Социальный рейтинг

Согласно одной из дурацких жизненных закономерностей, трепетное ожидание обязано тянуться как можно дольше, намертво приклеивая стрелки часов к циферблату — стоит вспомнить последние пять минут перед новым годом, когда сердце сладко трепещет в надежде на новую лучшую жизнь в светлом будущем, но куранты, как назло, будто испытывают мечту на прочность, заставляя время замирать на вечность. Оставшийся час работы не стал исключением и по ощущениям был сродни целому дню, хоть и не принёс столько усталости, даже наоборот — предвкушение вечера удивительно окрыляло и воодушевляло на скорейшее завершение дел. Лариса с Харитоном по очереди поглядывали на аскетичные часы, висящие над дверью, и сосредоточенно молчали, словно накапливая темы для долгих бесед, которые обещали незамедлительно начаться, как только повернётся ключ в дверном замке, и вся рутина останется заперта в кабинете. Когда стрелки приятно щёлкнули, указав на шесть и двенадцать, Филатова положила в стопку последнюю медицинскую карту и, удовлетворённо пересчитав корешки, сладко потянулась. — Справились? — спросил её Захаров, тоже аккуратно рассортировав документы и поставив последнюю печать. — Да! Наконец-то можно забыть о бумажках на пару дней, — кивнула Лариса и достала из сумки компактную пудру с зеркальцем — единственный предмет косметики, которым она с удовольствием пользовалась. Харитон, впрочем, не замечал абсолютно никакой разницы между кожей девушки до использования пудры и после, но несколько взмахов пуховкой явно меняли её самоощущение в лучшую сторону. — Нам недолго осталось страдать над бюрократией, — успокоил он то ли девушку, то ли самого себя. — Как закончится ремонт, вернёмся к нашей активной практике, а графоманию оставим до худших времён. — То есть, до следующего ремонта? — иронично спросила Лариса, принявшись переплетать чуть растрепавшиеся за день косички. — Как минимум! — ухмыльнулся профессор, оценив ремарку, и силой впихнул документы в многострадальный скрипящий шкаф, полки которого держались на честном слове и одинаковых папках, плотно стоящих друг к другу. — На самом деле, если б не вся эта заварушка с ремонтом, мы бы вряд ли добрались до сортировки отчётов, — заметила Филатова. — А за них нам, кстати, точно рейтинг стабильно снижают, потому что не сдаём вовремя. — Я бы лично урезал рейтинг всем, кто заставляет нас писать эту ерунду ради того, чтобы бумага пылилась в шкафу! — проворчал Захаров, втиснув ещё пару листов между полкой и папками, — Посадил бы за стол и заставил читать от корки до корки без перерыва на обед. — Изощрённая пытка! — Лариса улыбнулась, представив бедолагу, изучающего отчёты и приказы сутки напролёт, и предложила профессору свою помощь. — Ваш шкаф скоро лопнет — давайте я заберу часть в свой? — Буду признателен, — Харитон оставил попытки найти ещё хотя бы немного пространства в нижних ящиках и охотно согласился на предложение, но когда девушка потянулась, чтобы забрать всю последнюю стопку целиком, он её остановил. — Нет-нет, только не хватайте всё сразу — тут тяжело. — Не переживайте, — Лариса, не послушавшись, подняла папки, но Захаров тут же взял большую половину себе, чем вызвал у девушки внезапный протест, — Верните, я сама! Профессор удивлённо посмотрел на неё, уловив в обычно ровном, рассудительном голосе неожиданную детскую обиду, а Филатова, резко очнувшись от секундной слабости, виновато поджала губы и беспомощно взглянула в его глаза, извиняясь за своё беспричинно странное поведение. — Конечно, вы можете всё дотащить сами, но… Зачем? — спокойно спросил он, положив свою часть документов на свободную верхнюю полку. — Кому и что вы докажете своей сорванной на пустом месте спиной, м? — Я… Не знаю, — она вмиг остыла, положив оставшиеся папки в стопку. — Самой себе пытаюсь доказать, наверное. — Лариса Андреевна, вы же во время войны медсестрой в госпитале работали? — спросил Захаров, не сводя с неё внимательных глаз. — Работала, — кивнула она. — Раненых и погибших на себе таскали? — Таскала. — Вот вы давным-давно всё себе и доказали, — Харитон