Метанойя

После нескольких часов наблюдений за продуктивными, но чрезвычайно предсказуемыми пчёлами Могами пришёл к заключению, что у него нет нужды выбирать между насекомыми и людьми. Что те, что другие могут как послужить отличным развлечением, так и довести до безумия, поэтому можно чередовать их, надеясь вытянуть максимум первого и свести к минимуму второе. Сегодня вечером долго выбирать не пришлось: около оврага Могами столкнулся с надзирателем, и тот, не сказав ни слова, приветливо помахал рукой и качнул головой куда-то в сторону. Могами истолковал это как приглашение и последовал за ним. Это привело его на летнюю веранду небольшого кафе. На веранде помещались всего пять круглых столиков, один из которых занимал надзиратель, а другой, в противоположном углу, — пожилая женщина, увлечённая решением двух кроссвордов одновременно. Могами устроился на перилах веранды, между свисающей с крыши лампочкой и вазой с сушёными травами. Подходил к концу третий день после инцидента с полицейскими документами, но за прошедшее время надзиратель никак себя не проявил. Он занимался со своими питомцами, подбирал наряды, улыбался, рисовал… Могами начал бы думать, что в бреду напридумывал лишнего, — если бы тот день не отпечатался тяжестью дождевых облаков в груди и следом человеческой ладони — на волосах. Допив молочный коктейль, надзиратель достал из рюкзака крупный квадратный блокнот и коробку цветных карандашей. Могами прикрыл глаза и слушал. Бумажный хлёст — надзиратель открыл чистый блокнотный лист; шуршание грифеля о бумагу — он размашисто набрасывал первые линии, каркас рисунка; деревянное бряцанье — он перебирал карандаши в коробке, чтобы рисунок обрёл плоть. Могами много раз видел, как надзиратель рисует, как он кропотливо запечатывает образы своих питомцев на бумаге. Поначалу Могами не понимал, зачем, месяцы шли, а разнообразная коллекция надзирателя пополнялась… но и редела тоже. Некоторые духи просто не могут долго держаться на тонкой плёнке человеческой реальности, и рисунки — единственное, что может сохранить их меркнущие черты немного дольше. Могами спрыгнул на пол. Неторопливой дугой обогнул столик, за которым трудился надзиратель, и подсмотрел, заглянув через худое плечо, как плавные цветные линии вьются и сплетаются в пышные снопы, беспорядочные волокнистые формы. И сквозь мнимый беспорядок Могами смог безошибочно различить, кого именно надзиратель выбрал своей моделью. Это один из новых, попался в его сети в прошлом месяце… Надзиратель почти всегда рисовал по памяти и притом быстро, решительно. И, что восхищало Могами больше прочего, никогда не ошибался. Ни ластика, ни корректора надзиратель при себе не держал. Могами продолжал неспешный обход. Бросил короткий взгляд на сосредоточенное лицо: чистое стремление, неподдельная увлечённость, граничащая со страстью… Занимательная картина, однако сегодня Могами, следуя за надзирателем, надеялся увидеть больше взаимодействий между ним и людьми. Этого не случилось. Единственный человек, с которым надзиратель заговорил, был официант, принявший его заказ. С ним он был доброжелателен, но немногословен и, кажется, подмигнул ему, забрав свой коктейль: ракурс наблюдения оказался слишком неудобным, чтобы сказать точно. Но Могами не стремился это поменять. Хрустнул карандашный грифель. Надзиратель разочарованно вздохнул, осмотрел поломку и с досадой бросил карандаш на столик. Остальные карандаши звонко посыпались на дощатый пол — прямо к ногам Могами. Он растерянно посмотрел вниз; какой-то глубинный, давно забытый рефлекс дёрнул его, едва не заставив нагнуться и вернуть карандаши на место. Но удивлённый взгляд надзирателя остановил его. Пару секунд они смотрели друг на друга, и Могами шагнул назад, позволяя надзирателю самому навести порядок в своих же вещах. И затем вернулся к перилам, на безопасную наблюдательную точку. Женщина с кроссвордами покинула веранду. Про себя Могами одобрительно кивнул: эта женщина назойливо напоминала ему кого-то, кто может ни с того ни с сего закатить публичный скандал. Надзиратель остался на веранде один. Не надолго. Чудаковатую девушку Могами заметил, ещё