Пустой мир. Книга 1. Темные небеса.

Религия мешает людям видеть, потому что она под страхом вечных наказаний запрещает им смотреть. Дени Дидро.

      Когда первые люди пришли на пустовавший небесный остров, населенный лишь дикими мутантами и примитивными племенами дикарей и выродков, он еще не имел названия. Небесное тело, не имевшее ничего, кроме координат в недавно исследованном секторе Открытого Пространства, и порядкового номера, назначенного при занесении карт в банки данных.       Рейнсвальд стал называться так, когда исследовательские экспедиции, возглавляемые человеком, от которого в истории сохранилось только имя, обнаружили водопад у западных границ острова.       Эсселий Версивен, возглавлявший исследовательскую экспедицию первопроходцев с целью нанести на карты точные данные о топографии острова, вышел к берегам главной реки острова, бравшей свое начало в горных северных регионах, и пересекавшей главные равнины. Словно нож сквозь масло, ее бурные воды рассекали скалистые горные хребты, протекая по глубоким ущельям, разрезали пепельные пустоши и холмы, доходя до западных окраин острова, где и срывались с самого края вниз, в пустоту Открытого Пространства, огромным потоком, создавая крупнейший водопад в секторе. Его бурные воды размыли само скалистое основание острова, и только отдельные острые пики поднимались над водой в окружении лохмотьев белой пены.       Хребет Дракона. Так тогда назвали эти скалы, образованные у последних порогов реки перед водопадом. Начиная с этих мест, устье реки расширялось настолько, что с одного берега не получалось разглядеть другой.       Вода явление весьма нечастое под черными Небесами, и еще реже в столь больших количествах. Водопад острова настолько впечатлил путешественников, что его стали считать первым и главным символом новых колоний. Само название «Рейнсвальд» брало корни в древних, практически забытых языках, от каких остались лишь немногочисленные записи в архивах королевского двора и древних артефактах в сокровищницах феодов. Так древние называли священные воды, что брали истоки в самих Небесах, соединяя своими потоками миры смертных и богов. Масштабный, потрясающий воображение водопад, где каждую секунду вниз обрушивались миллионы тонн воды, не вызывал у первопроходцев других ассоциаций.       Рейнсвальд. Вода Богов. Так назвали сначала сам водопад, но от него и пошло название всего острова, а потом так стали называть и созданное на его земле королевство.       Источники вод реки до сих пор не были определены и считались аномальными, противореча общепринятому пониманию законов природы. Беря свое начало у дальних краев острова, поднимаясь из глубоких расселин горных хребтов и спускаясь по склонам сотнями ручейков и речек, Рейнвер, центральная река Рейнсвальда, ни разу не мелела и не слабела. Такие объемы воды не могли бесконечно литься ни из каких запасов, опустошив бы их за считанные дни. Однако вот уже тридцать тысяч известных лет истории Рейнсвальда его реки несли свои воды через горы и равнины.       И именно у порогов Хребта Дракона принес свою клятву первый король Рейнсвальда. В тех же водах принесли ему клятвы верности основатели первых двенадцати благородных домов королевства. Это место стало не только мемориальным, но и священным, когда на скалах, где король принес свои клятвы, был основан первый и самый древний кафедральный собор Рейнсвальда. Там был заложен и один из крупнейших монастырей, взявших на себя обязанности присматривать за священными местами и нести службу у королевской купели. Его высокие стены поднимались прямо на скалистых выступах на краю водопада, и там, где поток воды сносил любые преграды, проходили широкие арочные мосты, связывавшие части монастыря. Соборы и храмы Первого Основателя упирались в небеса золотыми куполами и высокими молитвенными пагодами, украшенными огромными статуями ангелов и святых. Террасы пагод венчали горгульи, что изображали порождения грехов, изгоняемых из этих мест святостью Небес. Центральный собор монастыря, кафедральный собор Рейнсвальда, посвященный Первому Основателю, безликому святому, олицетворявшему первых поселенцев на острове, украшали четыре высоких башни с длинными и тонкими шпилями. А на вершине центрального купола стояла статуя Первого Основателя в боевых доспехах из белого золота, поражавшего копьем изгибавшегося мутанта. Подсвеченная прожекторами, статуя была различима с огромного расстояния, как в обычном, так и в тепловом спектре, сияя как путеводный маяк.       