аккуратно закрыл дверцу шкафа. — Себе и всем. После этих слов Лариса переменилась в лице, будто заплутавший в лабиринте человек, которому неожиданно показали находящийся перед носом выход, сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, обдумывая новую точку зрения. — Вас так задел товарищ Павлов? — профессор хотел докопаться до истины. — Отчасти, возможно, — скрестила руки на груди Филатова и вновь подняла глаза на своего наставника, решив поделиться тем, что так сильно беспокоило. — Не надо меня беречь, ладно? — Нет, не ладно, — не согласился Харитон, качнув головой. — Иван Алексеевич абсолютно прав: пока я рядом, то должен быть к вам внимательнее, хотя ввиду моей низкой эмпатии, это порой непросто. Хочу особенно подчеркнуть, что беречь — не значит делать поблажки, полагая, что вы можете с чем-то не справиться. Беречь — это заботиться в трудные минуты и ограждать от потенциальной опасности и глупости. Вы же бережёте меня, так почему я не должен? Плечи Ларисы вдруг сами собой расправились, сложенные в закрытом жесте руки плавно опустились, и в солнечном сплетении разлилось приятное тепло от осознания того, что Харитон по-настоящему ценил её чуткость и участливость. Она никогда не стремилась ему угодить — забота была естественной и бескорыстной, будто любой на её месте поступил бы точно так же, но на самом деле никто, кроме Филатовой, не делал для Харитона лимонад, не следил за тем, чтобы он работал с потенциально опасными веществами в перчатках, не навещал его при болезни и не присматривал за кошкой, пока он сам находился в отъезде — разве что Дмитрий Сергеевич Сеченов на правах близкого друга приезжал погостить в редкие свободные минуты. «Лорочка, милая, во-первых, я не заслужил, во-вторых, всё не так плохо, как вам кажется», — Филатова помнила ласковую форму своего имени, произнесённую хриплым голосом, мучительные затяжные приступы кашля и помутневший от высокой температуры взгляд, внимательно следивший за ней, пока она готовила ужин на маленькой кухне в компании кошки Муси, твердя про свой врачебный долг и то, что голод не поможет выздоровлению, как и тотальное игнорирование лекарств. Вера (или неверие) в силу собственного организма сыграла с Харитоном злую шутку — болезнь держалась долго, но Лариса навещала его каждый день и замечала, как ему постепенно становилось лучше: сначала вернулся насмешливо-хитрый взгляд, а за ним — едкие шутки, самоирония и силы на чтение. Захаров не признавался в том, что присутствие девушки рядом дарило ему незнакомое прежде беспричинно-искреннее желание жить, и он подспудно продолжал ждать её у себя в семь часов вечера, даже когда полностью выздоровел, но Филатова ожидаемо перестала приходить, и от этого было горько. Всё развивалось по классическому сценарию, где фантастически умные люди стали вести себя, как абсолютные дураки: Лариса очень хотела заглянуть в гости, но никак не находила весомого повода и боялась выглядеть чересчур навязчивой, а когда Харитон почти решился пригласить её к себе, то в последний момент посчитал, что это будет неправильно с его стороны, ведь Филатова и так уделила ему слишком много времени, позабыв про свою собственную жизнь, в которой непременно должно было остаться место для увлечений, новых знакомств и свиданий. — Но наука без серьёзного риска — не наука вовсе, — с лёгким сожалением сказала девушка, пожав плечами. — А если вы будете меня беречь, то не позволите лезть в самое пекло. — Почему же — позволю, — пообещал профессор с небольшим условием, — но либо после меня, либо вместе со мной. Такой расклад вас устроит? Или ещё поторгуемся? Лариса фыркнула смешок, покачав головой — ей очень нравилось, когда Харитон её подкалывал и смотрел с неподдельным интересом и лёгкой иронией, будто каждый раз просчитывая ответные реплики и никогда их не угадывая. — Устроит, — вновь улыбнулась она, и в её глазах заплясали озорные искорки. — Я готова с вами и на операции, и в пекло, только вы же сами сказали, что без самостоятельной практики развития не будет. — До операций вы профессионально доросли, а