когда она спускалась по пешеходной лестнице, поднимая длинные пышные юбки. Она взошла на веранду, резво стуча каблуками по доскам. Среднего роста; худая; старомодное чёрное платье с длинными рукавами бросает дерзкий вызов жаре; буйные волосы собраны в высокий пучок и скреплены заколкой с вуалью; странным образом напоминают причёску надзирателя, всклокоченную и увеличенную в три раза. Четыре столика оставались свободными, однако незнакомка выбрала единственный занятый. Надзиратель не обратил на неё внимания, и только когда она бесцеремонно уселась напротив, поднял голову и тут же уставился обратно в блокнот. — Джуна! — радостно позвала девушка, но не получила ответа. Могами потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить, что это имя принадлежит надзирателю, но подумать, откуда незнакомка знает его и почему фамильярничает, не успел. — Ну-ну… — покачала она головой. — От своего брата более тёплого приёма не ожидала… Могами от неожиданности даже подался вперёд. Ему пришлось как следует напрячь зрение, чтобы приглядеться и различить черты лица предполагаемой сестры надзирателя. Она улыбалась почти так же, как это делал надзиратель, глядя на своего питомца, выпущенного на волю и приласканного. Она использовала намного более тёмную косметику, агрессивные тени, чёрную помаду, но схожести лица это не маскировало. Вот и всё… Одно пустое пятно на семейном портрете надзирателя оказалось заполнено. — Приятное местечко… — сказала сестра. Её взгляд обежал веранду, в том числе перила, на которых сидел Могами, но за него не зацепился. — Тебе разве не опасно разгуливать вот так? — спросила она, хитро прищурившись. Могами насторожился. Неужели знает про полицию?.. Надзиратель сделал два заключительных штриха, отложил карандаш и, наконец, посмотрел на сестру пристально, с невинным любопытством. — Опасно? Отчего же? — спросил он. — Тебя очень легко найти, — ответила сестра. — Я справилась всего за один день. — Так это, кажется, часть твоих способностей. Значит, она экстрасенс… Впрочем, аура у неё слабая, почти нечитаемая — сразу и не заметишь; точно как у её брата, чью ауру полностью затмевает дикий калейдоскоп из астральных следов злых духов. — Да… — сказала сестра. — Но у полиции тоже есть некоторые «способности». — Да ну? — усмехнулся надзиратель. — Ну пусть ищут, я всё равно ничего не сделал… Впрочем, я не слишком-то осторожно езжу на велосипеде. Возможно, дело в этом… Он говорил так рассеянно и наивно, что Могами чуть не начал думать, что всё так и есть. Но это невозможно. Откуда тогда в полицейских записях взялось слово «убийство»? И тот крошечный момент, та вспышка ужаса и отчаяния… Пусть ни капли того надрыва не просочилось в слова надзирателя сейчас, Могами не мог ошибиться. Не мог. И сестра не выглядела убеждённой: она слегка нахмурилась, склонила голову к плечу и проговорила: — Велосипед? Не может быть… — Я действительно не самый ответственный водитель. — Я не об этом! Тебя не из-за ПДД разыскивают… — Почему ты так решила? — буднично спросил надзиратель. — Я ведь знаю… — сказала сестра так тихо, что Могами едва мог её слышать. — И ты знаешь, что я знаю. Я могла бы тебе помочь. Только попроси… — Спасибо, но мне не с чем помогать, — ответил надзиратель, пожав плечом, и перелистнул блокнотную страницу. — Ты меня недооцениваешь? Ты думаешь, я несерьёзно к этому отношусь? Я на многое способна. — Сестра приосанилась и сверкнула глазами из-под вуали. — Не так давно я инсценировала собственную смерть. Надзиратель отвлёкся от бумаги. На его лице мелькнуло удивление. — Зачем? — Это был самый простой способ скрыться от лишних расспросов. В конце концов, мне пришлось бы давать показания против тебя… Или умереть. Я выбрала второе. Надзиратель поджал губы и смотрел на сестру то ли с состраданием, то ли с опаской. — Очень много усилий, чтобы не давать показания против невиновного человека, — сказал он. — Зря ты это сделала… Могами перестал ожидать от него иных ответов, как и интереса к беседе в целом. Создавалось ощущение, что он спорил не о нацелившемся на него уголовном преследовании, а о цвете рубашки, в которой собирался пойти на