шоколадный

он — совершенно иного уровня. и иной красоты. на него смотреть порой страшно до смущения и щекочущего чувства под ребрами; он красив настолько, что дышать становится до невозможности трудно, когда он оказывается рядом. а Чонин этого не замечает. или только делает вид... он рассказывает о прошедшем дне уже около получаса. говорит, как старается в зале, как пытается правильно питаться и как следит за собой. произносит из раза в раз “я стану лучше“, словно не подозревает, что “лучше“ уже не может быть. он несёт с собой сложенный черный зонт: обещали дожди, но пока только пасмурно. Чонин улыбается, склоняет голову, смотрит под ноги... он не останавливается, заводит руки за спину и продолжает рассказ. до головокружения приятно его слушать, а ему до теплоты важно, чтобы его слышали. и он совершенно точно какого-то иного уровня красоты. капелька — в спинку носа, по щеке... Чонин передёргивает плечами, останавливается и раскрывает зонт с громким “пых!“. он обворожительно улыбается, вытягивает руку и прячет под купол зонтика, словно боится подойти сам... протянуть руку. схватить его за край одежды, рывком подтянуть к себе — у Чонина краснеют уши и дрожат пальцы. он в один шаг сокращает расстояние до его отсутствия: жмется грудью к груди, ловит на себе взгляд и тихо, с дрожью выдыхает прямо в губы. по зонту прыгают капельки: с каждой секундой все больше и больше. а Чонин бесшумно облизывается и полушепотом говорит: — я хочу поцеловать тебя. можно? провести по краешку рукава. он ловит пальцы и с волнением сжимает в своих, и зонт в его руке слегка пошатывается. Чонин припадает губами, слегка щипает и сразу после — раскрывает поцелуй, скользнув языком... замирает дыхание и останавливает ход время. он с нотками шоколада... шоколада и первой любви. той самой, которая однажды — и навсегда; которая обещает больше чем способна вынести. а Чонин не в силах оторваться. зонт выскальзывает из его ладони, и он сразу пальцами — по шее, голову — набок, углубляя... сердце клокочет прямо в глотке, когда он с таким отчаянием целует, словно впервые. холодно. намокают волосы, плечи, щеки — и это не имеет никакого значения. прерваться, губами коснуться капельки у внешнего уголка его глаза... Чонин щурится, тихо смеётся, согревая сильнее солнца, и шепчет: — иди ко мне ближе, погрейся. он отпускает ладонь, касается пальцами язычка молнии у шеи и расстёгивает толстовку. пускает руками — поперек спины, пускает под края своей одежды... крепко обнимает, кладет голову на плечо и закрывает глаза. он совершенно другого уровня. красоты такой, что и самые волшебные туманности не могут быть так же прекрасны. и внутри него чудесного даже больше... Чонин доказывает это, когда делится своим зонтом, пускает погреться в свои объятия и целует под дождем. и он немного отстраняется, касается губами линии влажной от капель шеи и отпускает только чтобы поднять зонт. затем Чонин, не скрывая трепета в пальцах, берет вновь за руку и заглядывает в глаза. по-лисьи щурится. — я люблю тебя! говорит так просто, до невозможности, до сорванного дыхания и сбитого пульса! — так сильно, что каждый дождь отстукивает мне твое имя. пальцами — в его влажные волосы, потянуться, поцеловать лишь одним касанием... как же Чонин прекрасен. наверняка вселенная завидует ему, что не может быть такой же, как он. такой же красивой.