до пекла ещё нет, уж при всём моём уважении, — Захаров оценивающе взглянул на неё поверх очков, подняв бровь, и заулыбался в ответ на почти откровенное заигрывание, которое неожиданно затеплило в его душе огонёк, словно чудом загоревшаяся отсыревшая спичка, брошенная в потухшие холодные угли. — Пожалуй, вы правы, — ответила Филатова, охотно согласившись на компромисс, и заметно воспрянула духом — слова профессора вернули ей веру в то самое ускользающее счастье, которое она уже успела похоронить. Раз в пекло вместе, значит, ещё многое впереди: долгие опыты, новые открытия, статьи для научных журналов и бессонные ночи за обсуждениями самых дерзновенных идей. Что ещё нужно для счастья? — Вот и славно, — Харитон не сводил с неё глаз, замечая каждую перемену настроения, похожего на драгоценный камень, поймавший солнечный луч. — А теперь можем идти. Будучи человеком достаточно сдержанным, ему было любопытно наблюдать за разнообразными эмоциями окружающих, что позволило понять простую истину: он не выносил взбалмошных и громких людей, заполнявших своей эксцентричной, экзальтированной энергией всё пространство, но любил комфортные эмоциональные полутона, которые не раздражали, а словно дополняли его самого — Лариса обладала именно таким темпераментом, поэтому с ней всегда было легко. — Идёмте, — повесив халат на крючок и перекинув сумку через плечо, Филатова бросила взгляд на рабочее место, ещё раз мельком проверив его на аккуратность. Харитон последовал её примеру и, оставив рабочую форму, взял ощутимо полегчавший рабочий портфель. У двери они оба немного неловко задержались, будто за ней таилось то, из-за чего им не было суждено вернуться в кабинет такими, какими из него уйдут. — Дамы вперёд, — Захаров с шутливой подчёркнутой галантностью сделал шаг в сторону, и Лариса, ответив гротескным реверансом, вышла, посмеиваясь. Сердце так радостно трепетало в её груди, что ей показалось, будто гулкий стук отдавался эхом в пустом коридоре, звуча до неприличия громко. Наконец, дверь кабинета мягко захлопнулась, приятно зазвенели ключи, и торопливые шаги, минуя этаж за этажом, спустились по лестнице прямиком к припаркованной в тени «Турбине». В то время пока многие старались пересесть с автомобилей на скоростной поезд «Вихрь» или стояли в очередях за услугами личного водителя, Захаров оставался верным себе, утверждая, что за свою жизнь ему осточертели поезда, за рулём его машины должен находиться только он сам, а личный водитель — это ненужная китчевая роскошь, буржуазный пережиток прошлого и ни в коем случае не необходимость в отличие от вынужденных перелётов на «Шмеле», которые сокращали путь и помогали быстро добраться от самых дальних уголков предприятия на парящую платформу «Икар». — Садитесь скорее, погрейтесь — вы же что-то говорили про пекло, — ехидно ухмыльнулся Харитон, открыв машину, из которой, будто из духовки, повеяло горячим воздухом, и распахнул все двери, чтобы быстрее проветрить салон. — После вас — вы же обещали быть первым! — парировала Филатова и добродушно рассмеялась. — Что ж, придётся отвечать за свои слова, — ответил профессор полуулыбкой, потрогав остывающий горячий руль, и открыл окна, прежде чем сесть на водительское место. — В принципе, не жарче, чем утром в кабинете. Захлопните двери, милая, и садитесь — поедем с ветерком. Лариса привычно села вперёд, чувствуя, как от улыбки уже начали болеть скулы — заразительное хорошее настроение прыгало от неё к Харитону и обратно, будто лёгкий мячик, и как только машина набрала скорость, а ветер ворвался в открытые окна, она зажмурилась от непередаваемого, абсолютного счастья. Даже скупой на эмоции профессор Захаров не мог не улыбаться уголками губ, поглядывая то по зеркалам, то на Филатову, которая была не в силах скрыть своих оглушительных эмоций, заполнивших её до краёв. — Приятно видеть, как вы улыбаетесь, — на памяти Харитона ни один человек не испытывал такой искренней радости, находясь в его компании. — Я рада, что вы меня пригласили, — честно призналась Лариса, посмотрев на него искрящимся взглядом, таким