Оковы

Мейв давно лишь отдаленно напоминала саму себя. Божественным энергиям не хватало места в смертном теле, но разрушаться оно стало не сразу. Вначале был буйный цвет. При ней остались и квадратная челюсть, и сломанный нос, но угловатость превратилась в хищную остроту, шрамы — в доказательство бесстрашия, и вся она сияла изнутри, излучая силу и тяжеловесную притягательность. Несведущие, слабовольные ошалело пялились на нее — или убегали в испуге, ощущая сочащееся из пор, пропитавшее воздух вокруг нее влияние Бездны. Мейв не нуждалась в отдыхе, постоянно была взвинчена и совершенно ненасытна. Во многих смыслах. Война бушевала вокруг. Незаметно и быстро она прошла ту стадию, когда убийц развелось так много, что попросту закончились жертвы, а запертые двери сделались хилой преградой. Кровопролитие перемахнуло через каменные стены, города горели, щерились заколоченными окнами брошенные дома, гниющие трупы на трактах обсиживали мухи — их некому было похоронить. И даже среди этой войны, уносящей столько жизней, что безумный Цирик, верно, хлопал в ладоши у себя в Пандемониуме — даже в оке этой бури кто-то оказался столь принципиален, чтобы объявить охоту на опаснейшее порождение Баала. На Мейв. По забавному совпадению, которое лишь недавно перестало доводить Саревока до полнейшего исступления, Мейв нисколько не желала ни власти, ни силы. Едва ли это абсурдное убеждение было сознательным. Но оторваться от материального плана с его жалкими радостями виделось ей участью хуже неизбежной смерти, и она упорно отрицала, что уже перешагнула грань. В ее наэлектризованном спокойствии, в неутомимости, в обостренном до предела восприятии зверя не было уже ничего человеческого. А за тем плотоядным жаром, с которым она накидывалась на него в редкие моменты наедине, не было чувств. У нежеланной божественности имелась оборотная сторона, и она жгла Мейв сильнее почти утраченных эмоций, сильнее человеческого страха. И чем упорнее она отторгала Убийцу, тем яростнее он сминал ее сопротивление. Загнанный в угол, вынужденный обороняться не будет перебирать методами — это было верно для них обоих: женщины и живущего в ней чудовища. Двигаясь к пустыне Калим, они отбились по крайней мере от трех наемничьих отрядов. Лидер четвертого оказался достаточно рассудителен, чтобы отступить, но это было только начало. Пустыня с ее открытыми пространствами и песчаными бурями казалась худшим местом для засады. Это и не была засада: скорее, торжественная встреча. И короткий разговор. — Ты Дитя Баала и ответственна за разрушение Сарадуша, — объявил вышедший вперед человек в добротной броне со знаками тетирийской короны. — Тебя приказано казнить на месте. — Вы умрете, — ответила она с почти тупой прямотой. — Идите домой. Смятение в рядах солдат заметно было невооруженным глазом. Своей полусотней голов и мечей они стремились устрашить ту, которая уже не была способна на чувство самосохранения. Но они не ушли. Первым в гущу скопления солдат ударил огненный шар тэйца. Пахнуло паленой плотью, боль ожогов взвилась криком, и крик раздался вширь, как круги на воде, только чтобы потонуть в новом огненном залпе — на этот раз Имоен. Ответом стали стрелы: целое облако смертельного свиста, прорезающего клубы черного дыма. Уцелевшие разбегались, перестраивались — на расстоянии рывка, слишком близко, чтобы не косить их ряды. Пока дроу с ее барьерами взяла на себя защиту магов, Саревок мог сосредоточиться на рубке. Лязг железа, костный хруст, скрип песка на зубах и бурлящий в горле рык; один, другой, третий, молодые и старые — кровь у них была одинаковой, и кричали почти одинаково; где не дотягивалось острие меча, там появлялся дворф со своим топором. Раньше Саревок испытал бы