Каждый день к храму прибывали тысячи и тысячи паломников не только со всего королевства, но и из многих иных земель Известного Пространства. Они порой тратили всю свою сознательную жизнь на то, чтобы собственными глазами увидеть величие одного из крупнейших и древнейших соборов Неба в секторе. Сама история пропитала его толстые каменные стены, украшенные фресками и барельефами, насчитывавшими тысячи лет. Поток паломников не ослабевал никогда, и все они хотели преклонить колени перед одной из самых древних реликвий собора, известной по всему Культу Неба.       В центральном нефе собора, в огромном золотом саркофаге похоронено тело первого мученика Рейнсвальда. Согласно легендам об основании королевства, он был заживо распят и изуродован дикарями, пытавшимися вырвать у него слова проклятий в сторону Неба. Бездушные язычники издевались над ним, желая заставить человека повернуться против своей веры. Пока он дышал, он не произнес ни слова, только пророчествовал, что однажды этот остров станет сердцем могущественнейшего из королевств людей, и что они сотрут своих врагов с лица Рейнсвальда. Позже, когда солдаты нашли его распятое тело, то, по легендам, над ним парили небесные ангелы, поддерживая гордо поднятую голову мученика, и они же повелели сохранить его тело и похоронить со всеми почестями, достойными святого.       А во время орочьего вторжения на Рейнсвальд десять тысячелетий назад, когда орды Бойца Грязнозуба прорвались к монастырю, то внезапно и без всяких причин отступили от его стен, в панике бросая технику и осадные орудия. И когда орочьи орды были разбиты, а сам Грязнозуб пленен, то огромный орк с искренним ужасом в глазах рассказывал, как видел сотканного из света человека в окружении множества крылатых людей, что приходил к нему перед стенами собора. И как от одного его вида орочьи шаманы сходили с ума и разрывали себе лица, чтобы заглушить слепившую их боль. Орк уверял, что видел хранителей Рейнсвальда, какие предрекли ему поражение и смерть.       И до сих пор миллионы паломников мечтали собственными глазами увидеть и прикоснуться руками к золотому саркофагу первого мученика и хранителя Рейнсвальда. Каждый день их живой поток проходил под высокими сводами кафедрального собора, обтекая саркофаг, и каждый из пришедших просил святого о чем-то своем, глубоко сокровенном и самом важном. В качестве подношений ему оставляли небольшие гвоздики, символизирующие те гвозди, какими несчастный был когда-то прибит дикарями к своему кресту. Их старались не трогать, но спустя какое-то время кучи подношений достигали таких размеров, что начинали закрывать сам саркофаг. И тогда их собирали и с почестями переплавляли в металлические слитки, какие затем шли на украшение храмов монастыря.       Кафедральный собор был настолько огромным, что, несмотря на постоянный проход паломников через его залы, в нем все равно оставались места, где можно было остаться в тишине и спокойствии, чтобы разобраться с собственными мыслями. Молодой ученик, выполнявший обязанности прислужника в соборе, иногда специально заходил в такие места, чтобы отвлечься от каждодневных служб и занятий. Иногда ему это было нужно, чтобы собраться с теми мыслями, какие постоянно посещали при виде роскошных и помпезных украшений собора, статуй святых и древних намоленных фресок.       Своего раннего детства он практически не помнил, взятый в монастырь, когда едва умел ходить и издавать самые первые детские звуки. Кто он именно, ему не рассказывали никогда, но он сам, по тому, что видел, предполагал не самое приятное о своем происхождении. Ведь иногда в монастырь приносили детей, отказников из нижних уровней городов или же из семей бывших дикарей, захваченных при зачистках и признанных достаточно чистыми, чтобы войти в рейнсвальдскую нацию. Их воспитывали как будущих монахов и служителей церкви, и все они до своего совершеннолетия обязаны были прислуживать в храмах и службах монастыря, выполняя мелкие поручения и усердно изучая все аспекты веры Неба.       