на тебе нет ни одного живого места, но ты — шедевр. halsey ― colors
Джорджи плёлся по школьному коридору. Ко лбу притискивал руку, ещё при выходе из спортивного корпуса нашептав — вдруг мозги выпадут. Вот как у моего брата однажды. С ним правда такое случилось? По-моему, да. Роб шёл в его темпе. Сентябрьский полумрак поглядывал в окна ― сгущался накипью даже днём, словно на дне кастрюли. На дне Портленда. Здесь тоже все потихоньку будто варятся. Роб порой тоже чувствовал ― подзакипает. Может, и у него однажды выпали мозги? ― Сильно болит? ― спросил он у Джорджи, наклонившись. ― Да не. Джорджи отвечает языком детей, частенько бывающих дома в одиночестве. ― Дай-ка взгляну. ― А мозги не выпадут? ― распахнул глаза он. ― Ну… если что — удержу. Веришь мне? Джорджи, приостановившись, с сомнением сипнул носом. Или с подступающими слезами ― не поймёшь. Как новичок в команде, за место которого готов побороться кэп. ― Верю, мистер Грей. Джорджи был бы хорошим форвардом. Он отнял от лица руку ― над бровью наливался лиловым соком синяк. Подкрашивала чернилами темнота ― расписывала тонкими кистями. Голову клонила влево-вправо ― сойдёт? не сойдёт? Первое занятие с младшими классами должно было запомниться ― в альбоме памяти детский хохот, стук мячей под вспотевшими ладошками, вскинутые к нему любопытные взоры. Но точно не синяки. ― Можно заштопать, ― сказал ему Роб, выпрямившись. ― Зашто… Иголками? Да?! Как иг-гру-ушку… Джорджи поник головой, икнув. Разглядывал пыльные кеды на беспокойных ногах ― выцветшие красные шнурки, как засахаренные мармеладные червячки. Достались от брата? Того самого, у которого мозги выпали. Повезло, что не при Робе ― а может, при другом физруке. И погнали его за то, что не уследил ― а мозги потом соскребали со стен спортзала. Детскими фантазиями-сказками проникнуться легко. ― Никаких иголок и нитей, Джорджи, ― пообещал ему Роб, вновь наклонившись и уперев руки в колени. ― Достаточно пластыря. И парочки целебных часов за мультиками. Какие ты любишь? Джорджи поднял на него взор ― мелькнуло по лицу облегчение, неуловимее блика от солнечного зайчика на зеркале. ― Про динозавра Денвера! ― отозвался он. Роб подал ему руку ― дождался, пока Джорджи вложит свою, тёплую-пыльную, ― и побрёл с ним вдоль коридора. ― Он очень добрый, и сильный, и храбрый, а… а ещё «Охотников за привидениями»! Мне нравится Зеддмор… Младшеклассников легко увлечь разговором об инопланетянах ― вам нраица лизун? ― и динозаврах. Старшеклассников ― вопрос посложнее лакросс-гола. О девчонках и мальчишках из других классов беседы несерьёзные ― раскусят в нём шпиона, как во всех этих взрослых, пытающихся вписаться в молодёжную тусовку. Об алкоголе? Роб не пьёт. О сигаретах? Не курит. Остальные темы не в зоне их интереса. И не в зоне интереса руководства школы. Легко скатиться в ведущих треш-шоу, когда в качестве героев молодёжь с вечными пороками. Так что до медкабинета они шли за разговорами о динозаврах и инопланетянах. За глупые догадки дети не упрекают. Любят, прикинувшись восточными мудрецами ― это тоже видели на примере Зиана Чау, ― доносить истину до взрослых. Робу для этого пришлось наклониться. Джорджи нести ему истину далековато. В медкабинете над ним посокрушалась молодая медсестра с фенечкой на пухлом запястье ― словно над партизаном, попавшим в военный госпиталь. Об обстоятельствах травмы спрашивала Роба, ответов ждала от Джорджи. Вольно, солдат. Со стен поглядывали мартышки на плакатах о зубной гигиене. На шкафчике с бинтами-ватой-йодом ― арсенал для ликвидации мелких царапин ― сидела парочка плюшевых тигрят. И пахло совсем не так, как в медкабинетах для взрослых. Растворился горьковатый запах йода в воздухе ― Роб помнил о слабом аромате латексных перчаток. Даже инструменты ― фантастические приборы для исследования далёких планет, не иначе, ― пахли по-своему. Сегодня наша планета ты, Роб. Вдоль и поперёк расчертили, как луноходом. ― А вы?.. ― начала медсестра, поглядев на Роба со слабым прищуром. Вспоминала, верно, ― видела