Каве не разговаривает с аль-Хайтамом, прежде чем уехать в хоспис. Он оставляет письмо, в котором сообщает, что его пригласили на крупный проект в пустыне. Аль-Хайтам не поверит в это даже на секунду, и он ненавидит, когда ему врут. Это его разозлит, и может быть, тогда он не захочет попытаться найти Кавеха.
Также он оставляет письма тем, кто заказывал у него дизайны, всего лишь говоря, что он не сможет их закончить. Он намеренно брал деньги только после завершения работ, зная, что когда-нибудь подобное случится.
После этого он нанимает экипаж в хоспис.
Это особенно тихое место, расположенное достаточно далеко от Самиэльской стены, чтобы песок не задувал в окна. Ему сказали, что здесь лучше, чем в предыдущем хосписе в Дар аль-Шифе, и он поверил, хотя бы потому, что за стеной ничего хорошего не строят. Всего здесь десять пациентов, все с поздней стадией болезни Элеазара, которые не нашли лучшего места, чтобы умереть. Шестеро из них — дети.
Сотрудники помогают ему с завещанием. Он оставляет немного матери, предоставляя все остальное аль-Хайтаму, чтобы он делал с его вещами все, что захочет. Они не спрашивают, почему он не остался с человеком, которому оставляет почти все, что у него есть, и он им не говорит.
Умирать — беспорядочно и унизительно, и единственное, что делает это терпимым — тот факт, что он спит восемнадцать часов в сутки. Вскоре он теряет способность встать с кровати. Затем способность сесть самостоятельно. Его руки становятся слишком слабыми, чтобы он мог есть сам, но интерес к еде все равно пропал. Персонал предлагает ему любую еду, которую он захочет, в пределах разумного, и часть его думает о заварном креме из роз, но это напоминает ему о аль-Хайтаме и сводит желудок.
К остальным регулярно приходят посетители. Но не к Кавеху. Никто, кроме Тигнари, даже не знает, что он здесь, и сам Тигнари наверняка занят и зол на него, Кавех может его понять. Он не может сказать, что не одинок, но по большей части, он просто очень устал. Он сомневается, что у него осталось много времени.
По мере ухудшения его здоровья, у него забирают терминал Акаши, и первый раз с детства он начинает видеть сны. Ему снятся студенческие годы, как он опаздывает на урок или забывает сочинение, заданное на дом. Снится, как он работает над чертежами за столом. Ему снится плачущий у его кровати аль-Хайтам. Помимо всего прочего, ему снится аль-Хайтам.
И затем, в один день, он просыпается, и чувствует себя… в порядке. Не отлично, но хорошо. Достаточно хорошо, чтобы сесть самостоятельно. Чтобы самостоятельно встать на ноги, даже если его равновесие просто ужасно. Его мучает голод.
И… не только он, а каждый пациент в хосписе.
Приезжает человек из Караван-Рибата, и сообщает, что подобное не только в этом хосписе, а с каждым больным Элеазаром, насколько можно судить. Произошла внезапная массовая ремиссия. Никто не знает, что с этим делать. К тому же, терминал Акаши был отключен, и весь Сумеру в замешательстве, и–
Кавех берет одежду, в которой приехал, и безвкусную медицинскую трость и садится в первый доступный экипаж, чтобы отправиться в город Сумеру. Он не знает, что будет делать там, но теперь, когда он не умирает, он хочет оказаться как можно дальше от этого места смерти.
Первое желание — попасть в Бирмастан, чтобы его обследовали и сообщили состояние здоровья. Затем он видит толпу у больницы, и меняет это решение. Он сидит и слушает разговоры вокруг.
Похоже, что аль-Хайтам был очень занят. Непосредственное участие в перевороте не очень-то на него похоже, но кто знает, что изменилось за последние несколько месяцев?
На это уходит больше сил, чем Кавех должен был бы тратить, но он поднимается по извилистым улицам города Сумеру к Академии. Он забредает в Дом Даэны, охваченный ностальгией.
Он находит аль-Хайтама, тихо работающего за столом.
Аль-Хайтам поднимает взгляд. Его глаза становятся широкими, словно блюдца.