свежим и ярким, будто муторный рабочий день, как по волшебству, остался далеко в прошлом. — Я рад, что вы согласились, — без лукавства ответил Захаров, сосредоточенно глядя на дорогу и в то же время глубоко в себя. Самый пик лета, резвая машина, пустая трасса, открытые окна, шум тёплого ветра в ушах, а рядом красивая девушка — так здорово, так ярко и по-настоящему живо, но так невовремя, будто счастье опоздало на добрых двадцать, а то и тридцать лет, и поэтому немного горчило, словно передержанное вино. — Как считаете, с какого момента нам начали снижать рейтинг? — задумалась Лариса, проводив взглядом промчавшийся мимо «Вихрь». — Давайте рассуждать, — мигнув поворотником, Харитон обогнал показавшийся впереди «Москвич», — Вы когда в последний раз видели свои баллы? — Давно, — Филатова чуть нахмурилась, вспоминая, — точно не меньше года назад — там было девять и два. — Отлично, — кивнул Захаров, не сводя глаз с дороги. — Я свои видел примерно в то же время, может, немного раньше. Девять и четыре. — За провинность снимают по одной десятой, верно? — уточнила девушка. — Есть шкала, но я её, естественно, наизусть не знаю. За что-то снимают больше, за что-то — меньше, — обогнав ещё одну машину, Харитон мельком посмотрел на Ларису, — За наши грешки, полагаю, нам снижают по одной десятой. — Значит, можно грубо предположить, что вся эта ерунда началась около года назад, раз на тот момент рейтинг был приемлемый, — она задержала взгляд на крепких руках, сжимавших руль, и воспоминание наполовину забытого вчерашнего дня озарило её яркой вспышкой: холодный компресс на лбу и груди, сильное головокружение пополам с ноющей головной болью и резкий запах нашатырного спирта, от которого она резко поднялась, испуганно вцепившись в профессора, но тот силой уложил её обратно и принялся одной рукой успокаивающе гладить по голове, а второй держал запястье, считая пульс. «Давайте, девочка моя, приходите в себя, дышите глубже… Тепловой удар. Так бывает». Боясь потерять нить разговора, Лариса заставила себя вынырнуть из наваждения и перевести взгляд на задумчивого Харитона, который был увлечён подсчётами: — Возьмём за основу этот промежуток, — он плавно свернул по указателю к площадке для взлёта. — За год нам сняли три балла или чуть больше, следовательно, мы около тридцати раз мозолили глаза наблюдателю. — Но мы же абсолютно ничем не отличились за это время, — хмыкнула Филатова, высунув ладонь из окна — встречный ветер приятно скользил сквозь пальцы, словно вода. — И год, и полтора года назад всё было точно так же, как и сейчас. — Верно, значит, год назад случилось нечто, заставившее наблюдателя обратить на нас особое внимание, — Харитон пытался пробудить в памяти все выдающиеся события, но тщетно — загруженные будни и актуальные проблемы упорно вытесняли всё минувшее своей неоспоримой важностью. Скрестив руки на груди, девушка тоже погрузилась в мысли, рассматривая мелькающий за окном летний пейзаж немигающим взглядом: зелёные, песочные и голубые оттенки завораживающе смешивались между собой, словно масляные краски на палитре. — Около года назад вы мне уши прокололи, например, — усмехнулась она. — Достаточно, чтобы вызвать подозрения о нашей близости? — Тоже мне криминал! — фыркнул Захаров, покачав головой. — Кроме того, мы были в процедурной, а там камер нет. — Камера есть в коридоре, и она могла зафиксировать, как мы вдвоём зашли в кабинет, а потом через пятнадцать минут вышли. — Если всерьёз начать нас упрекать в подобном, мы по рейтингу в ноль уйдём. — Ладно, — Филатова инстинктивно покрутила сережку-гвоздик — она уже давно хотела попросить Харитона повторить подвиг и сделать ей ещё парочку проколов в левом ухе, чтобы они складывались в подобие пояса Ориона. — Вспоминайте, где нас могли видеть в какой-нибудь двусмысленной ситуации, — он задумчиво постукивал пальцами по рычагу коробки передач. — Да везде — люди горазды додумывать лишнее, — девушка покусывала нижнюю губу, сосредоточенно хмурясь. — Помните, за вами как-то утром заезжал Николай Иванович, а я у вас ночевала? — Помню, конечно, — профессор