карамельный

с последнего разговора прошло уже несколько месяцев. несколько месяцев молчания, неопределенности и пустоты. в его отсутствие ничего не изменилось. но и ничего уже не было прежним. у Феликса не остановилась жизнь, не изменились приоритеты... он наверняка работает так же много, как и раньше, порой забывает поесть или снять кольца перед сном. и как же хочется напомнить ему позаботиться о себе... но вот прошло уже несколько месяцев с последней ссоры: негромкой, болезненно-тихой, и за это время — ни одного сообщения или звонка. он занят. но вот бы он стоял сейчас на пороге квартиры. вот бы он вновь посмотрел в глаза, как прежде, вот бы вновь позвал с собой проводить ночи в играх... вот бы. ранний вечер. звонок в дверь. а в квартире так пусто, что этот громкий звук отражается от стен, резонирует в груди... так пусто, что чье-то внезапное появление немного пугает, напрягает. кто-то пришел. стоит только открыть — и он там, и он улыбается неловко, едва-едва, слегка склонив голову... Феликс не проходит внутрь, не переступает порог, и в руках у него пусто — может, вместо подарков он принес свое сердце. обратно. домой. поздороваться не в силах: крючком цепляет тяжесть в груди, да такая разрушительная, что внезапно становится трудно дышать. невозможно. и тянет к нему — так тянет! — словно якорем ко дну. — я соскучился, — низко говорит Феликс, так же тихо, как последняя ссора. — боялся написать... так боялся, что решил прийти. он опускает глаза, затем вновь поднимает и всматривается в лицо, пряча подбородок под край шарфа. — решил, если не захочешь меня видеть, то просто закроешь дверь. под ребрами скребутся чувства, и все так же тяжело тянет в груди... ладонью зацепить его за плечо, рывком потянуть на себя. Феликс послушно поддается, заходит в квартиру, с хлопком закрывает дверь, тут же ладонью — по шее, пальцами — в волосы на затылке... он целует, не раздумывая, и эта невыносимая тяжесть в груди обрушивается раскаленным теплом меж лёгких. отстраниться, схватить воздух ртом, и сразу — к нему, и тут же — зацепить зубами его губы, слегка прикусить... Феликс отвечает дрожью по рукам, когда обхватывает ладонью лицо с другой стороны, когда приподнимает плечи, углубляя поцелуй. как же он скучал. сбрасывает обувь, не отрываясь, позволяет расстегнуть верхнюю одежду. Феликс заходит глубже в квартиру, ведёт плечами и скидывает куртку до локтей. он прерывается только чтобы укусить — ай! — под ухом и прошептать: — прости меня. за последнюю ссору... прости. не вспомнить причины расставания, не вспомнить даже последнего разговора — и это уже неважно. теперь неважно, когда Феликс прижимается бедром, когда он неразборчиво прищипывает губами кожу шеи и ниже. теперь неважно, когда под пальцами на всю прихожую звенит его ремень луи виттон, — он все ещё в верхней одежде, — неважно и когда Феликс просит о вечере вместе, направляя в спальню. от его кожи едва ощутимо пахнет лавандой — нотки практически неразличимы, но невозможно приятны... и неважно, что было сказано в порыве тихой последней ссоры, когда сегодня ночью с губ будет слетать его имя. и он позовет по имени тоже... шепотом, на ухо, будучи на грани, когда воздух настолько горячий, что больно дышать — позовет, дрожью отзываясь на каждое касание. гортанно и непременно тихо. так же тихо, как и та ссора несколько месяцев назад. которую никто уже и не вспомнит.