ли раньше. Нет. Эту медсестру он встретил впервые. ― Физрук. Ну… Учитель физкультуры, ― поправился он. ― Роберт Грей. Сидеть на кушетке, пока она обрабатывала синяк Джорджи по соседству ― шшш ай-й я тепплю-у, ― так себе. Словно и ему впаяет диагноз даже без осмотра. Спортивки, футболка, бомбер, налитый бог весть сколькими литрами тоски взгляд ― ну ты, дружочек, даёшь. С таким на фронт не возвращаются ― не донесёшь. Оставайся-ка в тылу. Ты тоже комиссованный. ― Ах да, я слышала, что… ― отмахнулась медсестра, заулыбавшись. Словно не к месту вспомнила ― выдала? ― здешнюю сочную сплетню. ― В общем, новые учителя в Диринге редкость. ― А со старым что? Она вновь отмахнулась. Не ваше дело. Не моё, впрочем, тоже. Дети сговорчивее. Медсестра ― в полусвете он наконец прочёл на бейдже имя Энни ― залепила Джорджин лоб пластырем. Его наградила улыбкой гордящейся терпением сынишки матери. Роба ― коротким вздохом. Разочаровавшейся в сынишке матери. Ну да. Словно только она думает ― разве тебе здесь, в раздираемом детскими криками пространстве, место? Другие закрыты. От одних отобрали ключи, от других растерял сам. ― Думаю, будем видеться с вами чаще, ― с намёком покосилась Энни на Джорджин лоб, вложив ладони в карманы белого халата. Бывают свидания, на которые ходить совсем не хочется. Только Роб свои никогда не пропускал.* * *
В лампу кафешки долбилась пара сонных мотыльков. Билл глаз с них не сводил, поглатывая растаявший молочный коктейль из пластикового стаканчика. Конденсат холодил руку. Встряхнул ― громыхнули остатки льда на донце. Билл ждал ― с мотыльков переводил взгляд на настенные часы за кассой. Ричи всегда запихивается не в срок ― повезло ему, что Билл его пушер. Он-то потерпит. А кто-нибудь другой ― хошь сломаю тебе лапки? ― нет. Через столик от него мамашка вытерла сопляку замазанный мороженым, как цементом, рот. Сентябрьские вечера ещё тепловатые ― портлендские улочки будто обиты ватой. Той же, что прокладывают в школе меж оконных рам где-то в январе. Бинт, чтобы законопатить раны. Чтоб дети не окочурились, как мотыльки без капельки тепла-света-солнца. Им лучше, правда, если подохнут все. Эта партия с браком ― тащите следующих. И тогда их не боязно отпускать в общество после фоток на выпускной альбом. Билл глотнул ещё коктейля ― сладковатая жижа с обволакивающей язык, как малафья, пенкой. Поёжившись, упрятался поглубже в войлочную куртку. Поглядел на сопляка, которого мать вытащила из-за стола за руку. Может быть, куртёнка перепадёт Джорджи. Если, конечно, не придётся её штопать после парочки ножевых-пулевых. Во что ты впутался? Школьные психологи таких вопросов не задают ― сторожливее надо с детками, не то и палец отгрызут. И на молочные их зубки, кстати, не смотрите. Такое только маменьки кидают в затылок ― потому что слушать по тридцатому разу их ни хрена неохота. А сами из пут освобождать не хотят. Билл подсполз на пластмассовом диванчике, скрестив руки на груди. Ладони грел под мышками. Пошмыгивал носом. Картина, короче, та ещё со стороны — переглядываются кассиры. А парню-то домой не пора? Чё он тут торчит? Просто за руку из-за стола его вывести некому. Портленд за витринным окном готовился засыпать ― помигивал фонарями вдоль улицы, словно полуприкрытыми глазами. Словно боялся проморгать тех, кто сможет их выколоть. Клевещут на пацанят вроде Билла ― тех, что носят затёртые джинсы с распродажи в «Крогер» и войлочные куртки с поднятым воротом. Может, он и вправду из их племени. Может, и нет. У тех свои идолы-тотемы-истуканы ― антрацит да волокуша. Билл не кланялся ни одному их божку. Хотя в секту втянуть пытались. Ричи завалился в кафешку с грохотом двери, заглушившим колокольчик при входе. Вспугнул мотыльков, поднял перед кассирами крупные ладони ― не-не, мол, не террорист. Шутку они не оценили ― покромсали ему спину колючими взорами. Ричи плюхнулся напротив Билла, словно ни одной ссадины у него не зажгло. ― Чё так д-долго? ― кинул ему, не поменяв позы. ― Ну слушай, ну