навсегда запечатлел в своей памяти сонную Ларису, сидевшую рядом с ним перед разложенными книгами, и мучительно долгое вычитывание доказательств и формул перед важным днём, когда их совместное исследование должно было выйти в свет — сроки горели, и было необходимо за одну ночь дописать и проверить то, на что в более оптимистичном сценарии должна была уйти неделя. Под утро Захаров уговорил Ларису отдохнуть хотя бы пару часов, поэтому она крепко заснула с Мусей в изголовье, а сам он ещё какое-то время проверял и дополнял свою часть, позволяя себе в качестве награды мельком поглядывать на девушку, уютно посапывающую в его подушку, и кошку, чутко охранявшую её сон — было странно понимать, что подобная картина не выглядела чужой или непривычной, а словно являлась неотъемлемой частью его жизни. Катастрофическая усталость, накопившаяся за ту бесконечно долгую бессонную ночь, так сильно сказалась на Харитоне, что он не решился сесть за руль, поэтому волей случая ему на помощь пришёл товарищ Вавилов — такой же автолюбитель, как и он сам, которому было совсем не по пути, но зато в его распоряжении находилось время и огромное желание поговорить о делах насущных, ибо они с Захаровым не так уж часто пересекались. «Нас довезёт Николай Иванович, собирайтесь, милая», — эти слова утром совершенно не показались Ларисе странными, как и то, что она всю дорогу до «Павлова» проспала на плече Харитона, бессознательно держа его под руку. Понимание случившегося и стыд перед Вавиловым наступили уже после, когда она более-менее проснулась и пришла в себя, поэтому тот случай до сих пор вызывал у неё смущение, при котором хотелось бесконечно оправдываться. — Товарищ Вавилов в своё время пережил и арест НКВД, и ГУЛАГ — поверьте, это не тот человек, который пошёл бы на кого-то доносить, — Харитон покачал головой, усмехнувшись. — Кроме того, он не задал ни одного лишнего вопроса и, к слову, цветы, которые я вручил вам на награждении, были выращены на его даче — мы выбирали подходящий сорт вместе. — Цветы! — девушку вдруг озарило, отчего она резко выпрямилась и щёлкнула пальцами. — Я всё поняла! — И что же вы поняли? — припарковавшись на площадке, профессор заглушил мотор и с любопытством посмотрел на Филатову, поправив очки. — Ваш букет и конкурс, на котором я победила — вот то самое событие! — счастливое воспоминание обожгло её щёки ярким румянцем. Мысли о том дне были сродни лекарству от любой хандры, и каждый раз, когда Лариса понимала, что у неё опускались руки от неудач и усталости, она думала о волшебном мгновении триумфа и ярких чувств, о которых не принято говорить вслух никому, кроме человека, который стал им причиной. — Что ж, это уже больше похоже на истину, — согласился Харитон, помнив тот день в мельчайших деталях, будто он был вчера, но думать о нём в ключе актуальной беседы ему отчего-то было неприятно. Нашарив в бардачке коробок спичек, он вздохнул и задумался, мысленно перебирая всех присутствовавших на торжественном мероприятии. — Там было очень много людей, и от предприятия в том числе… — Лариса зажмурилась, пытаясь воскресить в памяти знакомые лица, но все они сливались в мутные пятна на фоне роскошного букета фиалково-голубых гортензий в руках профессора Захарова, который поздравил её с блестящим успехом, а она имела неосторожность прилюдно обнять его в ответ. Харитон прекрасно отдавал себе отчёт в том, что делал, и понимал, что их увидят сотни — его выходка была по-юношески безрассудной и по-мужски галантной. В тот день никого не поздравили так радушно — только Лариса стояла с огромным букетом, которому была рада больше, чем диплому, и улыбалась так, что на её щеках стали заметны очаровательные ямочки, в которые невозможно было не влюбиться. — Не могу никого вспомнить — не до людей было. Мне казалось, что я умру от счастья прямо там, — она снова улыбнулась настолько искренне, что у Захарова замерло сердце. — Думала не о последствиях, а только о том, что все на нас смотрят, радуются и, может, даже завидуют. Харитон лишь кивнул и мимолётно улыбнулся в ответ, не