восторг. Зеленый оазис в пустыне Калим. Жаркий полдень. Палящее солнце, мраморно-белый песок и… кровь. Море крови. Толпа идиотов пожаловала на заклание, разве что не предоставили свои вытянутые шеи, дабы удобнее было рубить — прекрасный подарок утомленному погоней потомку Баала. Требовательный вопль тетирийского командира заставил обернуться. Оценить обстановку. Мейв — именно ее — теснили в сторону. Она то падала вслед за уколом своего меча, то уклонялась от меча чужого, хватала ослабшее тело раненого и закрывалась им от стрел, чтобы в следующий миг швырнуть на клинки, шипя от гнева. Она была зла как сама Бездна, ослепительная ярость расползалась от нее клубами, и все же Мейв дралась не в полную силу. Не так жестоко, как могла бы, как позволяла ей кипящая внутри скверна. Она пыталась их жалеть. Но ни голос разума, ни павшие в песок тела не могли заставить солдат повернуть назад. Победить чудовище, монстра, угрожавшего покою, было куда важнее — и тогда монстр не заставил себя ждать. На секунду лицо Мейв потемнело от ужаса. Она согнулась пополам, как в приступе тошноты. Потом дохнуло пустотой оттуда, где Саревок только что ощущал тягу разорванной души, по чувствам точно хлестнули плетью — и Убийца вырвался на свободу. Огромная, покрытая хитиновым панцирем цвета запекшейся крови, тварь пошатнулась, взмахнула хвостом, взметая пыль, и замерла, удерживая равновесие. На обманчивую ее медлительность слетелись те, кому хватило смелости, и тогда само время точно побежало с ошеломительной быстротой. Голова солдата, не надевшего шлема, треснула под напором лап Убийцы, пока другая пара лап отгоняла, как мух, нападающих с боков… чтобы секунду спустя рывком гидры вогнать рогатую голову прямо в строй солдат, сокрушая их с ног, пробивая дыры в доспехах, раздирая зубами плоть. Монстр рвал людей на части так скоро, что те не успевали захлебнуться криком, их рты продолжали вопить, хотя уже было нечем. Чистая мощь в безупречном своем воплощении. И жуткая, стонущая пустота там, где была ее душа — как если бы душу можно было стереть бесследно. — Ну-ка за работу, чего остолбнячились! — прогремел Корган, рубанув ближайшего зазевавшегося солдата по рукам, держащим меч. — Она щас пошинкует этих и возьмется за нас! Суждение безумного дворфа было весьма точным. Одним из последних уцелевших тетирийцев был священник; он успел, взмолившись своему богу, обрушить на Убийцу небесную стрелу, и воздух содрогнулся. Но монстр устоял — чтобы разорвать жреца в мгновение ока. — Предлагаешь нападать на друга, Корган? — лениво отозвалась Викония, помахивая трехголовым цепом, как раздраженная кошка хвостом. — Хочется могилу в песочке? Ну вперед — хошь, прям щас те устрою! Тэец что-то едва слышно пробубнил. Обычно о своем мнимом величии он заявлял куда громче — но на сей раз, драматично вздохнув, неожиданно повернулся к Саревоку. Окинул взглядом его запятнанный кровью доспех, сморщил нос и произнес многозначительно: — Разве это не твое дело? Саревок слегка ухмыльнулся, снимая шлем. — Хочешь поговорить об этом сейчас, маг? — Никто! Никто не тронет мою сестру, — рявкнула Имоен, и в иных обстоятельствах выглядела бы смешно. Она торопливо листала свою книгу заклинаний, и куда больше это напоминало самоуспокоение, чем сознательный поиск. Но девчонка, к ее чести, была достаточно разумна, чтобы беречь свою единственную хрупкую жизнь, даже когда летели головы. Она сумела собраться хотя бы на нужные для сотворения заклятия секунды. Затем сделала шаг — и, вздрогнув всем телом, вышла сама из себя, раздвоилась. — Кого она надеется обмануть этим жалким фокусом… — ворчал Эдвин. Зеркальный клон Имоен уже уверенно двигался к довершавшему свой пир Убийце. Она подошла так близко, как