Это была тяжелая, скучная и однообразная жизнь, когда в голову методично вбивали осознание собственной полной ничтожности перед Небом и Церковью, что они сами ничего не значат, и только в истовом служении могут обрести хоть какой-то смысл. Любые сомнения и вопросы должны исключаться из их мышления, а неподобающее поведение строжайшим образом наказывалось. Он рос в таких условиях, не понимая, почему должен себя так вести, и каковы причины заставлять всех так поступать. А за попытки задавать вопросы ему отвечали либо молчанием, либо наказаниями, порой весьма болезненными.       На фоне остальных прислужников, выполнявших такие же обязанности и живших вместе с ним в монастырских общежитиях, он слишком много думал. Многие не пытались сопротивляться, подчиняясь судьбе, а порой даже выделялись усердным фанатизмом и настоящей верой в праведность своего дела. Кто-то просто подстраивался, чтобы не иметь проблем, а кому-то и вовсе было все равно, как прожить следующий день, лишь бы он был вообще. Сложные вопросы быстро разучились задавать, и он сам уже понимал, что ничего хорошего из этого все равно не выйдет. Он только копил их глубоко внутри себя, убедившись, что однажды должен наступить момент, когда сможет их задать.       Этот момент должен наступить в момент его совершеннолетия, когда у прислужников монастыря будет единственный в своей жизни шанс изменить судьбу. Тогда они получают шанс выбрать свое будущее, и если Церковь согласится с этим, то они смогут продолжить свою службу, но уже в ином звании и с иными целями. До этого дня они не имеют права даже на имя, и кроме кодификационного номера, записанного на вшитой в робу табличке, ничто не дает им хоть какое-то осознание как отдельного человека. Только после того, как их будущее определится, они смогут получить имя и новый постриг. И больше всего на свете он ждал именно этого дня, постоянно борясь с демонами собственных сомнений и загадок. Учителя им всегда повторяли, что ставить под вопросы постулаты веры есть неверие, а оно приводит к ереси, что затуманивает разум и развращает душу. Истинная вера не требовала объяснений, ибо шла от самих Небес, и не могла содержать ни слова лжи. Аргументы, против которых никто не смел высказываться.       И, с одной стороны, он понимал значение этих слов. Всю историю Рейнсвальда Церковь Неба была одним из его несущих столпов, она давала опору королевству даже в самые тяжелые времена, и миллиарды живущих здесь во многом обязаны своими жизнями именно ей. Сомнения в вере, а значит, и в самой Церкви, могли расколоть общество Рейнсвальда до основания и привести к немыслимым разрушениям. Только с другой стороны, он также не мог понять, почему Церковь неба замалчивает слишком многое, и на большинство вопросов отвечает лишь необходимостью верить. Такие мысли, озвученные вслух, стали бы ересью, но он никак не мог подавить их в себе окончательно.       Прислужник искал успокоения в тишине собора, то ли надеясь найти там ответ, то ли рассчитывая прекратить думать об этом. И сам не мог точно сказать, чего именно ждал. Иногда ему даже начинало казаться, что зря его ум оказался настолько несдержанным и зорким, чтобы видеть трещины в логике веры, находить пробелы в текстах святых и сомневаться в общепризнанных постулатах. Даже ловил себя на мысли, что завидует другим служкам, достаточно наивным и простым, чтобы ни в чем не сомневаться и просто делать так, как им говорят.       Он приходил к старому изображению Родрика Вессальского, святого, вся жизнь которого прошла в написании священных трудов и объяснении культа Неба. Именно его руке принадлежат известные «Постулаты Церкви», по которым до сих пор молодых монахов учат основному пониманию, чему именно они служат. Этот святой, если бы еще был жив, смог бы ответить на его вопросы. Изображение лысого старика с длинной бородой, сгорбившегося над письменным столом с ручкой в руке, вселяло в него уверенность, что не он один вообще задавался вопросами, что такое вера, и почему она такова, какова есть.       Сложив руки на груди в молитвенном жесте, он прикрыл глаза, вспоминая слова священных текстов, каким его учили на занятиях. Монотонные слова и фразы при повторении действительно очищали разум, выгоняя из головы лишние образы, и помогали найти успокоение хотя бы временное. И именно в этот момент он скорее почувствовал, чем услышал, присутствие еще одного человека. Открыв глаза, он обернулся.       