найдя в себе сил честно признаться, что ему до сих пор было безумно стыдно за то, что он поддался слабости и, несмотря на смелый поступок, позорно сбежал с банкета, сославшись на плохое самочувствие. Эмоции, овладевшие им тогда, оказались настолько оглушительными и невыносимыми, что от них стало муторно до мигрени — безумная гордость за успех своей ученицы вот-вот грозилась превратиться в нечто более серьёзное, отчего Захаров в одночасье стал сам себе противен. Неправильно было испытывать даже малейшие тёплые чувства к молодой красивой умной девушке, у которой впереди вся жизнь и сотни открытых дверей в науку. Неправильно было дарить букет: кто-то мог понять его превратно, но в глубине души Захарову именно этого и хотелось, и разум в кои-то веки не взял над ним верх. Неправильно было привязывать Ларису к себе и давать ложные надежды — будто он не видел, какими глазами она на него смотрела! Абсолютно всё казалось ему неправильным и обречённым, тучи над его головой сгущались, предвещая бурю, и чем честнее Харитон был с собой, тем сильнее желал содрать с себя кожу и завыть от досады: если бы он смог стать моложе и сбросить багаж страшных времён, которые то ломали его, то закаляли, как самую прочную сталь, и в итоге по ощущениям добавили ещё добрый десяток лет, всё могло бы пойти иначе, но он был тем, кем являлся, и разница в семнадцать лет между ним и Филатовой, казавшаяся ему несущественной при живом общении, стала ощущаться непреодолимой, гигантской пропастью. Блестящим решением, пришедшим ему в голову в тот вечер, оказался перевод Ларисы в Академию Последствий — победа сулила повышение, новое место избавило бы их от частых встреч, и все одурманивающие чувства сами собой сошли бы на нет; но как ни силился Харитон написать приказ о переводе, всё заканчивалось смятыми листами, которые Муся сбрасывала со стола и гоняла по всей квартире, озорно пуша белоснежный хвост. Финальной точкой в этом вопросе стал щебетарь Филатовой, где она, окрылённая победой, ещё раз сердечно благодарила своего наставника, сожалела о том, что он не остался на банкет, и увлечённо рассказывала об идее для нового исследования, ради которого готова была приехать в «Павлов» сразу же после всех светских формальностей. Захаров не помнил, ответил он ей или нет, но идею о переводе девушки в АПО вычеркнул из памяти, как страшное наваждение. — К слову, всё это время меня мучил вопрос… — аккуратно начала Лариса, взвешивая каждое слово. — Какой же? — профессор поднял бровь, удивившись — неужели её с тех пор тоже что-то тревожило? — Выходит… — она осеклась, — Выходит, вы знали о моей победе, раз подготовились? — боясь испортить и любимое воспоминание, и грядущий вечер, Филатова прозвучала слишком робко, но любопытство взяло над ней верх. — А вы думаете, что если б не победили, я бы не подарил вам цветов? Глупости! — Харитон мягко усмехнулся, с укоризной посмотрев на девушку поверх очков. — Я нисколько не сомневался в вашем успехе, но всё равно поздравил бы вас, даже если б вы заняли последнее место. — Отчитали бы, но поздравили? — заулыбалась Филатова, поправив его. — Да, провёл бы подробный разбор позорных полётов, но поздравил, — уверенно кивнул Захаров в ответ, засмотревшись на россыпь веснушек, украшавших её аккуратный носик, — Вы хорошо меня знаете. — Как и вы меня, — Лариса взглянула на него с особой теплотой, как обычно смотрят на самых родных людей, и с любопытством выглянула из окна. — Что-то «Шмели» не торопятся сегодня. — Техническая проверка — мы приехали немного раньше обычного, — пояснил Харитон, кивнув на табло с часами. — Вот-вот должны прибыть. Как только он об этом сказал, в небе раздался мягкий гул, и машина оказалась надёжно пристёгнута тросами. — А вот и «Шмель», — достав из кармана портсигар, Захаров обратился к Ларисе. — Не возражаете, если я закурю? — Курите, конечно, — кивнула она и устроилась в кресле удобнее, приготовившись к взлёту. Почти каждый день Харитон забирал Ларису на работу и подвозил домой на «Турбине», но полностью привыкнуть к полёту на автомобиле ей так и не