могла, чтобы не переступать через кучи разорванных, едва заметно шевелящихся в посмертных судорогах тел. Убийца швырнул почти ей под ноги то, что осталось от последнего бойца, и угрожающе застыл. В его теле, дополняя частокол шипов на гребне, торчали теперь тетирийские клинки. — Эй, сестренка, — позвала Имоен ласково, но голос слишком уж отчетливо дрожал — она с трудом перешагивала грань своего кошмара. — Ты ведь там и меня слышишь… Показалось, что Убийца слегка склонил голову с влажно блестящими от крови зубами, как если бы решил прислушаться. Девчонка приободрилась. — Это же я, Имоен. Мы с тобой вместе выросли и умудрились не рассориться, даже когда были подростками! Никто тебя не знает лучше меня. Не знает, что ты ешь как свинья, ложишься в кровать в сапогах и стрижешься тем же ножом, которым дерешься, — она судорожно вдохнула, будто не веря, что зашла так далеко. — И ты очень-очень сильная. Гораздо сильнее этой твари… Там, где она стояла, в следующую же секунду с клацаньем сомкнулись когти Убийцы. Не смертельный удар — звериным чутьем монстр ощутил, разумеется, что за зеркальным образом нет жизни. Обман должен был его раздразнить, и теперь… Саревок рассмеялся. — Наконец-то. Убийца прянул на звук. Вначале резко, с кожистым треском вывернулась длинная шея, за ней последовало тело, поблескивающее маслянистой гущей незасохшей крови на хитине. — Ты приняла дар, которым наградил тебя Баал, не так ли? Настоящая дочь своего отца. Монстр подбирался ближе, неестественно изгибаясь, угрожающе перебирая когтистыми пальцами на двух парах рук. — Теперь тебя никому не победить, — он улыбнулся ей — прекрасной и безобразной сущности убийства. — Ты отбросила оковы. Всего шаг остался до подлинного могущества. До той силы, с которой неважными станут любые потери, ибо ты приобретешь гораздо больше: власть, которая не снилась смертному. Боги будут бояться тебя, и не один мир ты оставишь стенать в агонии… Тварь кинулась к нему, вспахивая воздух. Ровно как он и ожидал. Дернулась Имоен на периферии зрения. Саревок не шевельнулся. И когти, настигшие его, были уже человеческими. Мейв вывалилась из облика Убийцы, ошарашенная не меньше остальных, прорычала: “Заткнись” — и отступила. Пошатнулась на окровавленных ногах и была поймана Виконией. — Неужели ты наконец поняла, как следует разговаривать с самцами, аббил? — дроу бросила острый, как выстрел, взгляд в сторону Саревока, отметила кровоточащую щеку и одобрительно кивнула: — И пусть это будет не последняя метка, что ты на нем оставишь. — Убей меня, Викония… Вид у Мейв действительно был такой, точно она выбралась из могилы. — Что, джалук настолько плох? Найдем тебе другого. Позади фыркнул и привычно что-то проворчал Эдвин. Они боролись за выживание. Мало кого заботили тонкости прошлого, природа связей. Привал после долгого перехода и тяжелого боя был неизбежен. Залитый кровью военный лагерь — не худшее место, чтобы перевести дух. За недолгий срок Саревок много узнал о тех, с кем Мейв делила дорогу, пока он был мертв, и в некотором роде свыкся с их компанией. Все они были отщепенцами, по которым никто не стал бы горевать, но не одна эта неприкаянность держала их рядом с Мейв. Имоен являла собой исключение, но остальным — и сбежавшей из Подземья дроу, и кровожадному даже среди сородичей дворфу, и охочему до колдовской мощи тэйскому магу — чрезвычайно недоставало хождения по краю пропасти, взгляда бездны, ее ледяного дыхания. Это чувство они преследовали, когда шли за дочерью Баала. Смерть и жестокость стали обыденны; притягивало их именно прикосновение к силе, тяга за грань, прямо в водоворот, где клубится неведомое. То, что Саревок перестал ощущать с утратой скверны, как ни стремился вернуть. Тэец призвал