***
Проходит всего пара дней, прежде чем он понимает, насколько ошибся. При помощи карточки охотника он снимает небольшой уютный домик на островах рядом с Йорбией. Природа здесь одновременно напоминает НЗЖ и его родной дом, а само место кажется тихим и спокойным, пусть у Гона не хватает времени как следует все здесь обследовать. Это всего лишь очередной остановочный пункт в погоне за нэн и не более того. И все же именно благодаря расслабленной атмосфере вокруг стук в дверь застает его врасплох. Он ожидает увидеть на пороге старую хозяйку домика или же информатора, за которым гнался по всем островам. Но никак не Хисоку, тем более так скоро после их предыдущей встречи. И уж точно не с таким ошарашенным лицом. От неожиданности Гон так и застывает в дверях и непонимающе разглядывает его непривычно округлившиеся глаза. — Хисока, что-то случи… — он не договаривает, прерывается ровно в тот момент, когда Хисоку скручивает от приступа сухого кашля. Гон никогда раньше не видел его таким искренне напуганным. У него совершенно дикий взгляд человека, который даже не может разобрать, стоит ли он на самом краю обрыва или уже летит вниз. Он жмурится на секунду и с трудом выплёвывает в ладонь красный цветок. Немая сцена длится целую вечность, Хисока несколько раз моргает, пытаясь стряхнуть с ресниц крошечные капли. У него выступили слезы, шокированно осознает Гон, он давится этими цветами. — Что ты натворил? — с ужасом спрашивает Гон, хотя и так прекрасно понимает, что произошло. Хисока отмахивается от вопроса, на который они оба знают ответ. — Мне нужна помощь, Гон, — его голос звучит хрипло, почти надрывно. — Срочно, — он снова закашливается, хватаясь одной рукой за горло. — Но почему ты пришёл ко мне? Я ведь даже не успею найти и привести к тебе нэн-экзорциста, — Гон начинает паниковать, ощущая полное бессилие перед угрозой смерти. Очередной приступ кашля заканчивается, и Хисока дрожащей рукой вкладывает ему в ладонь распустившийся кроваво-алый бутон. Гон принимает его, не может не принять сейчас, и осматривает в попытках вспомнить, что это за цветок. Красная камелия с пышными мягкими лепестками. Символ новой жизни, вечной красоты… — ...яркой влюбленности, — заканчивает он перечисление. — Тебе надо было срочно искать кого-то, в кого ты влюблен! Я ведь ничем не смогу тебе помочь! — Это признак не просто влюбленности, Гон. И я... — он снова сипло прокашливается, — сделал именно то, что должен был. Признание ошарашивает, Гон удивленно моргает, понимая, что не ослышался. Но сейчас он не может позволить себе долго раздумывать над его словами. Пока Хисока пытается перевести дух, Гон быстро оценивает его состояние: никаких следов битвы, одежда по большей части цела, но он крайне вымотан и прорехи на уровне груди и оторванный воротник — скорее всего, дело рук самого Хисоки. Он довёл себя до такого состояния из-за Гона. Если бы он не знал про того нэн-пользователя, ничего бы не произошло, но винить себя уже поздно. С этим срочно нужно что-то делать, пока цветы не заполнили его лёгкие. Дожидаться, пока Хисока умрет от удушья, совсем не входит в планы Гона, а потому он снова разглядывает бутон в ладонях и ищет выход из ситуации. Красная камелия — символ страсти, вспоминает Гон, и первая самая очевидная мысль не заставляет себя долго ждать. Есть способ разделить эту яркую эмоцию с Хисокой и спасти его. Гон обхватывает его лицо ладонями, мешкает всего секунду и крепко прижимается к нему губами. Совсем невинно на первый взгляд, но Гон вкладывает в эту попытку всего себя, беспокоясь лишь о том, чтобы тот снова не зашёлся кашлем в процессе. Чем дальше, тем больше Хисока включается, настойчиво углубляет поцелуй, и Гон ощущает привкус крови во