удалось, поэтому ощущение плавного подъёма над землёй всегда вызывало у неё приятное волнение. Чиркнув спичкой, Захаров закурил и выдохнул дым в окно. — Я всегда думала, что не сентиментальная, — вдруг сказала Филатова, глядя на отдаляющиеся горы, деревья и площадку, — чёрствая, как сухарь, а оказалось, что совсем наоборот — вспомнила сейчас тот день и утонула в ностальгии. — Существует стереотип, что поголовно все учёные — бездушные чурбаны, — стряхнув пепел во встроенную в дверь пепельницу, профессор снова затянулся сигаретой. — Так считают, конечно, небезосновательно, но всё-таки у подобной статистики довольно большая погрешность. Быть может, юность диктовала вам желание вписываться в эдакую научную субкультуру, поэтому вы и решили, что нужно подражать образу. Подобная шелуха, как правило, проверку временем не проходит. — Так и есть, — согласилась девушка, кивнув. — Шелуха отпала именно тогда, когда я принесла домой гортензии, — она виновато посмотрела на Захарова. — Вы даже не представляете, какая участь постигла тот букет. — Вы не дали ему спокойно завянуть? — спросил он, озадаченно на неё взглянув. — Не совсем, — Лариса повела плечами и снова поправила бретельку сарафана, — Часть цветов действительно стояла у меня в вазе, ещё одни я оборвала и залила эпоксидной смолой — получилась рамка для фотокарточки, а другие засушила в манке. — В манке? — Харитон подумал, что ослышался. — Ну да, в манке, — Филатова принялась увлечённо объяснять. — Товарищ Вавилов как-то рассказывал, что цветы можно сушить под прессом, как гербарий, а можно аккуратно положить в банку и засыпать манной крупой — она вытянет всю влагу, и в итоге останется сухоцвет. — Любопытно, — снова стряхнув пепел в пепельницу, Захаров затянулся сигаретой в последний раз и потушил её, — Стало быть, вы подарили цветам вечность. — Говорю же — сентиментально до ужаса, — вынесла себе приговор Лариса. — Действительно, — согласился профессор и поинтересовался, — Вам так понравились гортензии, что вы решили их «законсервировать»? — Я хотела «законсервировать» и сами гортензии, и воспоминания. Это ведь не просто букет — он от вас и по такому замечательному поводу, — девушка меланхолично улыбнулась, наблюдая за пышными облаками, плывущими совсем рядом. — Такая глупость: вместо того, чтобы проживать момент и радоваться, я уже тогда думала о том, что через несколько часов счастье уйдёт в прошлое, и цветы останутся единственным мостиком, что будет связывать его с настоящим, а значит я была обязана сохранить его любыми способами. — Сейчас вы тоже так думаете? — Харитон лукаво прищурился, по-кошачьи, едва заметно улыбнувшись. — Уже ностальгируете о ещё не наступившем вечере? — Конечно! — Филатова беспомощно всплеснула руками. — Ничего не могу поделать — эти мысли возникают сами собой. — Давайте я попробую кое-что предположить. Исправьте меня, если начну ставить вам неверный диагноз, — взяв ещё одну сигарету, профессор покрутил её в пальцах. — Вы цепляетесь за мгновения, потому что думаете, что они не повторятся. В какой-то степени это правда — в одну воду нельзя войти дважды, но, с другой стороны, что-то имеет свойство возникать снова — при иных обстоятельствах. Говоря проще, в вашей жизни ещё будут блестящие победы и награждения, а те цветы, что вы от меня получили, точно не были последними. Понимаете, о чём я? — Понимаю, — кивнула Лариса, внимательно на него глядя, и точно так же хитро сощурилась, как он сам пару минут назад. — И рейтинг мы будем подтягивать тоже не в последний раз, да? Захаров от души рассмеялся вместе с ней, кивая: — Всё так, милая, всё так. — А если без шуток, то диагноз верный, — рассказав о непростой судьбе букета, Ларисе даже ощутимо полегчало. — Я и впрямь цепляюсь за прошлое, не понимая, насколько это портит настоящее. — Нужно наполнить жизнь такими событиями, чтобы у вас не осталось ни секунды на раннюю ностальгию, — будто сам себе поставил задачу Харитон — следующим шагом было вынести её в рабочий блокнот. — Ну да, скоро на нас столько дел свалится, что точно будет не до неё, — прикинув