* * *
— Вы что, боитесь любви? О. Майтимо ждал, когда отец доберётся и до этой темы тоже. Где это видано, когда детей растят учителя? Не обучают, когда придёт время, а именно растят. Как же родители? Нет, у людей, наверное, в этом был заложен какой-то важный смысл, неочевидное направление — но вот какое?.. А отец повторил: — Так что, боитесь? Почему-то он любил самые мрачные свои вопросы задавать за общей трапезой. Ну, Леонид-то с радостью парировал, так что внакладе тут никто не оставался. — Вы делитесь выводом, — сказал Горбовский с удовольствием, — и совсем не показываете, как вы к нему пришли. А это важно! — Да что же тут показывать? Если бы не боялись — сами бы занимались собственными детьми. Одно дело — когда кому-то доверяешь их учить, это могу понять. Но отсылать, чтобы росли не рядом? Так боитесь ошибиться? Нет, всё-таки отец совсем оттаивал, и это было хорошо. Как лето после весны. Ещё недавно он и о себе сказал бы, что ошибся сотни раз, и что теперь говорить, кого ему судить. Ну, может, не сказал бы, но подумал бы. А теперь... — Так мы боимся ошибаться или любить, Феанаро? По вашим словам. — По моим словам вы боитесь любить, потому что боитесь ошибиться. Ну что вы, Леонид, сами не в силах перекинуть прочный мостик следствия? Чем горячее любовь, тем трудней смотреть беспристрастно. Поэтому вы передоверяете чужим — они-то могут. Но это ещё большая ошибка. Взрослый ребёнку нужен не только затем, чтобы его учить. Не только для того, чтобы стоять на определённом расстоянии и направлять развитие. — А для чего же тогда? — Видеть. Любоваться. Радоваться ему и вместе с ним. Вы будто у цветов пытаетесь изъять запах, а у ягод вкус. Как объяснить естественные вещи? Леониду, конечно, было что возразить, и к беседе этой они с отцом ещё не раз вернутся — и всё же как хорошо, что отец начал говорить на эту тему. Он ведь вспомнил очень важное.* * *
— Простите, — послышалось позади. Маэдрос не ответил сразу, и тогда сзади что-то опрокинули, выругались, вздохнули и попробовали ещё раз: — Простите! Я бы очень просил вас меня выслушать. Ну надо же, смесь наглости и отчаяния. Маэдрос обернулся. Ему везло — ну или не везло, как посмотреть, — люди на Радуге ходили в основном за Финдэ и за Курво. Кано опасались. Финьо сам всех преследовал и постоянно был, казалось, в трёх местах сразу как минимум. На пляже? Финьо. Отстраивать разрушенное после пожаров? Облетать планету? О, Финьо как будто очень давно ждал случая не улучшить и так совершенное, а восстановить что-то. Турко тоже куда только не сунулся — особенно его увлекла мысль перемещать куда-то просто людей, без всяких кораблей. Из точки в точку. Отец вёл беседы с Леонидом. А Маэдрос специально забрался подальше — снова в одну из лабораторий, где пока не работали. Все пока что латали дыры — строили и расселяли. Будто бы подошли к краю познания, глянули в черноту — и отошли. Этот временный шаг назад всех здесь пока устраивал. Здесь были в беспорядке свалены приборы и расчёты, записи и тетради; не самые важные, а какие-то побочные. И сюда же несли свои творения временно разочаровавшиеся деятели искусства — говорили, что после Волн и после Финдэ и его волны — они так и назвали эту третью, волна имени Артафиндэ — хотят создать что-то совершенно новое. Так что тут громоздились статуэтки, холсты, ноты... Маэдрос приходил сюда подумать. Как же он не распознал? Финдэ что-то почувствовал, отец почувствовал, но он сам — ни звука. Просто нависла волна, просто захотелось петь, а страха не было. Но он и не подумал ни к кому воззвать. Да, а потом, с отцом, они ему ответили... Как странно снова пробовать с кем-то разговаривать — годы и годы спустя. — Простите! Можно я вас отвлеку? Я очень быстро. Ах да. Юноша был похож на Тьелко — красивый, и знает, что он красивый, и что-то сделал, не подумав, и не знает, как теперь быть. Маэдрос сказал: — Да? — А это, между прочим, с меня делали, — кивнул юноша на одну из скульптур в углу. Верней, видна была только нога. Красивая нога, ничего лишнего. Возможно, чтобы всласть подумать, нужно было идти в степь. Юноша продолжал: — Видали? «Юность мира»... Послушайте. Я хочу улететь с вами. Маэдрос присмотрелся повнимательнее. Он что, кого-то потерял? Но все ведь выжили. Ему, как Турко, кто-то отказал?.. Маэдрос не