Кин-то кто-то должен проводить от каличной до дома, для приличия даже не напроситься к ней на чай, послухать ― для приличия! ― пару свежих сплетен о её подружках, а по… ― Она никада те не д-даст, ― хмыкнул Билл. Схватив стаканчик из-под коктейля, Ричи направил его трубочкой на Билла ― лёд грохнул, как пули в заряженном пистолете. ― Это мы ещё посмотрим, Доходяга. Билл качнул головой, спросив: ― Принёс? Покосился на пареньков за кассой в дурацких кепариках ― ждём вас снова! Отвлеклись болтовнёй ― Билл их теперь не интересовал. И во что он впутался ― тоже. ― А куда деваться, ― развёл руками Ричи и расстегнул куртку. Из-за пазухи вынув несколько коробок, под столом ― озираясь, как вор, ― передал Биллу. Внутри ― нащупал пальцами ― похрустывали блистеры. ― Как договаривались. По жёлтым пока поставок нет ― в журнале следующая неделя стоит. Передай, что… ― Чё у тя под нос-сом? ― перебил Билл, побросав таблетки в разинутый рюкзак. Ричи потёр над верхней губой ― сыпь ему, наверное, стереть хотелось. Ну или отвлечь Биллово внимание ― палец казал куда-то в окно, взгляд ― туда же. Какой же ты наивняк, зайчик. ― Да фиг его знает. Раздражение, ― пожал плечами он. Ага. На Билла. В тёмных глазах прочитал ― покруче школьного психолога и проницательных мамаш. Даже швырнёт ему не в затылок, а в лицо ― во что ты впутался? ― Да уж конечно, ― вновь скрестил руки на груди Билл. ― Ну и чё это? Бензолка какая-то? Ричи из тех, кто говорит ― ни-ни, открещивается-крестится, делает серьёзную рожу, выпячивая губу, на Библию кладёт руку ― а потом тебе звонят с просьбой наскрести за него да хоть из жопы достань залог. Я думал, мы друзья. ― Ладно тебе, Доходяга, ― улыбнулся Ричи. Губами одними ― в глазах поплёскивало что-то тревожное. Сожрал будто конфету тайком от младшего братишки ― а губы вымазаны шоколадом. Так себе лакомства. И сладкоежек таких Билл тоже навидался. ― Если ты сдо-охнешь… ― начал он, втянув воздух носом. ― …скучать по мне не будешь. Это я уже слышал. Но мне кажется, это враньё. ― Ричи подпёр голову рукой, протянув указательный палец вдоль щеки, ― критик, засомневавшийся в способностях актёришки. ― Мы вроде как ведь уже в одной лодке. ― Каж-жись, там пробоина. Забарабанив ладонями по столу, Ричи провозгласил: ― Вот это каламбур! ― и присвистнул. Парочка кассиров, переглянувшись, пожала плечами. Ладно, мол, главное ― наркоту на бабки не обмахнули. У Ричи чуйка на патрули копов ― как у папарацци, всегда знающего, где караулить кинозвезду. В актёрский состав этого фильма Биллу пробиваться не очень хотелось. Чернуха для репутации. Так что до Грант-стрит ковылял окольными путями. Портленд не город неприятных встреч — быстрее встретишь пару торчков, ловящих друг у друга паразитов под кожей. Слышь, пацан, ― те в ухо один нырнул. Может, и так. Нашептали разок про всё, что Билл слыхал в пересказе книжек Берроуза, ― а он и повёлся. Хочу быть главным героем этой повести. Свои просто как-то не пишутся. В домашнем квартале тишина ― дома ютили свет, как однотипные рождественские фонарики. На крыльце своего встретила лёгкая сырость и пара опавших листьев ― печати осени. Зашёл ― окунулся в тепло. Джорджи встретил с рёвом Биллова имени ― болтающий телик умудрился перекричать. Над глазом синело пятно. Ладно уж, выясним. Матери не было. Дом берёг тепло ― не ею созданное. Остальная детвора бежит домой на ужин с родаками ― папаша тормошит вопросами про учёбу, маменька его одёргивает. Плохой и хороший полицейский на допросе. Билл не помнил, когда на таком оказывался последний раз. Отправился за Джорджи в тесную кухоньку — пахла кисловатым лежалая с утра посуда, закоптилось пятно на плите. ― А в пятницу собрание в спортзале, ты придёшь? Ты придёшь, Билл? ― Джорджи крутился где-то рядом, пока Билл копался в холодильнике. Надыбал ледяные макароны ― разогреть, сыпанув сверху тёртым сыром, и сойдёт. ― А мать чё? ― кинул Билл, разложив макароны по тарелкам. ― Она звонила, миссис Керш… ― Господи, заб-бери ты уже эту маразматичку. ― …стало