Нынче все духи от феи, до беса
Меня называют хозяином леса,
Мне преданно служат лохматые твари,
Со временем все уважать меня стали.
Сверкая озорными глазами во мраке наступившей ночи, Он как можно тише прокрался к покосившейся хижине, безмолвно затаившейся среди густо насаженных деревьев. Для Него это никакое не препятствие, а любимый и хорошо знакомый дом — ковёр из густого мха, стены из частокола высоченных сосен. В жару так хорошо валяться под размашистыми лапами! Мелкие ветки и торчащие на поверхности сухой земли извилистые пучки корней походят на вены и артерии, несущие жизнь каждому кусту и всем деревьям от мала до велика, каждой лесной твари. Его могут звать Хозяином леса, могут Верным стражем, но на деле же — он самый обыкновенный Медведь. Лес — его дом, и всю жизнь он обитал в нём, лишь изредка из неусыпного любопытства наведываясь на окраины близких деревенек, чтоб попугать брехливых собак и сварливых стариков, перепивших самогону. Как-то раз он из любопытства забрался в сенцы и не со зла разворошил заготовленные на зиму связки чеснока и сена для домашней живности. Чеснок на вкус оказался гадким до скрежета в мощных челюстях, а сено было неаппетитным и чахлым — пропахшим кроликами. То ли дело пожевать лесной ягоды, полной вкусного сока, а не посушенной колючей травы, прилипшей к языку и забравшейся в нос! Бабка с дедом вышли на него с ружьём. Перепугались, знать, страшно! Но что Мишка мог поделать?! Только заметаться по тесной комнатке, призванной не пускать холод по лютой зиме в хату, а летом отстаиваться духоте. Дед, со сна выскочивший в одних трусах, голосил не своим голосом, что увидел чёрта. Бабка говорила под руку, и потому ружьё бахнуло, хлопнуло, а пуля попала в сундук с тряпьём, убранным до холодов, а напуганный и ревущий Медведь (отличаясь поразительной худосочностью для представителей своего вида!) выбил окно лобастой головой и вывалился наружу. Собаки рвались со всей округи! Брехали до рвоты, но были слишком крепко привязаны, чтоб не убегали в лес почём зря, где их безжалостно драли волки, так что и Мишку проучить как следует они не могли. Медведь удрал в лес без потерь, оставшись при своём куцем хвосте и скальпе. Лишь обстрогал со шкурки клок шерсти и несильно порезал кожу об стекло где-то на спине, что потом извернуться не мог, чтоб достать и зализать рану. Но всё ничего! Кровь бушевала внутри, большое сердце гулко сту-ту-чало в утробе. Остаток ночи он беззвучно обходил деревню по кругу, спрятавшись в пролеске. Зверьё чуяло его близкое присутствие и волновалось, в домах то и дело загорался свет керосинок — этих светляков, закатанных в стекло. Мишка наблюдал за огоньками с блеском влажных глаз-бусин, а как по утру люди выдвинулись в лес (ну точно его поймать!), он потрусил прочь, чтобы укрыться в чаще, подремать в неглубокой вырытой ямке под могучей сваленной ветром сосной. Люди ему преград не чинили — глубоко в лес те не ходили, грибы да ягоды собирали только у знакомых троп, даже не догадываясь, какие богатства кроются глубже в чаще. Лес — настоящее лукошко, всю жизнь он кормил его и примечал всех и каждого, зашедшего сюда с добрыми намерениями. Забредших же дураков мог и проучить, сурово, но справедливо. На пути у таких сплошь и рядом вскакивали бледные поганки да мухоморы с белыми бородавками на шляпках. Кусты и голые деревья пугающе простирали свои чёрные ветви, хватали за одежду — цеплялись, словно рахитными пальцами. Леший мог закружить за нос так ловко, что непутёвый путник в трёх соснах верной тропки не найдёт, пока чаща не сжалится и не отпустит. Медведь точно знал, что лес такой же живой, как он сам. Лес дышал, растрёпывая густую жёсткую шерсть, стонал и скрипел, сбрасывая, как олени рога по осени, трухлявые и разболевшиеся деревья, чтобы они не заразили здоровые. Он оберегал своих обитателей и не давал их в обиду пришлым с дурными помыслами. Только вот недавно в родной Мишкин лес заглянул колдун. Его вытурили из одной деревушки за непомерное пьянство и за то, что к девкам молодым приставал. Жители собрались и спалили его проклятый старый дом, пока он напился самогону и уснул у местного рыбака в курятнике, раздавив с десяток яиц и распугав всех кур. Такое местный люд уже выдержать не смог, и они выжили противного старикашку, выкурив из своей деревеньки. Колдуну не осталось ничего другого, кроме как укрыться в лесу, вынашивая долгоиграющие планы мести, чтобы