жемчужный

Крис обещает рассказать историю. о холодном космосе, потухающей вселенной и двух путниках. он говорит, что сможет заковать сказку в рамки стихов, положив на ноты и сшив песню. говорит, сможет даже издать в грядущем альбоме, не произнося имя, замурованное среди этих строк... говорит, хочет сказать о любви всему миру — но боится. приходится скрываться. каждый раз ловить его после съемок или репетиций, тайно ждать его за углом здания компании... а потом дрожащими руками хватать его за пальцы, прислушиваясь, чтобы никто не нашел; а потом болтать всю ночь напролет — Крис всем скажет, что просто не смог уснуть, — и целоваться до боли в челюсти и языке. только девять вечера — совсем не поздно, — а он прячется за зданием джупа, как подросток с сигаретой, цепляя пальцы и натягивая капюшон от худи ниже, прикрывая лицо. и смотрит, смотрит, смотрит. — я скучал. прошел всего день. — я начинаю скучать, как только ты уходишь. но ведь невозможно везде и всюду быть вместе... нельзя, чтобы кто-то узнал. дети или фанаты — неважно. а у Криса дрожит голос. а у него квазар внутри жжет грудь и выедает лёгкие — а он любит до конца вселенной и обратно, а он хочет говорить об этом всем и каждому, всем и каждому... — я прекратил трансляции, потому что испугался, что рано или поздно проболтаюсь. о нас. хочется отругать его. может, даже ударить — немножко, в плечо, — показывая свое неодобрение. он ведь знает, как “комната Чана“ важна для других... но он смотрит в глаза с волнением и страхом; держит за руку, мягко поглаживая тыльную сторону большим пальцем... и молчит, молчит, прислушиваясь к гулу машин за спиной. делает шаг вперёд, пока не прижмёт к стене... и сдается. в отчаянии Крис припадает губами к шее, ведёт ими выше, едва касаясь, прижимает к себе ближе, дышит часто и поверхностно: каждый его выдох ощущается физически — так кружит голову, словно вот-вот наступит обморок. ему так больно сдерживать эти чувства, что он почти умоляет, прося быть рядом. — не уходи, — раз за разом, — не уходи никуда этой ночью, будь со мной, пожалуйста, не уходи... невнятно он шепчет в кожу, тихо, надрывно, на грани отчаяния. — я не вынесу этого одиночества. ладонью — ему в грудь, слегка надавливая. он послушно отстранится, растерянно всмотрится в лицо, до смерти надеясь, что все не оборвется сейчас. пальцами — по его щекам, под капюшон, ближе к ушам, снимая его, открывая... Крису немного неловко — не укладывал волосы, — но он позволяет. знал бы он. знал бы он, что никогда больше не останется один. даже если между вознесут стену, две, три; даже если между разольётся море или океан; даже если между взорвется космос, разрезая время и пространство, оттягивая от него дальше... все равно путь к нему будет найден. по кирпичам стены, глади моря и атомам космоса. а Крис притянет ближе, прерывая это мучительное молчание, позволяя корпусом чувствовать через одежду его торс и грудь. это слишком опасная игра, на грани конца всего существующего, глобальной катастрофы и гибели мира... он это знает. чуть склоняет голову, прикрыв глаза, едва касается губами — вновь лёгкий поцелуй, — затем в нетерпении слабо кусает. пальцами — в его повреждённые вьющиеся волосы, раскрывая ласку, углубляя ее до сбитого пульса и прерванного дыхания. Крис не верит, что это происходит. на улице. с трудом удается прервать поцелуй, чтобы сразу оставить влажный след от губ на кончике его носа, после — под глазом, у брови, на щеке... он не выдерживает и тихо смеётся, пальцами нежно касаясь линии шеи. вновь ласка, снова беспорядочные поцелуи куда только можно дотянуться — безмерно хочется показать, как же он любим, — и всюду его руки, и его тихий шепот, и его парфюм... все так смешалось. включая холодную вселенную под ребрами двоих, резонирующую в такт чужого дыхания. этой ночью Крис не останется один. следующей — тоже. а позже он издаст песню о холодном космосе, потухающей вселенной и двух путниках, которые написали свою собственную историю. и обрели дом среди мертвых планет.