Оковы

Старость не миновала его. Даже самое долгое существование неуклонно входит в эту пору. Усталость поселилась в костях, тяжесть доспехов становилась все ощутимее, и тление пожирало их по мере того, как ветшало его тело. Медлительным и ленивым сделался ум, опираясь на порядки и догматы. Давно ему не случалось окроплять руки горячей кровью, убивать по-настоящему: всецело отдаваясь процессу, впадая в яростный транс, наслаждаясь каждой секундой. Эти мгновения принадлежности к некому высшему замыслу остались в прошлом. Когда он со всей юношеской горячностью истово верил, что ему и только ему уготована судьба быть богом. Саревок Анчев вернулся туда, где все начиналось. Где он встретил свою первую смерть. Еще один полный круг. Как проходится по полю брани иссушающее время, тратит гниением плоть и обтачивает хрупкий скелет — так меркнет, утопает в потоках крови и его память. Кровь ползет за ним, как его собственная тень. Ее металлический запах поселился в ноздрях вместе с пылью древности, как будто так было всегда. Вечность. Его существование длилось. Он судил. Оценивал. Решал, кому нести волю Баала в мир, проливая кровь во славу его, а кому возлечь на жертвенный алтарь. Насилие всегда давалось ему легко. Естественно, как дыхание. Расчетливо до последней секунды. Тяжелейшие из грехов подчинялись ему, темнейшие из мерзостей — он достиг своего дна и безраздельно правил там, в царстве безжалостного хаоса. Стены Трибунала слышали множество криков. Хранили высеченные в камне мгновения предсмертных мук, экстаз власти над утекающей жизнью. Саревок почти не покидал этих стен. Мир его был миром наступающей гибели, последних судорожных вдохов, воплей боли, растерзанной невинности. Так нес он свое наказание. Смерть всегда была рядом, держала руку на его плече — обманчиво послушная, ждущая своего часа. Иногда у смерти были ее глаза.