когда-нибудь расквитаться с обидчиками. А пока он их вынашивал на благодатной почве, сдобренной крепкой бражкой, то задержался в лесу и потихоньку стал обживаться. Залез, гад, в чужой дом со своими правилами, стал обламывать размашистые еловые лапы, чтобы набросать себе лежанку, выкорчёвывал свеженькие, пугливо прижимавшиеся к корням деревьев грибки, оставляя на их месте безобразные пни, которые потом долго не плодоносили. Себе на шалаш он обломал юные тоненькие деревца, которым ещё бы расти и расти! В лесу всегда нужно брать еды по силам, лес не терпит обжорства и алчности, не терпит лени. Лес наказал колдуна. Все сорванные лапы с нежными сочными иголочками сделались неподатливыми и бурыми, похожими на иглы — они искололи неблагодарного колдуна с головы до пят, пока хмельной сон его не отпускал. Он лишь ворочался, сваляв седые пакли в колтуны, недовольно бормоча ругательства себе под крючковатый нос. Шалаш, стоило его только соорудить, всякий раз рассыпался, и приходилось начинать заново. Колдун, страшно злясь, разломил одну ветку о колено, а потом эта ветка, ведомая невидимой силой, его отхлестала по одному месту, пока он скакал козликом и ругался на чём свет стоит. Тогда колдун поумерил свой пыл. Решил, что не зная броду, не следовало нырять в воду, и впредь он будет к лесу почтительнее. Не потому что принял его равным себе живым существом, а потому что стал хитрее, ловчее и трусливее! Опасаясь вновь получить в лоб орехом от норовистых драчливых белок, чей урожай он подъел и набил полные карманы. С Медведем у него тоже не задалось. Его подружки, дикие пчёлки, нажужжали в ухо Мишки, что старик заткнул поленом трухлую сердцевину высокого пня, загубил их дупло, сожрал соты (едва от жадности не подавившись воском), а они все разлетелись кто куда, потому что он был с пугающим чайником, который страшно пыхал едким горьким дымом и распугал их всех. Медведь не мог оставить этот вопиющий случай без своего вмешательства! И с тех пор началась их вражда. Колдун был крайне удивлён, что в лесу обитает кто-то ещё более крупный, чем он сам. Поначалу он испугался и бегал трусцой несколько дней по всему лесу, шарахаясь каждого звука и даже не свалившись от самогонки — так боялся, что его чахлые телеса обглодает Мишка, а тот лишь чихал и фыркал от гордости и смущения, когда пчёлки щекотали ему нос и ласково жужжали, что обязательно опылят малиновые кусты так, что за уши от спелых сочных ягод Медведя потом будет не оттянуть — уж они постараются угодить своему спасителю и защитнику! Так их, полосатых шаловниц, порадовало, что на противного колдуна нашлась управа! Но не долго его держал в узде страх. Мишка, может, и смотрелся устрашающе, если скалил оставшиеся клыки (а остались частично передние, ведь, будучи несмышлёным медвежонком, он попытался уцепиться зубами за низко расположенный сук. Своими роскошными зубами Мишка поплатился, но зато был в почёте у лесной братвы), но на самом деле был полон доброты душевной, за всю жизнь не тронув и мухи… Разве что его предок, двоюродный прадед — Михал Потапыч, уснув под деревом, спросонья поднялся, зевнул и… Проглотил чижика! Ну что тут сделаешь, чижика не выплюнешь, нафига, спрашивается, то, что от чижика осталось, нужно, но тень на его род легла, только на нём и стала сходить на нет, перестав нести дурную молву среди лесных обитателей, а особенно малышей. Он ведь хорошо знает, что маленьких нельзя обижать. Не по совести это, а потому Мишка всегда, всеми лапами был за мир, который и царил в его лесу, пока не появился этот мнящий себя невесть кем колдун. То, что волосы его окроплены чернёным серебром, свидетельствуя о почтенном возрасте, а лицо испещрено морщинами — бороздами прожитых лет, не означало, что он может учинить самоуправство и лишить свободы всех обитателей. Именно потому убеждённый Мишка и собрался сейчас прокрасться в хижину, которую колдун себе всё-таки отгрохал, разобрав бурелом (который находился немногим севернее) на брёвна (что сгодились бы на стройку), и слепил себе жилище из густой клейкой смолы и палок. Домина вышла на зависть крепенькая, хоть и неповоротливая и страшная, всё равно, что лешев гнев. Чутким носом Мишка уловил запах еды и собрался умыкнуть именно её, старательно припрятанную за половицей, ближе к земле, чтоб не подгнила. Око за око, ведь колдун целил именно в пищу, набивая утробу едой, пока не становился похож на неповоротливый мешок. Не