хуже. ― Клёво. ― Что такое «маразматичка», Билли? Билл повернул голову на знакомый тон. Почему небо голубое? Почему снег тает? Почему папа больше не придёт, Билли? Не отделаешься, как от Джонатана Принса. Джорджи замер в дверном проёме ― штанины мешковатых спортивок, унаследованных от Билла, прижаты пятками. Хватит ещё на пару лет. ― Ма-аразматичка ― это твоя мать, ― ухмыльнулся он, поставив тарелку с макаронами в микроволновку. ― Стопудово она забудет о собрании, даже если ты будешь д-долдонить ей об этом каж-день. Чё у тебя с глазом, мелюзга? ― Я говорил, ― скрестил руки на груди Джорджи. ― Когда это? ― Когда ты пришё-ол, маразматичка. Ужин прошёл почти в тишине. Билл не порывался её разбавить ― густилась в самых ушах, словно застывающий сыр на их макаронах. Эти уже четвёртые за неделю. Наверное, Джорджи мать любила больше ― за терпение. И вопросы лишние за шиворот ворохом снега сыпать не будет ― жгутся! жгутся! ― и колоть упрёками. А ты, сынок, спрячь-ка свои вилы. Сам на них рискуешь сесть. Если б она знала. Во что ты впутался? Спросит ― Билл не скажет. В подопечные он ей не годится по возрасту, а связь давным-давно истончилась до готовой лопнуть ниточки. Мать пробовала скреплять узлами. Билл рвал ― хоть и казались надёжными. ― А у нас новый физрук, ― возвестил Джорджи, наматывая канатики сыра на вилку. В полумраке ― одна лампочка сдохла ― глаза у него поблёскивали. ― Клёво. А куда ст-тарый делся? Он пожал плечами: ― Не знаю. Этот здоровый, как Феболд Феболдсон. Ричи говорит, дел с такими лучше не иметь. Ни хороших, ни плохих. В первых у Билла опыта не было. ― Старого и по-огнать могли, ― рассудил Билл, затолкав макароны за щёку и поигрывая вилкой над тарелкой. ― Он ж б-бухал беспробудно. Сечёшь, мелюзга? Джорджи покивал, уставившись на его вилку, ― вряд ли понял. Посуду после ужина Билл свалил к утренней ― ей будет о чём посплетничать. Он верил в Джорджины сны о говорящих предметах ― такие видят только дети да торчки. Из категории первых Билл уже вышел ― ко вторым примыкать, как птица к чужому косяку, не торопился. Навидался. И Ричиной сыпи, и начавшей вонять гангрены у… как там, бишь, его? Винтовика, короче, какого-то. У них быстро стираются имена ― вслед за дорожкой, счищенной вдохом. Джорджи который вечер не ждёт мать ― сам чистит зубы, сам себе воркует сказки. Говорит, ему что-то шепчут игрушки вдоль стены на кровати. Иногда ― о маме. Иногда ― о папе. Иногда ― о Билле. Да ну, мелюзга? О тебе только хорошее. О папе иногда плохое. Биллова спальня с ним по соседству на втором этаже ― а шёпота игрушек по ночам он не слышал. В его комнатёнке горел ночник ― давно сменил тот, что пускает звёздочки вдоль стен по щелчку выключателя, на поникший серый. Может, потому что ни одной звезды Биллу больше не сорвать. Подтолкнуть озорно ― загадать желание, когда станет падать. Выпутаться? Отмыться. Водрузив рюкзак на кровать, он закопошился в нём. Достал коробки «Этинамата», сверив со списком в голове, ― на неделю хватит, а там как пойдёт. Иногда они приводят ещё кого-нибудь. Друган тоже вштыриться решил ― угостишь? Думают, он хренов меценат. Спустившись в прихожую, Билл подошёл к настенному телефону — уже остыл после Джорджиных касаний. Сняв трубку, набрал знакомый номер. Телефон покряхтел длинными гудками ― пропустили влажноватый голос на той стороне. Биллу хотелось бы верить, что на том свете. И что дозвонился он туда в триповатом сне, привидевшемся не ему. ― Эт-то я, Крейг. ― Ну-ну. Привет-привет, зайчик. Скок раз говорил — не звякай сюда, а? ― Я п-просто… — Билл облизнул губы. — Всё на м-месте. Кроме… ― Потом скажешь, ― оборвал он. Билл примолк, покручивая на пальце кудрявый проводок трубки, ― словно девчонка, ждущая приглашения на свиданку, а навязываться неохота. ― Заскочи зайчишкой перед уроками. Ну вот и оно. На такие свиданки сказываются больными. Ну или мёртвыми. Если кавалер совсем уж стрёмный. Повесив трубку, Билл вздохнул, покрепче прижав её к рычажку. Легче было бы прикинуться мёртвым.