рту. У него сбивается дыхание, его теснят к ближайшей стене, и достаточно быстро он оказывается зажат между Хисокой и неумелой имитацией кирпича в прихожей. Он всё ещё значительно ниже, приходится едва ли не вставать на носочки. Хисока подхватывает его на руки и жмётся плотнее, сипло стонет, отчего Гон весь напрягается — ему бы не хотелось, чтобы один из бутонов Хисоки оказался сейчас у него во рту. Однако, страхи не оправдываются, Хисока без проблем доносит его до кровати. Кажется, будто им правда удалось избежать худшего исхода, это почти чудо! Но не успевает Гон полноценно обрадоваться, как Хисока нависает над ним, тяжело дыша, и откашливает несколько крупных цветков прямо ему на грудь. Один за одним, и каждый будто приносит Хисоке ещё больше боли, чем предыдущий. Его лицо бледнеет сильнее обычного, дыхание становится совсем рваным. Гон наблюдает за этой картиной и чувствует, как на него накатывает паника. — Что не так? Почему? Должно же было сработать! — тараторит он в отчаянии. — Видимо, этого… недостаточно, — Хисока уже едва держится, его руки дрожат, и он чуть не заваливается на Гона всем телом. Обреченно уткнувшись лбом ему в грудь, он содрогается в новом приступе удушающего кашля. Его плечи трясутся, когда он практически беззвучно шепчет: — Я хочу тебя… Очень долго хотел… — Это… — на секунду Гон и сам теряет дар речи. Поцеловать Хисоку, чтобы спасти его, помочь ему, это одно, к тому же, он уже целовался и умеет это делать. Но решиться на нечто большее… — Это уже слишком. Хисока тихо сипит ему в грудь. Он отвечает не сразу, видимо, камелии все больше перекрывают путь для воздуха: — Да, да… конечно, — его голос звучит вымученно, будто каждое слово приходится отвоевывать с боем, — ты прав… ты не обязан. Ты и так уже столько сделал… для меня. Он снова резко и надрывно кашляет, из его горла вырывается аккуратный бутон, еще не совсем раскрывшийся, и падает на тело Гона. Чем дольше он думает, тем меньше остается времени, а постель все быстрее покрывается алыми лепестками, словно брызгами крови. Его слова режут по живому, болезненно скручивают внутренности. Они не друзья, ещё не совсем, но Хисока по-своему ему дорог, тем более теперь, когда они начали спокойно общаться. Если бы не он, Гон мог бы не пройти экзамен, остаться калекой на Арене, потерпеть поражение на Острове Жадности и никогда не встретить Джина. А теперь Хисока даже не смеет требовать у него спасения, только едва слышно признаётся в чувствах. Он не может позволить себе потерять близкого человека, не хочет повторять трагедию с Кайто из-за собственной слабости и нерешительности. Он осторожно гладит Хисоку по волосам, невесомо кладет руку на шею, чтобы почувствовать бутоны внутри. У него еще никого не было, и ему так неловко в этом признаваться, так тревожно разделять первый раз в такой ситуации. И все же это маленькая жертва в сравнении с целой человеческой жизнью. — Другого выхода нет, да? — шепчет он и поднимает лицо Хисоки за подбородок, чтобы встретиться с ним взглядом. Его глаза подернуты мутноватой пеленой, глазные яблоки покраснели в уголках, а с губ слетает очередной смертельный лепесток. — Ты не должен… это может, — Хисока сжимает простынь в кулаках и сквозь зубы цедит, сдерживая новый приступ, — может не сработать. И это совсем… не твоя проблема. Гон смахивает вымученные слёзы в уголках его глаз. Ему, должно быть, так тяжело сейчас, а он храбрится, пытается о чем-то говорить. Под чарами этого нэн практически невозможно дышать, как выяснилось после небольшого исследования, и до сих пор остаётся загадкой, откуда в Хисоке столько сил и стремления к жизни. — Ничего не выйдет, Гон… Чувства… должны быть взаимными. Иначе… Слушать, что произойдет в