по возможностям своим ел и алчно опустошал всё, как саранча засаженные поля. Однако в его хате было столько всего замечательного, что Медведь, с лёгкостью подцепив когтём крючок на двери, без труда пробравшись внутрь, с большим удовольствием уволок с собой и чудную говорящую коробку. Раз коробка умеет говорить человеческим голосом — значит, она может и уйти, как все человеки! Это же очевидно! И у Медведя всё стало получаться, пока колдун не прознал, что в его хибаре хозяйничает незваный ночной гость. Оказывается, в веренице пьяных ночей было место и одной трезвой, сохранившей ему ясность ума. Тогда-то Медведь ещё не знал, что зловредный мстительный колдун не поскупится на скорую расплату…***
Некоторое время спустя — Ах ты паразит такой! Наглая харя, ну, только попадись мне на глаза ещё хоть раз… я тебя… у-ух! — хорошо поддатый колдун, с зажатой в руках бутылкой рома, шатко-валко покачиваясь и забавно загребая ногами, пробежал несколько десятков метров за резво убегающим вглубь леса медведем. Он слабо пригрозил зверю трясущимся кулаком, а после согнулся в три погибели, упираясь тоненькими руками в суставчатые колени. Проводив зверя недобрым цепким взглядом и переведя зашедшийся дух, разогнулся обратно. Правда, не до конца. В спину ему вступило. Не в его преклонном возрасте, знаете ли, под триста лет, между прочим, устраивать такие забеги по лесу! Он, почтенный житель этих краёв, носится, как угорелый, за наглой невоспитанной тварью! Да где такое видано вообще?! Всё ещё смутно наблюдая удаляющийся силуэт достаточно тощего медведя, он отхлебнул прямо из горла и оскалился кривыми жёлтыми зубами. Ох и не поздоровится косолапому, ох и не поздоровится! Всё дело в том, что этот медведь повадился воровать у старого колдуна всё, что плохо лежит. В основном это, конечно, были продукты, но порой пропадали и совершенно несъедобные предметы, из чего несложно было сделать вывод, что делает несносный медведь это не из-за донимающего животину голода, а из поразительной для животного вредности и исключительной гадости характера, если такой у этих мохнатых чудовищ присутствует! Прознав всё это, колдун рассвирепел, чуть не угодив в нервный припадок, и во что бы то ни стало решил приструнить наглого зверя. Пусть знает, паразит мохнатый, где раки зимуют! Только… не сегодня. Спину бы разогнуть. Кто несчастному старику на смертном одре промнёт как следует бока?! А ведь в этой глуши ни одной молодой бабы нет!.. Разве что русалки да мавки. Сине-зелёные, склизкие, как рыбы и ледяные, как мертвячки. Такие девицы скорее на дно утащат! Тьфу-тьфу-тьфу! Вновь придётся на суку, что покрепше, вниз маковкой повиснуть, чтобы защемленье проклятущее сгинуло, уй-й… — Ме-е-дведь! — провизжал колдун, и под покровом ночи встрепенулась одинокая птица, заорав в ответ: — Заглохни, чучело! Глаза выклюю! Дай поспать! Не сегодня… Но вот завтра он ему покажет Кузькину мать!!!***
С того времени началась их холодная война, в которой пока вёл чёртов медведь! Он умудрялся пробираться в дом колдуна, оставаясь незамеченным! Прытко и косолапо удирал через подлесок от проклятий, летящих вслед, так ещё и беззубо скалился, когда убегал на достаточное расстояние! Это просто возмутительно! Будто знал косолапый, что с лап ему сойдёт даже самая крупная пакость! Ничего-ничего! Зверьё ещё поплатится за свою человеческую дерзость, только придёт время, так сразу и поплатится…***
— Ну ничего, косолапая гнида… Только пусть твой мохнатый, тощий зад объявится здесь ещё раз… видит леший, лучше бы тебе здесь никогда больше не появляться, вшивая шкура целее будет… — пьяный по своему обыкновению колдун скрючился в три погибели у окна в своей покосившейся хижине. Он никогда не задумывался насчёт таких потрясающих вещей, как капканы на медведей! Металлические челюсти смыкались намертво и беспощадно, а благодаря магическим махинациям, просто так их было не найти, и при всём желании очень проблематично разомкнуть. Обзаведясь парой таких в охотничьей лавке, вновь обдурив тупого торгаша, поверившего, что орехи — это монеты, а листья — бумажные деньжата, колдун, покатываясь от распирающего проспиртованное нутро хохота, с горем пополам освоил навык их установки (едва не лишившись артритных пальцев!), и, смутно запомнив местоположение большинства, принялся выжидать час расплаты! Была гаденькая вероятность, что косолапый сегодня не явится (по закону подлости), но на этот случай пара капканов была предусмотрительно установлена на приличном от дома расстоянии — так, на всякий случай, а вдруг повезёт? Старый колдун обязательно проверит и их, если до вечера тощий и нескладный уродливый медведь не появится у хижины.***