Здесь, на верхних балконах дальних залов второго нефа собора, в стороне от центральных реликвий и главных иконостасов, паломники появлялись гораздо реже. Даже простые прихожане заходили сюда не часто, в этот отдаленный угол. Он надеялся, что никто не будет ему мешать, и, увидев еще одного человека, почувствовал легкое раздражение. Однако оно быстро исчезло, когда служка понял, кто именно сюда пришел.       Это был человек в богатых и дорогих одеждах, совсем не похожих на одеяния священника. Скорее наоборот, они бы больше подошли дворянину или знатному вельможе, а украшения декоративных поручей указывали на его принадлежность к вооруженным силам. В собор нельзя было входить с оружием, но на его поясе болтались ремни, где должны крепиться ножны. Только вместо геральдических символов, указывавших на принадлежность этого человека одному из феодов, у него вышиты символы Церкви, а на поясе закреплен походный катехизис и короткий пасторал с навершием в виде четырехкрылого ангела.       Мужчина уже был в летах, его коротко стриженные волосы поседели, и в небольшой бороде пробивались первые белые пятна. На суровом обветренном лице с орлиным носом и тонкими потрескавшимися губами уже проступали заметные морщины, собиравшиеся в тонкую сеточку вокруг глубоко посаженных практически бесцветных глаз. И эти глаза внимательно смотрели прямо на него.       Прислужник вздрогнул. Какая-то часть внутри него почувствовала угрозу, но другая часть его души обрадовалась тому, что на него вообще обратили внимание. Люди столь высокого ранга и статуса вообще редко когда замечали мелкую прислугу, уделяя ей не больше внимания, чем стоявшей у стены мебели. Помня о том, как следует вести себя в таких случаях, он опустил взгляд к полу и повернулся к этому человеку, всем своими видом изображая смирение и покорность. Прислужники его ранга находили на самом дне иерархической лестницы и не имели практически никаких прав в обществе. Даже заговорить они имели возможность лишь в том случае, когда сначала обращались к ним и разрешали отвечать.       — Посмотри на меня, — велел ему подошедший человек, когда понял, что его заметили. Подойдя ближе, он сложил руки на груди, внимательно рассматривая прислужника. — Я хочу видеть твои глаза.       Отпираться не имело смысла, и он поднял взгляд. В глазах этого человека сверкала холодная сталь, как у клинка, убранного в ножны, но готового в любой момент снова оказаться в бою. Это не были глаза священника, готового к посвящению. Этот взгляд выдавал солдата. С непривычки смотреть в ответ было тяжело, его словно раздевали до костей, внимательно изучая и выискивая скрытое и тайное. В его глаза смотрели не просто так, пытались заглянуть в саму душу и вырвать из нее нечто важное и глубоко спрятанное.       — Я слышал про тебя. Учителя тобой недовольны, — этот человек даже не делал выводы, он сразу утверждал. — Послушник, задающий слишком много вопросов. Послушник, склонный к еретическим мыслям…       Он вздрогнул, услышав такую характеристику. С еретиками обходились без всякой жалости, и если его действительно признают виновным в хуле и ереси, то лучшее будущее, что его ждет — переработка в одного из служебных киборгов с последующей отправкой куда-нибудь в технические помещения, где будет вечно работать, пока не сгниют последние из его биологических составляющих.       — Ты не похож на еретика, если верить моему опыту, — человек усмехнулся и покачал головой. — Эти зажравшиеся хмыри готовы повесить на человека любое клеймо, лишь бы избавиться от назойливой проблемы. Однако если ты действительно задаешь неудобные вопросы, то твой ум достоин большего применения, чем протирать старые иконы древних соборов…       Эти слова были больше похожи на ересь, чем все обвинения, которых удостоился прислужник. И удивление в его взгляде читалось настолько ясно, что не заметить его было невозможно. Человек усмехнулся еще шире, словно услышал хорошую шутку.       — Монахам не следует думать, это отбивает у них привычку постоянно молиться. У каждого свое предназначение, и Небесам угодно, чтобы в королевстве всегда было предостаточно скудоумных, но истово верующих. Согласен?       