейму. Они выдыхают вместе: коротко и горячо. Антон, кажется, столбенеет. Арсений ещё сжимал его пальцы своими секундами раньше, привыкая. А теперь плавно съезжает на сгиб плеча и снова смотрит в лицо, ища какого-то признания, но Антон может только смотреть и едва ли дышать. — Если бы вы тогда пожелали осмотреть меня по протоколу, — сбивчиво шепчет, ощущая, как подушечки пальцев обводят фигурный герб на коже, — я бы вам покорился. Царапает словами больно, от робкого контакта сердце сжимается. Ожог зажил ровно. Рельефные шрамы почти уникально выверены, будто отрисованные — возбуждают какое-то первобытное удовольствие. — Прости. Прости меня. — Нравится: знать, что я принадлежу вам? — от неожиданности, от внимательного наклона головы пальцы сильнее вжимаются в кожу, разнося мурашки по плечам. — Нравится, — задушено говорит и алеет скулами. Это слишком, он был готов к крови и теням прошлого, а обнажённый, открытый Арсений перед ним выворачивает наизнанку, ломает кости, обжигает телом. — Ты очень красивый, Арсений. Советник улыбается, как-то умилённо и застенчиво, будто порыв и признание Антона — что-то очевидно запретное, а король, как ребёнок, даже о том не задумывается. Арсений отправляет мыть руки, а сам остаётся приготовить лекарства, которые после всех разговоров не в стройном ряду, а вразнобой. Почему-то тяжело вздыхает позади. Позволил, знает, но сразу спину не показал и скрывается за дверцей шкафа, чтобы оглянувшийся было Антон ничего не увидел. Так ли эта пара минут ему важна? Антон намывает в низкой раковине руки очень тщательно и долго. Потом для крепости осознания ещё плещет прохладной водой в лицо и пару минут прислушивается к шороху в спальне. Возвращается, когда Арсений уже всё приготавливает, в воздухе резко отдаёт спиртами и травой. Тот самый запах, который чувствуется от него перманентно. Антон даже и не думал о том, что тонкий аромат сборов может быть именно от постоянного лечения. Но никак не комментирует. Садится на своё место на кровати и немного расставляет ноги, чтобы подвинуть стул для советника поближе. Хлопает рукой, отвёрнутому спинкой от кровати для опоры. И снова колебания. Арсений перешагивает стул. Садится, укладывая руки на спинку, опуская голову. Антон уверен, что зажмуривает глаза от страха быть отвергнутым в очередной раз. Антон не позволит этому случиться. Больше никогда. Напряжённые мышцы задевают и натягивают подсохшие рубцы и швы. Антон аккуратно касается здорового бока и проводит большим пальцем полукруг, глядя через плечо. — Вот так, всё хорошо. Арс, расслабься, — второй скользит коротко по бедру в жесте больше поддержки, чем непозволительного облапывания. Сложно связывать слова воедино, когда перед глазами любимый человек, жестоко искалеченный на всю жизнь. Полосы где-то фиолетовые, местами бордовые, растекающиеся желтизной по коже вокруг. Пятнами, подтёками в местах, где плеть задевала лишь случайно. Глубокими точными разрезами, которые скрепляют нитки швов. Шрамы не пугают. Если относиться к картинке бесстрастно, отключить все события, что стоят за ними, вовсе не мерзко. Антон продолжает говорить и ненавязчиво прикасаться, возобновляя контакт, как нечто более интимное, чем их уже случившиеся поцелуи. — Скажешь, что мне делать? Арсений качает головой в знак согласия и опять выдыхает. Не сопротивляется, наоборот, под руки ластится и внимательно слушает все осторожные уговоры. — Нужно вымочить бинт в этом растворе и протереть, — Антон делает, как нужно, окунает сложенный в несколько слоев бинт в миску, отжимает и тормозит, прежде чем приложить. — Тебе же будет больно? — запоздало спрашивает, и Арсений даже немного оборачивается, пожимая плечами. — Привык. И здесь всего лишь дезинфекция, вот с лекарством мы помучаемся. — Хорошо, — прикладывает бинт к основанию шеи и ведёт в сторону плеча, где только мелкие выпоротые следы. Сам закусывает губу, пытаясь представить ощущения. — Почему тебе не срезали клеймо? — Это незаконно. — Помогать предателям Короны тоже незаконно, — поправляет на полуслове, и Арсений снова неопределённо ведёт головой в сторону. — Я думаю, у них были дела посерьёзнее. «Например, сохранить жизнь». Шастун кивает несколько раз, продолжая уверенно и аккуратно проходясь вниз до самой поясницы. Ещё неуверенно отгибает высокий пояс брюк, где мышцы спины плавно сходятся, утекая в бёдра. Не спрашивает разрешения, просто оставляет низко