противном случае, не хочется совершенно, поэтому он затыкает его поцелуем, пока тот не наговорил ещё больше глупостей. Гон ни за что не позволит Хисоке так просто расстаться с жизнью. Он так хорошо к нему относится и, даже осознавая все риски, отказывается давить. Страшное хацу хочет взаимности чувств? Что ж, Гон готов поделиться всем, что у него есть, найти симпатию в уголках своей души и позволить ей разгореться, если это поможет Хисоке. Гон целует его самозабвенно, цепляется как за единственную ценность в своей жизни. Об этом странно даже думать, но получается, что самой сильной эмоцией в момент встречи Хисоки с тем хацу была именно страстная любовь к Гону. Не азарт, не предвкушение боя с новым интересным человеком — конечно, это он наверняка испытывал, но чувства к нему оказались более заметны. Гон был на первом месте. Ему приходится самостоятельно избавиться от лишней одежды, скрывая стеснение и страх. Он говорит о том, как доверяет на самом деле Хисоке, уверяет, что не бросит его ни за что, а про себя думает, что даже если их план по спасению провалится, он хотя бы исполнит желание Хисоки и проведёт с ним последние минуты. Гон переворачивает их, и Хисока тяжело распластывается на постели, вновь хватаясь за горло. Пока он избавляется от очередного яркого цветка, Гон седлает его, помогает ему стянуть одежду и нижнее белье и… Ну конечно же он оказывается возбужденным даже перед лицом смерти, иначе и быть не может — это так в его характере. Он большой. Кажется, даже гораздо больше, чем во время столкновения на озере, но тогда Гон и не думал, что ему придётся взаимодействовать с ним в таком смысле. Даже секунда промедления может оказаться фатальной, но он все равно мнется, не знает, стоит ли предложить Хисоке побыть снизу, чтобы облегчить им задачу. Но сам он все еще не возбужден физически, слишком встревожен свалившейся ответственностью. — В кармане… пакетик со смазкой, — прерывает его хаотичные мысли хриплая подсказка. — Я… помогу, не бойся. На ягодицу ложится широкая ладонь, слабо сжимает, и Гон отдаётся в его руки. Отдаётся целиком и полностью, подаётся ему навстречу всем телом, с горечью и рвением целует его лицо, веки, скулы и подрагивающее горло. Ведет руками по груди и животу и ещё ниже, чтобы неловко приласкать. Принимает его пальцы, принимает его страсть, принимает его всего целиком, зажмурившись от распирающего дискомфорта. Хисока заходится кашлем, теперь Гон чувствует это изнутри болезненной тянущей пульсацией — и без промедления пытается подхватить ритм. Он возбужден не до конца, даже несмотря на спешные попытки Хисоки сделать ему приятно. И тогда он вспоминает Арену. До одури яркий взаимный жар и азарт, сплетение тел в опасном бою, цель которого — наконец настигнуть Хисоку. Гон возвращается к этим чувствам, распаляется, наконец начинает отвечать не только действиями, но и телом. Это искренние чувства, не натянутые и не вызванные искусственно, и он надеется, что этого хватит для спасения. Кажется, это и правда действует. Хисока уже не смертельно бледный под ним, на его щеках появляется лёгкий румянец, и он хрипло постанывает при каждом движении, сжимая его бедра. — Как ты? — шумно выдыхает Гон, едва не сбиваясь с ритма, установленного с таким трудом. — Тебе лучше? Можешь дышать? Впервые за день Хисока улыбается, и сердце Гона колотится в груди от обретенной надежды. — Хорошо, хорошо… Всё в порядке, мне даже нравится такая… лёгкая асфиксия, — его голос все еще сиплый, сорванный убийственным хацу, но в нем слышатся нотки столь знакомого юмора. Гон улыбается ему в ответ, принимает его объятия и влажный глубокий поцелуй, пусть у Хисоки из-за этого вновь сбивается дыхание. Приступы кашля с россыпью камелий