Он не нашелся, что ответить, решив, что вопрос больше проверка, и в итоге не нашел ничего лучше, как пожать плечами.       — Можешь говорить, — вздохнув и закатив глаза, произнес человек, а потом добавил: — У тебя ведь скоро день совершеннолетия?       — Да, господин, — прислужнику странно было слышать свой голос, он звучал достаточно редко, чтобы казаться непривычным. Непривычно и смотреть в глаза тому, с кем говорил.       — Не думал, каким путем пойдешь, если тебе дадут выбор? — этот вопрос заставил его задуматься. Он внезапно поймал себя на мысли, что ждет этого дня как шанса выбраться из этой жизни, из повторяющегося из раза в раз дня, словно записанном на пленку. Однако он никогда не задумывался достаточно долго о том, какой путь может выбрать. Учителя были достаточно тверды в своем убеждении, что такие, как он, послушники не получат права на выбор, и их дальнейший путь определят за них. И он свыкся с этой мыслью, уверенный, что, несмотря на все его стремления, ему все равно не позволят самостоятельно выбирать будущее.       — Можешь не отвечать, я и так вижу, — человек разочарованно покачал головой. — Тебе вбили в голову, что никакого выбора и не будет. Останешься здесь и дальше, каким-нибудь монахом, пока тебе и дальше будут забивать разум одними молитвами и псалмами. А у тебя совсем другой потенциал… Скажи, почему ты так упрямо пытаешься найти ответы на вопросы, на какие, собственно, и не надо отвечать? Я не поверю, что дело в одном только упрямстве.       — Мне интересно понять… — он все-таки опустил взгляд, не зная, как реагировать правильно, но и не видя смысла скрывать. Если столь знатный человек решил все же потратить свое время на личный разговор, то он и так знает достаточно. А говорит он слишком убедительно, чтобы сомневаться в его словах. — Я вижу, что говорят нам не все. И я не понимаю, почему…       — Многие сочтут такие слова за ересь, — его собеседник покачал головой, — но здесь я вижу признак пытливого и цепкого ума, который можно развить. Слишком ценная находка, чтобы просто так о ней забыть. Скажи, ты слышал об Инквизиции?       Прислужник замолк и уже во все глаза уставился на этого человека, внезапно связав все бросившиеся в глаза детали, до этого не складывавшиеся в единую картину.       Он слышал об Инквизиции, боевом крыле Церкви, что несет карающую длань всем, кто посмеет выступить против догматов Неба. Инквизиторы, словно ищейки, идут в тени, выискивая следы ереси и преступлений против Церкви, и им подчиняются отряды штурмовиков, элитные силы, способные противостоять любым порождениям еретической мысли. Инквизиция имеет глаза и уши везде, и ни одна мысль не может от нее скрыться. Это не только одна из самых могущественных структур Церкви, но и одна из сильнейших сторон тайных интриг и внутренних конфликтов королевства.       — Не удивляйся, инквизиторы действительно выглядят как обычные люди, — человек усмехнулся и приложил два пальца сначала ко лбу, потом к сердцу. — Инквизитор Рогал Айзхорн, если тебе будет угодно знать мое имя. Я сам когда-то стоял на том месте, где стоишь ты сейчас. И потому мне стало интересно, о ком так негативно отзываются церковные учителя. Особенно, когда стали говорить, что он слишком много думает. А это первый признак хорошего инквизитора.       — То есть, вы… — прислужник уже и не знал, что думать.       — Конечно, я не пришел карать тебя за ересь. Если бы инквизиторы приходили за каждым, кто задает вопросы, в королевстве бы давно уже никого не осталось. Да и инквизиторы такими темпами быстро и друг друга бы вырезали, — Рогал сам усмехнулся. — Я пришел больше за самим тобой. Ты никогда не думал о том, чтобы стать инквизитором?       — Нет… — он удивленно покачал головой, никогда даже не представлявший, что может услышать подобное предложение. — А что для этого надо…       — Действительно любишь задавать вопросы, — инквизитор похлопал его по плечу. — Когда-то этим выделялся один мой хороший друг. Возможно, когда-нибудь я тебе о нем расскажу. Если у нас все получится.       — Вы предлагаете мне стать инквизитором? Действительно? — он едва не подавился воздухом, вслух произнеся зацепивший душу вопрос. Возможность сбежать от этой жизни засияла так ярко, как никогда прежде, породив надежду, о какой раньше не думал. Чем бы ни была жизнь там, за пределами монастыря, она явно будет лучше, чем это однообразное перетекание одинаковых действий изо дня в день и ожидания не озвученных ответов.       — Назовем это предложением, — инквизитор внезапно стал серьезнее, — второй раз я его озвучивать не буду. Я потратил на тебя и так достаточно время, чтобы еще заниматься ожиданием. Так какой будет твой ответ?       — Я согласен… Только… Мой день совершеннолетия не сегодня, и мой наставник не давал мне права выбирать… — он запнулся, вернувшись в реальность мыслями и понимая, насколько же долгим должен быть этот путь. Отказываться не было смысла, это была единственная возможность вырваться из однообразия жизни служки, и даже если бы ему сказали, что сразу после этого ответа его убьют, он все равно бы дал положительный ответ.       — Это уже не твоя забота, — инквизитор покачал головой. — Все эти вопросы я улажу. У тебя полчаса, чтобы собраться. После встречай меня у аудиторий. Они вроде должны быть там, где и раньше… Если через полчаса там тебя не будет, тогда буду считать, что ты отказался. А я пока разберусь с мелкой бюрократией.       Прислужник кивнул, и только когда инквизитор развернулся, понял, что указанные полчаса уже пошли. У него есть всего пятьдесят минут, чтобы собрать свои скромные пожитки и добраться до аудиторий, где им проводили занятия. При размерах монастыря, и как далеко находились лекционные аудитории от общежития прислужников, у него не было времени вольготно прохаживаться по коридорам.       Монастырь строился с размахом, и архитекторы, стараясь выразить свое благоговение перед Небом, каждый коридор и зал превращали в произведение искусства, украшая стены и строя высокие потолки. Фрески и каменная резьба покрывали каждый пролет и делали неповторимым каждый элемент. Послушник торопился, едва не переходя на бег по полутемным залам, только подковки его обуви звонко стучали по монолитным плитам пола из черного и серого мрамора. В этот момент ему казалось, что ангелы и титаны, поддерживавшие сводчатые арки потолка, внимательно следили за ним незрячим взглядом, провожая в путь, ведущий за стены монастыря.       В такое время во вторичных коридорах монастырских построек оставалось мало народа, большинство монахов и прислужников занято повседневными обязанностями или в залах соборов. Только пару раз он едва ли не пролетел мимо неторопливо бредущих монахов, удостоившись их недовольного взгляда. Даже если они и сказали что-то вслед, он не обратил на это никакого внимания. Слишком торопился. Общежитие прислужников было обычным помещением в одном из жилых корпусов монастыря, небольшим и разделенным на множество маленьких келий, по размерам лишь чуть большим, чем участок земли, выделяемой для могилы. В них не имелось даже окон, только икона над кроватью, и маленький письменный столик, на котором обычно лежали молитвенник и личный дневник. У него еще лежало несколько церковных книг, из каких он сам, по ночам, при свете единственной зажженной электросвечи пытался подчерпнуть столь важные для него знания.       Дверь бесшумно ушла в сторону от одного его прикосновения, сверив полученный отпечаток с имевшейся базой данных. Быстрого осмотра хватило, чтобы определить, какие вещи нужно забрать с собой. Он спешно подхватил свою сумку для писчих принадлежностей и побросал туда все книги из стопок, а потом и все свои нехитрые пожитки из сменной одежды. Больше у него ничего и не было. Если говорить откровенно, то и эти вещи принадлежали не ему, а монастырю, но он настолько к ним привык, что допускал крамольную мысль о собственности. Тем более, возврата этих книг в огромное хранилище монастыря никто не требовал, и вряд ли пройдет меньше пары столетий, прежде чем их хватится кто-то из престарелых архивариусов, таких же запыленных, как и древние фолианты на полках. Он последний раз посмотрел на икону, висевшую на стене в изголовье его кровати.       