висеть где-то на границе с молочной бархатной полоской под ямочками. Промакивает в центре пару самых глубоких рубцов, смачивает, снова отжимает и прикладывает. — Вы бы премировали Дмитрия за старания, — пытается шутить, когда Антон приступает к следующим шагам и со звоном стекла набирает в пипетку густое красноватое месиво. Предупреждает до того, как наносит в первый раз, потому что на глазах советник начинает дышать глубже и чаще. — Полагаю, после стараний он забрал тебя с плахи и укрыл в своём доме. Позов может порадоваться тому, что в принципе ещё не лишен звания, — Арсений беспокойно замирает. — Я не дурак, Арс. По крайней мере могу сопоставить два и два. Серёжа тоже пытался не раскрывать карт, но ты бы его знал — не умеет он в интриги. — Так вы не… Ай, — дёргается так резко, что Антон еле отводит руку, чтобы не зацепить порванную кожу. И вставляет пипетку обратно в бутылёк, чтобы освободить и притянуть обратно. — Тихо, тихо, — гладит по боку, пока Арсений что-то ещё шипит и ёрзает. — Жжёт сильно? — Я просто не ожидал, — пытается наврать, но голос подскакивает на главной. — Мы можем притормозить, если хочешь. — Нет, не надо. Я правда привык, это просто от усталости, — верит, но перед швами снова предупреждает и накрывает бедро ладонью, немного удерживая на месте. — Ты хорошо справляешься, Арс. Осталось немного, — понятия Антон не имеет, сколько ещё. Но над подтёками лекарства машет рукой, обдавая расслабляющим холодом. — Вы меня успокаиваете, — усмехается вполоборота, хотя продолжает пыхтеть над особо неприятными касаниями. — К слову о тех, кто чудом избежал наказания: Райт не был со мной так нежен. Рассердится ещё, что вы меня баловали. — М, Алексей. Вы всё же сколотили дружбу на почве преступлений? — закатывает глаза и наконец-то отставляет лекарство в сторону, давая обоим продышаться. — За что вы его невзлюбили? Это из-за того случая, когда нас застали вместе? — Это сугубо братская неприязнь к парню сестры. Очевидно, наложенная на наши не самые приветливые реалии, — вытирает остатки средства с пальцев. И хмурится своим же мыслям, которые трудно признавать. — И поучаствовав в этом, — указывает пальцем на миску с бинтами, — не могу сказать, что в восторге от мысли, что Райт к тебе прикасался так же. — Какая очаровательная ревность, никак не могу привыкнуть, — лукаво ухмыляется советник. — Райт врач, перевалить за грань медицинской процедуры с ним бы не вышло. Я и пациент довольно недобросовестный. — Ага, — приступая к мази, удивляется, что кончики пальцев она окатывает холодом и от соприкосновения по коже Арсения снова бегут мурашки. — А я непримиримый собственник. Носом в конце утыкается в затылок без позволения, но Арсений эту ласку принимает и сам подаётся, вплетая пальцы в его кудри. — Сколько же в тебе необъятной силы, Арс, — продолжает гладить, потому что время близости еле уловимо истекает. Последние минуты до того, как советник отстранится и мыльный пузырь лопнет, возвращая их в комнату, по всем параметрам ненавистную. — Её вечно не хватает, — шёпотом, будто раскрывает секрет. Грешной мыслью Антон представляет, как бы всё произошло, если бы осмотр состоялся по всем правилам. Он бы не позволил присутствовать кому-то ещё, совершенно точно появление короля в купальне ознаменовало бы конец всех приготовлений и слуги заторопились бы к выходу. Антон осматривал бы сам. Картинка в голове такая яркая: как Арсений по пояс в воде наклоняет голову в приветствии Величества; как ступает медленно и мягко к лестнице и выходит абсолютно нагой и встаёт на небольшую ступеньку. Было бы это горячо и сугубо лично? Или они постарались бы сгладить напряжение разговором? Арсений считал бы настроение короля и проронил бы что-то колкое и смешное, а Антон бы его удовлетворил в желании скрасить неловкость? Как же тот момент был важен, боже. Как душа трепещет от фантазии, в которой он ходит вокруг Арсения и с высоты своего титула имеет право пробежать взглядом от макушки до пят, зная, что Арсений также трепетно позволит это. Всё могло случиться иначе. Если бы их связал ритуал, советник мог бы и довериться, исповедаться о том, что совершил и что привело к бесчисленным смертям. Убираются в уже утомлённой тишине. Ложатся спать не в обнимку и даже не рядом, хотя кровати не раздвигают. Антон думает, что боится во сне задеть открытые раны. Арсений измождённо не думает, только шепчет и проваливается в сон.