понимал, и потому кивнул юноше на свободный стул. Тот живо его оседлал, грудью и животом налёг на спинку, обхватил ту руками и продолжил: — Вам, наверное, очень много кто предлагал, да? Ну, кто? Маляев? Патрик? Маэдрос не знал ни того, ни другого. Вот Леониду точно было бы интересно — но и он пока раздумывал. И хорошо. Если Финдэ надумает остаться, нужен кто-то, кто мог бы подсказать или встретить. — Что они вам наговорили? И Камилл... Он что, не человек? Я так и думал. Да почему же вы молчите? Вы забыли переводчик? Хотите, я найду? Переводчик всё это время как раз и пересказывал Маэдросу его речь. Маэдрос сказал: — Что вы натворили? Сказал бы «ты натворил» — и всё, это бы точно стало его дело. Юноша разом сник: — Что, уже знаете? Я забыл детей в лесу. Нет, не забыл! Оставил. Специально. А что мне было — выбирать, да? Выбирать, кого везти? Если б я знал, что вы все прилетите, как оно всё обернётся! Вот что, трудно было предупредить? — В следующий раз — обязательно. — Простите! Сам не знаю, что несу. Я же ведь даже не представился. Я Роберт Скляров. Я ничего не умею, если речь идёт о науке, но я могу... Руками могу сделать всё, что скажете. Дети в лесу. Маэдрос осмотрел его ещё раз. Под глазами — тёмные пятна. — Сколько ты не спишь? — Не знаю! Да сколько надо, столько и могу. И Таня, Таня ещё... Он сжимал кулаки и разжимал, он даже губы кусал. Всё это больше подошло бы Артафиндэ, это он у нас специалист по лечению душ. — Я тоже как-то потерял детей в лесу, — сказал Маэдрос, — двоих. — Вы потеряли!.. А я просто их оставил, потому что... Да как тут было выбирать? Если бы этот Роберт был лисой — метался и кусался бы. Но Намо ничего не говорил про сгинувших детей, и Леонид или директор тоже. Никто никого не оплакивал. — Я думаю, — сказал Маэдрос осторожно, — что дети живы. — Да пусть живы, пусть! Конечно живы, иначе я сейчас тут не сидел бы! Мне-то теперь как быть? Куда мне с этим? В науке ноль без палочки, Таня видеть не желает, а я бы ведь... Я бы её ещё раз спас! Ну, что? Прогоните? Давайте, прогоняйте. По крайней мере, с вами можно разговаривать… Я могу... Да вы сами всё это можете. Нет, серьёзно, возьмите меня с собой! Ну, это не смешно. Сколько можно подсовывать аналогии. Кто-то бросает детей на смерть ради женщины, кто-то дерётся со своими же ради Клятвы… То, на что пошёл этот Роберт — просто ещё одна ступень на пути вниз. Следующая ступень. Если б у них было так же мало времени, они бы и на неё могли перейти. А даже если не могли бы... — Вы затоскуете, — сказал Маэдрос, — у нас там нет таких как вы. — Таких мерзавцев? — Нет, таких как вы. Людей. Мы очень долго живём, Роберт. — Ну, сколько лет? Двести? Четыреста? Тем более! Я умру — вы и не заметите! Возьмите, что вам стоит? Маэдрос покачал головой. Куда бы его пристроить. Можно, конечно, к Финьо восстанавливать всё, что можно — пусть работает и падает спать. Да, да, у здешних есть много машин, но руки всё равно нужны. Всегда нужны на пепелище. А может быть... — Идите, — сказал Маэдрос, — найдите моего отца. Расскажите, что сделали ошибку, которую никак себе не можете простить. Это понятно. Может быть, у него для вас найдётся дело. Может быть, если отец станет присматривать за мальчиком, то и сам станет больше думать о себе. Придёт в себя. Хотя бы ненамного.* * *
— Кого ты мне прислал?.. Вот. Вот оно. Рано или поздно отец всё-таки должен был его найти. Перебрать всех кандидатов, выяснить, что ни Курво, ни Кано, ни Финьо, ни даже Финдэ никого к нему не отправляли, а Турко он в таком коварстве и не заподозрил бы, и наконец явиться к Майтимо. — А что? — спросил Майтимо, честно стараясь не улыбаться. — Неинтересно с ним, да? — Я ничего не знаю о нашей нынешней науке, он не знает о своей! Чем я могу ему помочь? Зачем я ему? Хороша парочка, учитель-ученик — и оба ничего ни в чём не смыслят! Конечно, это было преувеличение. Если бы этот Роберт не смыслил совсем ничего, он бы здесь не остался. Не смог задержаться бы. Если б отец не смыслил вовсе ничего, ему бы не о чем было сокрушаться. Но этого Майтимо говорить не стал. Спросил совсем другое: — Ты не знаешь, он начал спать? — Ещё как начал! Сперва полночи мы с ним спорили, а потом, будь уж уверен, он уснул превосходно, и я тоже. Отец спорил. Отец ругался. До чего же хорошо.