гноллов, и хотя Имоен размахивала руками и жаловалась на вонь и чавканье, гиеноподобные падальщики удивительно быстро очистили лагерь от останков тел. Все, что осталось, они же свалили в кучу и подожгли. Сгорело и пропитанное страхом письмом от королевы Тетира своему генералу. Письмо, слишком напоминавшее заказ на убийство. Саревок оказался по другую сторону — среди тех, на кого охотились. В этом виделась бы любопытная ирония, если бы он относился к любителям расшифровывать знаки. — Я так надеюсь, что ее можно вернуть, — глядя в огонь, зачем-то сказала ему Имоен. — С нами чего только ни бывало, всякого насмотрелись. Но сейчас… это так жутко, как будто в ней кто-то живет, пользуется ее памятью, я ее не узнаю, хотя мы с детства всегда вместе… — У силы есть цена, — ответил он, и больше сказать было нечего. Имоен надеялась на чудо. Для нее Мейв была почти мертва — девчонка не знала и не могла знать того, что знал он благодаря их связи. Связи, которую он никогда не ставил под сомнение. Ни вражда, ни смерть, не вездесущая воля мертвого бога не смогли разорвать ее. Той ночью Мейв пришла к нему, как и всегда, волоча за собой привкус горечи — любая ночь могла стать последней. Но она была другой. Точно Убийца содрал кожу не только с тех, кто угрожал ее жизни, но и с нее самой. Освободил ее и заставил дрожать от холода, не хотеть, а нуждаться. — Знаешь, чем меня пытал Айреникус? — шептала она в укрывающей их обоих темноте шатра, пока Саревок в обычной своей жажде воссоединиться и обладать вытряхивал ее из одежды. — Твоей смертью. Он заставлял переживать ее снова, и снова, и снова. Мейв с исступлением целовала его руки — руки человека, отнявшего у нее дом и отца. Она никогда не делала подобного: любая их близость была борьбой. — А потом он показал, что я могла не убивать тебя. Я могла стать твоей. Предать всех, перейти на твою сторону. И это был бы путь в никуда, — почти неслышный ее голос мешался со сбивчивым дыханием. — Ты не будешь больше так рисковать собой. Ты больше не заставишь тебя убить. Ее соленая кожа пахла дымом, а возле уха часто бился пульс. Саревок обхватил ладонью ее затылок, чтобы Мейв могла откинуться, раскрыться, и она охотно поддалась, позволяя держать себя. Он видел образы в ее мыслях: острие, что медленно чертит линию вдоль живота; существа, спящие в жидкости внутри стеклянных капсул; вампиры, нападающие из темноты, как свора диких псов. Он ощущал чернильный ужас и отчаяние, съедавшие ее тогда. Несомненно, это работало в обе стороны: таково было свойство разделенной на двоих души. Но мелкие тайны прошлого давно перестали иметь значение. — Тебе нельзя бороться дальше, — глухо, бархатно сказал он ее ключице, усадив, наконец, Мейв себе на бедра. — Ты уже теряешь контроль, и будет только хуже. Единственный путь — принять эту силу. Узнать ее, подчинить себе. И когда придет время — выпустить. Она зарычала глухо, волнение от жадного касания разлилось от души к душе. — И ты продолжаешь… — Речь не о твоих желаниях. Это вопрос выживания. Скверна уничтожит тебя — или вознесет за границы привычного мира. — Чем это отличается от смерти? Если я уже сейчас не я? — она приникла грудью, кожа к коже, замерла, жгуче лизнула царапину на его щеке. — И все-таки ты продолжаешь… Вот почему я хотела, чтобы ты ушел. — Думаешь, я мог бы уйти далеко с твоей душой? Она прижалась своим лбом к его и криво улыбнулась, не размыкая губ. На миг прервалось ровное гудение, которое на краю восприятия издавала разорванная, жаждущая стать снова целой душа. Точно Мейв вообразила, как это будет — расстаться. — Ты можешь все, если захочешь. Ты свободен. — Мейв тихо охнула в изгиб его шеи, опускаясь на всю глубину, и добавила шепотом: — Надеюсь, и я буду.