по всей постели становятся все короче и реже. К Хисоке на глазах возвращаются силы, и он даже шутит, что еще ни для кого не устраивал такого романтичного свидания с лепестками цветов. Но Гону все еще страшно, что сила хацу может вернуться, если он позволит себе расслабиться. Он цепляется за Хисоку, как за спасательный круг в шторме, стонет неловкие поощряющие фразы, совершенно теряется во времени и даже не замечает, как вновь оказывается под ним. Хисоке требуется много. Очень много. Возможно, он просто боится дурного исхода, думает Гон, а потому он забирает все, что ему способны дать. За окном уже темнеет, глубоко внутри влажно и слишком горячо пульсирует, а Хисока и не думает останавливаться. С трудом разжав глаза, Гон видит, как с его губ падает последний алый лепесток. У них получилось, действительно все получилось, облегченно думает он и выгибается навстречу очередному толчку. Хисока совершенно в порядке, его дыхание глубокое и шумное, а стоны не встречают никаких препятствий на своем пути. Он благодарит Гона, жадно оставляет следы поцелуев и зубов на его шее и плечах, и Гону кажется, будто Хисока, словно вампир, высасывает из него всю энергию, чтобы исцелиться самому. У него даже не хватает сил ответить, когда его воркующе спрашивают: — Тебе нравится вот так? — и резко подтягивают его бедра повыше. Гон лишь слабо кивает и всхлипывает, желая поскорее сомкнуть глаза и отключиться. Он выполнил свою задачу, он заслужил передышку.***
Утро встречает его яркой тянущей болью в пояснице и чуть более приглушенной в местах оставленных синяков и укусов. Он первым делом проверяет состояние Хисоки, который спит у него под боком как ни в чем не бывало. Цветы постепенно увядают под их телами — хацу совсем потеряло силу. Вид сонного Хисоки успокаивает Гона, его не хочется пока будить, пусть восстановится, ему действительно пришлось несладко. Возможно, он первый, кто действительно смог пережить "цветочное удушье". По крайней мере, источники Гона других случаев найти не смогли. Хисока действительно уникальный, страшно подумать о том, что сегодня он мог быть уже мёртв. Повержен не в битве рукой невообразимо сильного соперника, а зверски замучен безобидной на первый взгляд способностью. Гон тихо поднимается со своего места, двигаться непривычно тяжело, всё тело ощущается скованным и незнакомым. Приходится срочно заново учиться управлять неподъемными конечностями. Он лениво натягивает чистое бельё и найденные на кровати шорты и плетется к выходу, на свежий воздух. В этом месте человек ещё не посмел вытеснить природу, из следов технического прогресса разве что парочка вышек сотовой связи чуть ближе к городу и приличная система водоснабжения. Поэтому воздух настолько лёгкий, не наполненный автомобильными выхлопами, не загрязненный заводами. Слабые порывы ветра обнимают его тело, ласкают следы рук и зубов, подхватывают опавшие листья и лениво несут их по пыльной тропинке вперемешку с яркими лепестками. Гон не сразу придает этому значение — Хисока наверняка мучился приступами всю дорогу, ничего удивительного — но потом понимает, что тропа к ближайшим поселениям ведёт в противоположную сторону. Любопытство приводит его на задний двор, где на самом краю в тени лесного массива он находит запрятанный и наполовину ободранный куст тех самых ярко-красных камелий, которые до сих пор мысленно отсылают его ко вчерашнему кошмару. Несколько секунд он молча разглядывает их. Кажется, это просто странное совпадение, какая-то шутка природы, но нет. Сомнений быть не может, тот же оттенок и размер бутонов и тонкий, едва различимый аромат соцветий. Гон едва держится на ногах и от осознания заметно пошатывается. Пазл складывается в голове, когда он