Зелёная трава побагровела от крови. Густые тёмные капли — совсем как хрустальные росинки по утрам, тянулись вниз, креня тонкие травинки, чтобы сорваться и пропитать землю, запечатлеть этот акт человеческой жестокости над дикой природой. Насквозь пропитанный страхом и болью воздух резал большие напуганные глаза, они постоянно слезились, и мир вокруг влажно расплывался и решительно отказывался собраться воедино. Вокруг волновались деревья и трава, будто ощущая нагрянувшую без предупреждения беду. Из чащи показались остальные звери, припадая к земле. Лес вздыхал, и его обитатели чувствовали, знали, где рана и собирались неподалёку. Если бы они только знали, как помочь!.. По земле вились мыши-полёвки, хлопотливые белки, совсем рядом в воздухе жужжали и на разные лады причитали пчёлки: «Что же это такое творится, что же это такое!». На тёмной шерсти кровь не выделялась так пугающе отчётливо, как на ярко зеленеющей сочной траве, шерсть просто выглядела всклокоченной и насквозь сырой, будто бы вода не высохла. Вот только вода не такая густая и липкая, как вишнёвое варенье. Очень быстро клочки тёмно-коричневой шерсти застывают иголками, грозные порыкивания смолкают. Сначала становясь жалобным скулежом, а после пропадая насовсем. Только тяжёлое частое дыхание и остаётся слышно. Рыжие белки, которые так часто делились с ним орехами, которых он так часто катал на спине, пища и от усердия свернув хвостики калачиками, лапками пытались тянуть капкан с обеих сторон, но они были так малы, что металл не шелохнулся! Капкан сработал как надо. Схлопнулся железной челюстью прямо на задней лапе несчастного зверя. Вряд ли Медведь ожидал такого подвоха на своём пути. Он привык резво носиться по лесу, совершенно не задумываясь о том, куда ставить неуклюжие лапы. Под крупными огрубелыми тёмными подушечками хрустящие шишки и ветки совсем-совсем не ощущались, а длинные и туповатые когти рыхлили землю, как протекторы. Косолапый не ожидал, что его лапу зажуёт страшное лязгнувшее зубами чудище. На очередном шаге Медведь просто-напросто всей ступнёй грузно шлёпнул по земле и попал в жуткую ловушку, из которой выбраться самостоятельно не получалось! Зубья лишь безжалостно рвали плоть, и Мишка скулил и рычал, только помочь себе сам совсем-совсем не мог… Ёжик шуршал в траве, торопясь на подмогу, но только что он мог?.. Мишка шевельнул носом, и белки, мышки, остальные крошки собрались рядом, поднырнули под передние лапы, в животном отчаянии зарылись мордами в жёсткий мех, не желая его оставлять. Плоть с неохотой поддалась беспощадному железу, а то с радостью раззявило клыкастую пасть и схлопнулось, что, казалось, одно неловкое движение — и останется зверь вовсе без худосочной лапы. — Ну что, попался, паршивец?! — каркающий смех больно вгрызся Медведю в поджавшиеся от страха и боли уши даже сквозь непрерывающийся адский гул в голове. Зверьки ополчились. Пчёлы хотели налететь на колдуна, искусать его, но тот отмахнулся, и те, закружившись в маленьком вихре, унеслись и оказались замурованы в дупле — пенёк, как пробка, закупорил их. Храбро бросились на него белки, но колдун махнул руками, и тех, будто в насмешку, завалило орехами. И на каждого он нашёл управу. И Мишке это было невыносимо. Он хотел прийти на помощь, но совсем обессилел от муки. Зверь распахнул чёрные влажные глаза, чтобы обратить взгляд на мучителя, вероятно, колдун пришёл добить его, чтобы наконец избавиться от надоевшего и засевшего в печёнках воришки, который сильно задевал его непомерное эго. Глаза старикашки злобно и нетрезво сверкали, губы безобразно кривились, сминая и так сморщенную донельзя физиономию в состояние скисшего сморчка. — Думаешь, так просто отделаешься, вредитель?! — пахнуло перегаром, таким крепким, что зверь неприязненно повёл сухим горячим носом в сторону. — А вот и не мечтай, мохнатый засранец… — Медведь уже не слушал, уронив тяжёлую голову на траву. Последовали набирающие обороты звуки голоса колдуна — то было похоже на утробное завывание и зазвучало совсем невыносимо. Родной лес, подёрнутый вечерней дымкой, начал растворяться во всепоглощающем мраке, чтобы навсегда исчезнуть перед взглядом Медведя.