— Каве, — выдыхает он, голос такой хрупкий, каким он еще его раньше не слышал. Затем его выражение вновь становится холодным. — Что же, над каким великим зданием работал наш архитектор на этот раз? — спрашивает он, неопределенно усмехаясь.
Ни над каким. Каве думал, что он больше никогда и ни над чем не будет работать.
— Где ты был, когда Сумеру нуждался в тебе больше всего?
Умирал.
Кавех не знает, как ему стоит ответить.
— Ох? — вопрошает аль-Хайтам, — Ты звучал таким уверенным, когда говорил о проекте в пустыне в письме, которое ты мне оставил.
Каве делает шаг назад. Возвращение сюда было ошибкой. Здесь он не нужен. Это… можно понять.
— Я просто–
Аль-Хайтам вздыхает.
— Сядь. — говорит он. — Ребенку ясно, что ты устал.
Каве хмурится, но все же аккуратно опускается на стул.
— Я слышал, что ты сверг Азара, и теперь ты главный кандидат на должность.
— А я слышал, что ты работаешь над проектом в Караван-Рибате. — отвечает аль-Хайтам.
— Я тебе не говорил ни слова про Караван-Рибат.
— А я не говорил тебе, что сверг главного мудреца.
Каве вздыхает.
— Мне жаль.
Аль-Хайтам осматривает его.
— Неужели?
— Я подумал, что тебе не захочется иметь дело с кем-то умирающим в твоей свободной спальне. — признается Каве.
— Ты не спрашивал, — отвечает аль-Хайтам. — Ты…- Каким-то образом этот звук и последовавший за ним вздох передают все его разочарование. — Ты слишком устал для этого. Пойдем домой. Я уверен, что ты не ел с тех пор, как попал в город.
Пойдем домой.
Каве улыбается и встает на ноги, помогая себе тростью. Аль-Хайтам вскакивает с места и подает руку с противоположной стороны
— И, если быть честным, — говорит аль-Хайтам, позволяя Каве задавать темп, пока они идут из Дома Даены. — Я не «свергал» главного мудреца. Я даже не знаю, что это должно значить. Да, я помогал Властительнице Кусанали, но это всего лишь обязанность любого из Академии.
— И когда это ты начал беспокоиться о подобном? — спрашивает Каве. Он оборачивается на аль-Хайтама ровно в тот момент, когда может увидеть блеск, мелькнувший в чужих глазах, и довольный - - самодовольный изгиб его губ.
Каве использует возможность, что он игнорировал сотни раз до этого. Поворот он делает неуверенно, но в итоге ему все же удается сцеловать самодовольство с губ аль-Хайтама.
Когда он отстраняется, аль-Хайтам залит краской до самых плеч.
- - -
— Не обязательно было бежать умирать в кусты, как раненный пес. — говорит аль-Хайтам. — Если ты не хотел оставаться со мной, тебя бы принял Тигнари. Академия бы приняла.
— Мне было страшно. — говорит Кавех.
— Тигнари спрашивал у меня, как твои дела. — отвечает аль-Хайтам. — И я ответил ему, что не знаю, где ты. — он вздыхает. — Он не сказал мне, что случилось, но сказал, что если ты не со мной, то есть всего несколько мест, где ты можешь быть. И мне пришлось тебя искать.
— Ты меня искал?
— И нашел, в конце концов. Но я не думаю, что ты действительно был *там* в то время. Я пытался говорить с тобой, но ты просто смотрел. — Аль-Хайтам делает глубокий вдох. — И это произошло из-за мудрецов.
Каве нахмурился.
— Как они к этому причастны?
— Они провели эксперимент на всем городе Сумеру во время праздника Сабзеруза. — говорит аль-Хайтам. — Они использовали Акашу, чтобы манипулировать нашим восприятием реальности. Ты провел дни без еды или лекарств. Конечно же, твое здоровье стало еще хуже. Еще немного, и ты бы умер там и тогда.
— О. — Кавех сглатывает, — Ох, это… — он изучающе смотрит на аль-Хайтама. — И ты пошел против мудрецов, чтобы отомстить за меня?
— Я пошел против мудрецов, потому что их будущие планы спровоцировали бы массовые нарушения по всему Сумеру, и потому что я знал, что нет никакой надежды на то, что ты выживешь после второй задержки в принятии лекарств.
— И чтобы отомстить за меня.
Глаза аль-Хайтама сверкнули.