вспоминает, что Хисока маг, фокусник. На Арене он доставал карты из обрубка руки, спрятать несколько цветков в глотке для него явно не проблема. Если бы только у него осталась способность видеть чужую ауру, он бы не попался на очередной трюк, понял бы, что на Хисоке не стоит метка чужого нэн, и наверняка разглядел бы банджи-жвачку, к которой крепились сорванные цветы. Гон не выдерживает, тело ноет сильнее, когда пропадает поддержка в виде чувства некой гордости и радости от спасения Хисоки. Его провели таким глупым образом, даже думать стыдно. Дрожащими руками он срывает уцелевшие цветы с куста и составляет из них букет. Хозяйка не будет рада, когда вернётся, но о ней Гон сейчас думает в последнюю очередь. Он хочет затолкать цветы Хисоке обратно в глотку или ещё куда поглубже, а после вмазать от души. Как он вообще посмел так нагло воспользоваться добротой Гона! Ещё несколько минут он просто сидит на земле и смотрит на собранный букет. У Хисоки совсем нет совести, если он был готов так сильно напугать Гона, просто чтобы с ним переспать. Но больше всего его злит не сам факт обмана — он правда испытывал небольшую симпатию к Хисоке, начал понемногу ему доверять за последние пару месяцев общения и, возможно, не отказался бы от такого смущающего предложения с его стороны. Без страха перед угрозой смерти и ощущения того, что он должен это сделать. Но Хисоке этот вариант наверняка показался скучным и не таким надёжным, вот он и устроил целое представление, ещё и заставил Гона подыграть ему. Когда он возвращается в домик, его встречает Хисока, целый и невредимый. У него хватает наглости улыбаться, поставив руку на бедро, даже когда он понимает, что его ложь раскусили. Гон кидает букет в его наглую ухмылку и замахивается для удара, но внутренности так болят, что он только неуклюже заваливается вперёд. Не падает только потому, что его подхватывает Хисока. — Ты меня обманул! — Гон бьёт его кулаком в грудь и выпутывается из странных объятий. Хисока словно не замечает упрёка в свою сторону, принимает ещё несколько слабых ударов и даже не пытается уворачиваться. Но почему-то его попытка показать благородство и принять злость Гона только больше подчеркивает их разницу в силе. Он не чувствует и капли той боли, которой заслуживает сейчас. — Но тебе же все равно понравилось, — невозмутимо заявляет он и пропускает удар прямо в челюсть. Гон почти воет от обиды и смотрит на то, как с лица Хисоки медленно пропадает ехидный оскал. — Это даже для тебя было слишком подло. — Не все, что я сказал вчера, было неправдой, — парирует он. — И ты считаешь это оправданием? — Гон едва не задыхается от возмущения, но его вопрос ожидаемо пропускают мимо ушей. — Знаешь, Гон, если ты будешь в опасности, — говорит Хисока уже абсолютно серьезно, без привычных хищных ноток в голосе, — я отплачу тебе тем же рвением. Даже если ты будешь на другом конце света, можешь рассчитывать на мою помощь, — он делает паузу и договаривает чётко и медленно: — Я никому раньше не давал подобных обещаний. Гон сжимает руки в кулаки и идет за своей одеждой. Плевать, он позже свяжется с хозяйкой, оплатит ей все убытки и поможет восстановить испорченный садик, а сейчас ему хочется только уйти подальше, добраться до ближайшей речки и смыть с себя запах Хисоки и его глупых цветов. Спокойный голос останавливает его прямо перед выходом: — Спасибо тебе, Гон… Не думал, как будет приятно знать, что единственный человек в мире за меня беспокоится. Гон лишь молча захлопывает за собой дверь, решая не срываться на бессмысленный поток оскорблений. Что-то глубоко внутри него хочет думать, что Хисока испытывает хотя бы долю стыда за свой обман, но в наличие его совести верится с огромным трудом.