И вьётся нить

      Утверждённый правдою Ра, принадлежащий Сетху; возлюбленный Маахесом, могучий бык, восходящий в Ниут-Ресет, живущих на Обеих Землях; возрождённый и сильный мечом, тот, кто подчиняет Девять Луков – третий год он царит над Чёрной и Красной землёй. Третий год носит множество имён, каждым из которых владеет по праву рождения от божественного своего отца, каждое из которых – истина. То познает любой, кому улыбнётся милость созерцать великолепие его.       Неферу зовёт его: мой царь. Неферу зовёт его: Маатеш. Через иные имена тянут жадные руки его надменные братья, отцы, матери, дочери. Они ещё не знают, что Неферу никогда его им не отдаст.       Его лик свиреп, нет у него милосердия. Сильна его длань, бесстрашно сердце. Тысяча мужей не может устоять перед ним, сотни тысяч лишаются силы при виде его.       Неферу готов убить и больше, чтобы из всех мужей лишь один остался пред Маатешем: он.       Пред царём дóлжно пасть на колени, пасть ниц, и приветствовать его не поднимая головы, и славить Амона за ослепительную радость этой встречи. Не почтивший царя будет изгнан с позором, а от его семьи навеки отвернутся боги. Оскорбивший царя будет лишён языка, а прогневивший его – ничтожной своей жизни.       Неферу опускается на колени без раболепия и спешки. Чтобы Маатеш видел: он делает это по своей, а не его воле. Он дерзит ровной спиной и вздёрнутым подбородком. Он дерзит взглядом – снизу вверх, но слишком прямым и открытым для только-только принятого ко двору мальчишки.       Если он хочет, чтобы ты умер, ты умрёшь. Если он хочет, чтобы ты жил, ты будешь жить.       Неферу позволяет ему в это верить.       ..В царских покоях распахнуты настежь створки окон. Ночи перед явлением Сопдет самые душные: они не приносят прохлады, только липкий жар в каждом глотке горячего воздуха и тяжёлые сны.       Маатеш мало спит последние дни. Неферу знает: не жара в этом повинна. К досаде, и не он сам.       Когда Мапджет пройдёт над колоннами Ипет-Сут и Ра охватит взглядом все свои владения, золочёная барис царя выплывет на середину Хапи. В руках его будет свиток с указом, и он зачитает его в присутствии жрецов и своего божественного отца, и велит Хапи разлиться. Тот свиток поглотят воды; веление станет их частью, и следующей ночью с небосклона взглянет жизнетворная Сопдет.       Хапи укроет иссушённую зноем землю. Хапи напитает её жизнью, вновь сделает мягкой и чёрной. А пока Два берега будут укрыты водой и все работы в них встанут, Маатеш поведёт своё войско в земли Хурри и Ханигальбата.       Эти думы поглощают его, как Хапи – Чёрную землю. В его мыслях теперь война, а не Неферу. Он предвкушает предсмертные крики, а по сладостным его стонам не тоскует, кажется, вовсе. Даже сейчас, в первые утренние часы, в его глазах – тень подсчётов, планы путей и люди, люди, люди. Они, смертные, нелепые, отбирают у Неферу его возлюбленного царя ещё до того, как отбудет его колесница.       Неферу хочет наказать за это каждого из них. Он наказал бы – но Маатеш никогда не берёт его с собой.       И даже здесь, в эти душные тяжёлые ночи… не берёт.       Неферу знает: капризными требованиями его царя не пронять. Неферу понимает: славный победами, беспощадный к живым-но-мёртвым, Маатеш хочет возвести Та-Кемет на положенное ей место. Маатеш суть величие; величие – первая его страсть. Та самая, перед которой не устоял Неферу. Та самая, что заставила настоящего бога преклонить колено перед тем, кто лишь мнит себя Сетхом воплощённым.       Неферу злится, и досадует, и тоскует, и топчет в исступлённой обиде голубой сесен в своей беседке, но не может винить своего царя за то, кто он есть.       - Позволь тебе помочь, - он проскальзывает в царские покои сразу после утреннего омовения. Вовремя. Парой минут позже – и Маатеш не отпустит слуг, а значит чужие, незнающие руки будут втирать в его кожу целительные маслá.       Неферу хочет отрезать пальцы всякому, кто смел коснуться его царя. Жаль, что Маатеш не дозволяет.       Он дожидается, пока в покоях останутся лишь они вдвоём. Когда за последним из слуг закрывается дверь, он заходит Маатешу за спину и касается его лопаток самыми кончиками пальцев. Скользит легко, почти неощутимо, задевая кожу краешком ногтей; влажная ещё шея Маатеша покрывается мурашками.       Когда он пытается её приласкать, руку накрывает сильная сухая ладонь. Накрывает, прижимает. Держит.       - Не время для игр, - негромко осаживает его Маатеш. – Церемония уже в полдень. Неси масло.       - Да, мой царь, - покорно отзывается Неферу.       Ладонь стискивает руку чуть сильнее, прежде чем отпустить.       Мощь Ра безгранична: в её лучах ссыхается и трескается чуткая кожа смертных. Благословлённый им Маатеш, и даже сам Неферу – его хрупкая смертная оболочка – не исключение. В кувшинах, что каждое утро приносят в царские покои, маслá для тела и лица, для ступней и ладоней. Неферу знаком с каждым; Неферу не нужно масло, чтобы уберечь своего царя от любого недуга, но нужен повод.       Касаться.       Дразнить.       Плечи Маатеша не расслабляются под его пальцами. Он продолжает сидеть прямо и ровно, готовый подстегнуть, если его вновь ослушаются. Он тоже знает: Неферу своеволен, а его покорность всегда обманчива.       Он ждёт подвох – что ж, он его получит.       Неферу прижимается к нему со спины. Устраивает удобно подбородок на плече, почти обнимает – лишь руки живут своей жизнью, распределяя по груди и животу Маатеша терпкое масло пажитника. Втирают тщательно, медленно, раз за разом лаская всей поверхностью ладони, не пропуская ни кусочка кожи. Грудь Маатеша вздымается реже; плоский живот поджимается под прикосновениями. Он замирает, точно каменеет, когда чувствует возбуждение бесстыдно прижавшегося Неферу и скользнувшие по бёдрам ладони.       Неферу не касается его члена до последнего. Лишь скользит рядом, тесно гладит напряжённые мышцы бёдер, ласкает – уже откровенно. Занавесь обыденных процедур слетает, когда он нетерпеливо выдыхает в шею Маатеша и прихватывает её губами.       От прикосновения горячего языка Маатеш вздрагивает и сбрасывает его объятия.       Сердце колотится в нетерпении и панике. Трудно дышать. Неферу распалён: близостью, которой так жаждал, сладкой тяжестью его приказов, отпечатавшимися на ладонях изгибами его тела. Неферу испуган: его запреты – не игра, за ними обязательно следует наказание. Оно не всегда приятно.       Неферу в восторге: даже если сейчас его покарают, он смог вернуть внимание своего царя.       Маатеш оборачивается. Под его пронизывающим взглядом по плечам разбегается дрожь. Слабеют на мгновение колени, а сердце заходится в груди особенно нервно. В его глазах безрассудность Могучей Львицы, всезнание Отца богов; у него не стыдно молить прощения и пощады, но Неферу только выше поднимает подбородок и не отводит взгляда.       Осознание победы приходит за миг до того, как Маатеш толкает его на постель.