Святая Алиеса, всю свою жизнь посвятившая благотворительности и помощи тем, кто в ней отчаянно нуждался. Иконописец изобразил ее еще совсем молодой девушкой в простом комбинезоне выходцев с нижних уровней городов, но уже со сверкающим нимбом над головой. В одной руке она держала раскрывшийся цветок подземного лотоса, а в другую протягивала страждущим. Ее светлый образ резко выделялся на фоне практически черного фона лестницы, по которой она спускалась вниз, на нижние уровни.       Послушник последний раз поклонился иконе и осенил себя священным символом Неба, после этого покинул келью, по привычке дернув дверь за спиной, убедившись, что замок сработал. Никакого разочарования или горести по покинутому месту он не испытывал. Хороших воспоминаний, связанных с монастырем, у него не было, напротив, только впереди сияла надежда. А эту страницу своей жизни он без всякого сожаления оставлял за спиной.       Прижимая мешок с вещами к груди, и понимая, что в последний раз проходит по этим коридорам, он начал чувствовать легкое возбуждение и страх перед неизвестным. Привычная и даже ставшая надоедливой жизнь осталась за спиной, а то, что ждало впереди, ограничивалось одними лишь обещаниями инквизитора. Он уже внимательнее смотрел на статуи святых и фрески на стенах монастыря, не то желая сохранить их в памяти, не то потому, что взглянул на них совсем по-другому. Это уже не часть его повседневных обязанностей.       Большая часть фресок была посвящена становлению королевства, самым важным моментам в истории Рейнсвальда. Подвиги великих героев и мученичества святых, победы над жестокими врагами и невероятная сила человеческой воли, поднявшаяся против самого этого мира. Многим из этих изображений уже тысячи лет, и только постоянный уход и реставрация оставляли их такими же яркими и свежими, словно нарисованными только вчера. Он прошел через мозаичные залы, посвященные защитникам монастыря во время Второй Внутренней войны. Там до сих пор стояли саркофаги с прахом героев тех сражений. Оттуда был самый короткий путь к корпусу, где обучали прислужников. Он уже не шел по привычке, как обычно, а все сильнее возраставшее возбуждение от начала нового этапа в жизни сбивало с привычного ритма, заставляя заново вспоминать всю дорогу.       Корпус богословия отличался от многих помпезных залов монастыря намного большей скупостью во внутренних украшениях и масштабности. Это были сухо и аскетично выглядевшие аудитории с полукруглыми рядами мест для слушателей и голографическими экранами. Послушник думал, что они практически не отличаются от тех, что должны быть в высших учебных заведениях остального королевства.       В эти минуты корпус практически пустовал, если не считать нескольких киборгов, занятых уборкой помещений. В такое время прислужники заняты в соборах и своими дневными обязанностями, и встретить тут можно только учителей, и то если у них нет других дел. И из-за царившей тишины он сразу услышал голоса, чье эхо далеко разносилось среди каменных стен и сводов. Один из них явно принадлежал инквизитору, а вот второй напоминал голос одного из учителей. Времени оставалось немного, потому он все равно решился приблизиться до того, как разговор закончится.       — Ваша Милость Айзхорн, вы же должны понимать, что такими просьбами нарушаете порядки вещей, идущие непрерывно вот уже многие столетия. Происходящее в стенах монастыря не должно изменяться, оно отточено многим опытом и примерами, как удачными, так и удручающими… — это был действительно один из его учителей, старший капеллан Морсари, старый и консервативный священник. Он настолько закопался в постулатах ведения служб, что расписал под них всю свою собственную жизнь, требуя того же и от остальных. Один из тех, с кем у прислужника были постоянные проблемы. На любые вопросы, на любое сомнение учитель реагировал с раздражением, искренне не понимая, как можно не верить в то, что написано в священных книгах людьми, от каких не осталось даже имен.       Он стоял напротив инквизитора, сгорбившись под тяжелым весом своих церковных одеяний и опираясь на посох. Только теперь, увидев такой контраст рядом с гордо державшимся служителем Инквизиции, его высокого поднятой головой и прямым взглядом, прислужник почувствовал укол жалости к себе, что его с рождения воспитывали те, кто больше похож на Морсари. Никакого чувства уважения к себе, никакого собственного права, только бесконечное и бездумное служение древним традициям. Это не та жизнь, какую хотел для себя.       — Отлично понимаю ваше нежелание поставить несколько закорючек в бланках, не имеющих значения ни для кого, кроме вас. С моих времен ваши привычки не изменились ни капли. Традиции не должны нарушаться, но, поймите, у меня достаточно дел, чтобы тратить несколько недель на ожидание, пока у вас не сойдутся даты. Этот послушник достаточно интересен, чтобы я забрал его здесь и сейчас. И у меня нет желания продолжать этот пустой разговор, — инквизитор явно всеми силами пытался сохранить терпение, упершись в стену нежелания учителя вносить правки в документацию. Тяжело вздохнув, инквизитор попытался объяснить саму суть: — Уважаемый капеллан, я с большим почтением отношусь к вашему монастырю, но это дело мы должны закончить не просто сегодня, а прямо сейчас. Меня уже ждет корабль, готовый отправиться к Куритскому архипелагу. Там меня ждут мои прямые обязанности. А если вам так не хочется прерывать привычный распорядок дня, заполните бумаги задним числом.       — В Инквизиции часто решают дела таким образом? — учитель усмехнулся, но в следующий миг пожалел об этом, услышав, как сменился тон его собеседника. Даже послушник почувствовал, как холодок пробежался по спине, когда увидел лицо инквизитора, близкого к ярости.       — В Инквизиции дела решаются так, как это необходимо на благо нашей Церкви, и само Небо тому свидетель, — холодным тоном, чеканя каждый слог, процедил Айзхорн, крепко сжав правую руку, поднеся к тому месту, где должен был быть эфес его оружия. — И не забывайте о собственных полномочиях, капеллан. Вы же не хотите, чтобы меня заинтересовало, как именно идут дела в этом монастыре?       — Нет, что вы! — Морсари заметно побледнел, хотя и так его сухая кожа была белее чистой бумаги. Красная повязка, закрывавшая пустые глазницы, где должны были быть его глаза, словно отпечаталась на мертвенно бледном лице. — Я вовсе не смел сомневаться в чем-либо! Я лишь хотел напомнить, что именно на постулатах наших традиций и держится все здание Церкви!       — Я не хуже вас представляю, на чем держится Церковь. А во многом даже лучше, капеллан, — инквизитор продолжал цедить слова, не обратив ни малейшего внимания на извинения. — Моя служба Церкви не менее значима, чем ваша. И в моей компетенции выбирать тех, кто может ей послужить на моей стезе. И не в вашем праве лишать нашу веру подобного потенциала, что представляет этот ученик… А, вот как раз и он. Вижу, пунктуальность для тебя не пустой звук. Это испытание ты прошел.       — Этот? — Морсари посмотрел в его сторону. Прислужник перестал удивляться тому, что слепые священники Неба могли легко ориентироваться в пространстве и даже различать людей. Объясняли такое тем, что после процедуры посвящения, лишавшей их зрения, они могли видеть истину своим настоящим взглядом, какой им даровало само Небо. В то время как привычное человеку зрение могло обманывать, их взгляд священника видел настоящее, не скрытое ни ложью, ни пороками. — Ваша Светлость, вы сделали плохой выбор. Этот прислужник и так должен радоваться, что Церковь не отвернула от него свою милость, несмотря на все те крамольства, какие говорил, не стесняясь этих святых стен!       — Что ж, значит, вы тем более не будете против, если я его заберу, — инквизитор оставался холоден, но менять свою позицию не собирался. — Отныне этот прислужник принадлежит Инквизиции, и дальнейшая его судьба более не находится в ваших руках. Можете заполнить свои бумаги, если посчитаете это необходимым.       — Вы нарушаете устоявшиеся правила, — все равно вставил Морсари, не смевший вступать в спор.       — Моя работа не в том, чтобы следовать привычными правилами. Я делаю то, что должно быть сделано во благо Церкви и всего королевства. И уверяю, причин сомневаться в праведности моих действий еще ни у кого не возникало, — инквизитор оборвал этот диалог, становившийся все более бессмысленным, развернувшись спиной к капеллану и поманив прислужника к себе движением руки. — Идем, у нас еще много дел, и еще больше предстоит.       Прислужник только кивнул, нервничая из-за того, что Морсари неотрывно смотрел в их сторону. И, хоть глаз у капеллана не было, все равно чувствовался его пронзительный взгляд, буривший спину инквизитора.