— Я не стану отрицать, что был зол.
— Так. что случилось со всеми больными Элеазаром? — спрашивает Каве. — Почему мне стало лучше?
— Я не знаю, — признает аль-Хайтам. — Я получил травму головы во время исполнения нашего плана. Когда ты меня увидел, я только несколько часов как вышел из больницы.Я знаю, что многим стало лучше, но я… не хочу ничего предполагать.
— Боялся, что надежды не оправдаются. — Каве склоняет голову набок. — Травма головы?
— Сотрясение, да. — говорит аль-Хайтам. — Сейчас просто болит. Насколько ты восстановился? Прошел… Прошел ли Элеазар?
— Насколько мне известно, — говорит Кавех. — Толпа в Бимарстане была настолько плотной, что я не смог увидеть дверь. Но в хосписе провели предварительное обследование, и они считают, что воспалительные и аутоиммунные реакции остановились. Я больше не умираю. — Странно произносить подобное. Он знал, что умирает, почти всю свою жизнь.
Аль-Хайтам делает глубокий вдох.
— Я скучал по тебе.
— Я тоже по тебе скучал. — говорит Каве. И, видимо, сегодня он чувствует себя очень храбрым, потому что продолжает, — Я люблю тебя.
Аль-Хайтам нежно улыбается. Этого, по мнению Кавеха, большинство людей никогда не видели. Первый наклоняется вперед, чтобы его поцеловать.
- - -
— Аль-Хайтам, — зовет Каве, — Аль-Хайтам, какая из тростей лучше подходит к вещам? Тутовая или зеленая?
— Я оставлю тебя здесь, если ты не поторопишься и не выберешь одну из них.
— Или из красного дерева?
— Кавех.
— Только потому что тебе плевать на эстетику, это не значит–
— Я уйду без тебя, и скажу тетушке из соседнего дома что ты тут один, и тебе нечего есть.
Кавех знает, что это не пустая угроза. Аль-Хайтам делал подобное раньше. Он берет тутовую трость и направляется к входной двери.
— Не обязательно быть таким грубым.
— Совершенно не обязательно иметь двенадцать тростей из разного дерева и разных расцветок, но как-то же мы тут оказались.
— Тринадцать, — говорит Каве. — Я только что заказал одну из Монштадта, березовую.
Аль-Хайтам вздыхает.
— Ты придумаешь, где их хранить, — ворчит он. — Я не дам тебе хранить их все рядом с входной дверью. Там и так мало места. — Он держит дверь открытой, чтобы Кавех мог пройти вперед него.
— Конечно. — говорит Кавех, потому что его слова абсолютно пусты. Аль-Хайтам даст ему хранить сколько угодно тростей в любом месте, пока тому разрешено на это жаловаться. — Ты особенно нетерпелив. Такой голодный? — он делает шаг наружу.
.
— Да, — произносит сквозь зубы аль-Хайтам. Он проходит сквозь проем, и затем запирает за ними дверь
— Давай остановимся и возьмем розовый крем по дороге в ресторан. — говорит Каве, — Сегодня жарко.
— Тебе просто хочется крема. — произносит аль-Хайтам. — Хорошо. В какой лавке ты хочешь взять? Которая за углом или рядом с таверной Ламбада?
Кавех никогда не будет так же здоров, насколько здоров аль-Хайтам. Вред, нанесенный Элеазаром, не излечит сам себя. Он покрыт шрамами. Он быстро устает, и ему нужна помощь при передвижении, если он собирается куда-то далеко. Он подхватывает простуду каждый раз, когда простужается кто-то из коллег аль-Хайтама, хотя последний никогда не болеет, и моет руки с большим религиозным остервенением, чем он когда-либо показывал настоящему архонту. В плохие дни, его конечности все еще немеют и горят от боли.
Но он жив. Он все еще проектирует здания. Дворец Алькасар-Сарай больше не его главное достижение, даже если он не может проводить за работой много времени. И у него есть аль-Хайтам.
Почему-то последняя часть ощущается наиболее важной.
— За углом. — решает Кавех, взяв свободной рукой ладонь аль-Хайтама в свою. — Их розы лучше. Давай. Пойдем.
— И кто теперь нетерпеливый? — спрашивает Хайтам со смехом в глазах.
