карамельный

он утыкается носом в затылок, тихо выдыхает и прижимает к себе крепче, грудью вжимаясь в спину. лопатками чувствуется его размеренное, спокойное дыхание — каждый выдох жжет кожу шеи. Феликс едва-едва касается губами за ухом и тихо интересуется: — ты выбираешь скин? какой странный, глупый вопрос. так и хочется ткнуть его локтем и возмущении и поинтересоваться, как он сам думает. неужели Феликс серьезно полагает, что в такой момент можно трезво соображать — когда он вжимает в себя, обнимая, никуда он отпуская со своих колен; когда губами рисует дорожки по коже, словно ненамеренно; когда каждый его выдох жжет шею до дрожи в пальцах... попытка поерзать на нем и слезть не увенчалась успехом: его хватка становится только сильнее. Феликс целует в плечо через одежду и слабо улыбается. — ты куда? как же бьётся сердце. как же оно колотится под ребрами, отдавая жаром в самый низ живота, пульсирующим и жгучим, когда он — черт бы его побрал — так тихо, низко шепчет на ухо — невыносимо слушать его голос так близко, так отчётливо... сводит узлом под ребрами, когда он, одну руку спуская ниже, ладонью придерживает за бедро, не позволяя сползать с колен. он поднимает взгляд на один из трёх своих мониторов, затем, чуть склонив голову, носом ведёт по шее снизу вверх. уже не имеет значения игра или скин — не имеет значения ничего, кроме этого дразнящего, выводящего на изобилие эмоций движения его пальцев: под край одежды, шурша тканью, проводит ими по животу, едва касаясь... резкий выдох, сжать ноги вместе — а он тихо смеётся на ухо, кусает за краешек, а после сразу — языком. Феликс понимает, что делает. и на себя он посадил не просто так. — если тебе некомфортно или неприятно... — шепотом в волосы на затылке, — ты всегда можешь остановить меня. в любой момент. отпустив мышку, рукой опереться о него, немного привстать... Феликс почти сразу разомкнет объятия, отпуская. на секунду замрёт, испугавшись, что перешёл черту, переборщил, ненароком оттолкнул от себя... а если сейчас дверь закроют с той стороны — и он останется здесь, один на один со своими играми, куда из раза в раз сбегает, и мыслями. а думать вредно. и Феликс знает об этом не понаслышке. но никто не хочет уходить. лишь развернуться. руками — в подлокотники кресла: оно жалобно-громко скрипит, неприятно и резко. Феликс вскидывает голову, рывком приподнимается и сразу целует, чуть не стукнувшись зубами. притянет к себе, посадит как можно ближе: приходится коленями упираться в уголки игрового кресла, чтобы быть к нему плотнее. а Ликс оторваться не может — мягкий, вкусный, безмерно любящий, — а чувств под ребрами больше, чем пикселей на всех его мониторах. но он не может назвать ни одно из них. столько всего происходит внутри — от переизбытка эмоций Феликс нехотя прерывает поцелуй, оставляя после себя холод на влажных губах, затем — ладонью по талии, ниже, к пояснице... второй — по плечу, выше, к шее. голову — вбок, долго целует под углом челюсти, оставляя красноватое мокрое пятнышко. он губами зажимает кожу, сбивчиво выдыхает, отпускает, затем — снова — поцелуй за поцелуем, поцелуй за поцелуем... он не может оторваться, не может остановиться хотя бы на секунду: кажется, что если вот-вот прервется, то человек перед ним исчезнет. схватить руками его за щеки — остановить. немного сжать, всмотреться в его глаза — а Феликс попробует улыбнуться, когда губами — промеж его бровей. он не растеряется, оставит ладонь на шее, второй погладит по пояснице вниз, затем — вновь его губы, покусывания в поцелуе, неровное дыхание и шепот, шепот, шепот... с тесного игрового кресла — на постель. а утром проснуться не от рассвета, лучей и солнца... а от его взгляда и улыбки. что, в принципе, то же самое.