примерное количество переработок, способных закрыть дыру в рейтинге, Филатова немного напряглась, но быстро воспрянула духом. — С другой стороны, вместе не так страшно. — Не переживайте, — успокоил её Захаров, спрятав спички и сигареты в карман. — Для начала нужно поговорить с некоторыми товарищами, а потом уже планировать переработки. — У вас есть кто-то на примете? — Не будем отчаянно бросаться на амбразуру, а зайдём с тыла и начнём с отдела кадров, — Харитон принялся излагать свой план. — Именно там пересчитывают рейтинг и, естественно, знают, откуда получают данные. — А если в отделе кадров не выдадут источник данных? — скептически подняла бровь Лариса, повторив мимику Захарова. — С чего бы? — он тоже поднял бровь. — Во-первых, это не секретная информация, во-вторых, со мной препираться не любят. — Аргумент, — согласилась Филатова и мельком посмотрела в окно, почувствовав снижение. — Потом мы выйдем на того, кто занимается шпионажем, и?.. — Нет, с большой вероятностью мы сначала выйдем на обычного человека, который выполняет свою работу, и только потом на того, кто попросил его шпионить за нами, — поправил её профессор и положил одну руку на руль, ожидая скорого приземления. — Это в общих чертах. Посмотрим, как будет на самом деле. — Я теперь думаю о том, что буду делать, когда увижу эту сволочь, — она растерянно нахмурилась. — Не начну же ему или ей доказывать, что всё вообще не так, как на камерах? — Не нужно никому ничего доказывать, — немного раздражённо бросил Харитон, направляя «Шмель» небольшим пультом, чтобы тот максимально аккуратно поставил машину на парковочное место напротив высотки Сеченова. — Нужно сначала выяснить, кто этот человек, а потом грамотно составить разговор. — Пригодится какой-нибудь ответный козырь, — Лариса читала между строк. — Вы быстро учитесь — не пропадёте, — похвалил её профессор, усмехнувшись. — В любом случае, этим мы займёмся уже после выходных. Будем просчитывать свои действия, исходя из предложенных данных, и решать проблемы по мере поступления, а не сражаться с ветряными мельницами в голове. — Поддерживаю. — кивнула она, почувствовав, как с души упал камень — именно таких уверенных слов ей часто не хватало на операциях, когда Харитона Радеоновича не было рядом. Лариса успешно овладела искусством хладнокровия, но оно требовало от неё невероятных душевных сил, а профессору будто ничего не стоило всегда сохранять спокойствие, которое перевешивало любую, даже самую нервную ситуацию. «Между прочим, вчера я впервые увидел, как у вашего наставника дрожали руки», — в её памяти возникли слова Ивана Алексеевича, противоречащие наблюдениям, и она вновь посмотрела на сосредоточенного Захарова, совсем не представляя, как этого человека, который всегда держит под контролем абсолютно неконтролируемые ситуации, могло захлестнуть волнение. Машина коснулась земли, будто кошка, прыгнувшая мягкими лапами на пол, и Харитон вытащил ключ зажигания, поймав заинтересованный взгляд Филатовой. — С приездом, милая, — он пристально посмотрел на неё, словно желая передать всю свою уверенность, и убедительно добавил. — Оставьте свои переживания и не думайте заранее ни о будущем, ни о том, как всё превратится в прошлое. Живите сейчас, а что до проблем — мы со всем справимся. «Мы со всем справимся» — если бы слова можно было сохранить, как цветы, Лариса б непременно это сделала, но засушить гербарий из фразы было невозможно, зато оставить её в своём сердце — вполне. В отличие от «я», «мы» имело огромную мощь сродни стихии, пятому элементу, гармоничному и непобедимому, в силе которого никогда не стоило сомневаться. Вместо ответа девушка доверительно накрыла своей ладонью руку Харитона, лежавшую на рычаге коробки передач, и он тут же ответил взаимным прикосновением, не сводя взгляда с пронзительно-ясных серо-голубых глаз. За порядком на парковке чутко следила прикреплённая к столбу камера-ромашка, но внутрь автомобилей она заглянуть не могла, и поэтому можно было не думать о том, что за касания рук социальный рейтинг рисковал потерять ещё одну десятую балла.