прогулку. — Ничего не зря, — возразила сестра. — Впервые за долгое время я купила себе платье, какое захотела. И сделала макияж, какой захотела. Как тебе? Надзиратель поднял глаза и равнодушно ответил: — Мне всегда нравился этот стиль. Сестра облокотилась на столешницу и с тусклой улыбкой сказала: — И всё же ты никогда его не носил… Наступившее молчание разбавлял шорох карандаша. Сестра нетерпеливо ёрзала на стуле, маялась, поджимая то одно плечо, то другое, и в конце концов в её пальцах оказалась коктейльная трубочка, облизанная надзирателем, которой она принялась настырно постукивать по стеклянным стенкам стакана. — Ладно… — вздохнула сестра. — Что это был за коктейль? — Клубничный. Могами спрыгнул с перил — на этот раз по наружную сторону веранды. Разговоры о платьях, коктейлях, помаде и прочих предметах личной гигиены липли к ушам, как пресная вязкая каша, и Могами начинало казаться, что если так продолжится, то ничто полезное уже не сможет просочиться в его голову. Когда он в последний раз обернулся, сестра пыталась подсмотреть в блокнот, но надзиратель отвернулся и загородил рисунок. Всё без толку… Сестра продолжит твердолобо отмахиваться от намёков, а надзиратель будет повторять одно и то же. Возможно, он правда не совершил ничего серьёзного, а возможно, его подставили… Да какая, в конце концов, разница? Ясно было одно: он не скажет ничего другого, пока сам искренне верит в свою невиновность.

***

Могами углублялся в лес. Не замечая бурелома и крепких травяных стеблей, не замечая низких веток и свисающих с деревьев лиан; лесная поросль не цеплялась за его бесплотные ноги; он специально выбирал путь без тропинки; чем меньше на дороге следов человеческого существования — тем лучше. Могами замечал мух и жуков, но ему хотелось найти богомола, шершня или иного хищника, желательно — беспощадно разгрызающего изуродованное тело жертвы. Темнело. Искать становилось сложнее, но Могами не останавливался. И ещё сложнее было разобрать, чего хотелось больше: самих поисков или их успешного завершения. Могами остановился у массивного древесного ствола и прислушался. Он различил только пронзительный птичий щебет и хлопанье крыльев, однако между деревьями струились отголоски знакомой ауры. Возможно, её обладатель уже покинул эти места, однако в этом нужно было убедиться своими глазами. Его присутствие Могами терпеть не собирался. Он решительно пошёл через заросли. Между деревьями показался просвет, и сквозь него Могами увидел рваные края разрушенных кирпичных стен. Он вышел на лесную прогалину, к руинам крупного здания; было трудно понять, каково было его предназначение раньше: сейчас оно напоминало огромную коробку, разрезанную наискосок, в которую набили пышную молодую зелень. И на одной из уцелевших стен Могами разглядел широкую человеческую спину. Её он не мог не узнать: столько времени он пялился на неё, пока следовал за Экубо по пятам… — Хей! — крикнул Могами. Экубо обернулся на оклик и издевательски усмехнулся: — Только посмотрите, кто объявился… Могами не ждал иного приветствия, поэтому решил сообщить о своих намерениях сразу. — Какого чёрта ты здесь забыл?! — прокричал он. В ответ Экубо пробормотал что-то себе под нос, и ни единое слово не долетело до уставших ушей Могами. Назло ему говорить разучился?! — Чего ты там мямлишь? Экубо обречённо вздохнул и повысил голос: — Сюда поднимись, я орать не собираюсь. Первой мыслью было презрительное «Вот ещё!», однако её тут же перебило вспыхнувшее с новым жаром желание поставить Экубо на место, а ещё лучше — спихнуть с этой чёртовой стены. Могами собрался, сплёл силы в плотный клубок и одним рывком переместился точно на раскрошенную кромку стены. И красный свет ударил ему в глаза. Оказалось, что фасад здания выходил на речную долину: травяной склон плавно спускался к горизонту, и огибающая его зубчатая каёмка леса мельчала и терялась в красной дымке, в закатном небе; далёкая река — глянцевая ленточка, зацепившаяся за солнечный шар, и размазанные вокруг него облака — красные, красные, кровавые… — Я пришёл посмотреть на закат, — довольно сообщил Экубо. Могами посмотрел на него сверху вниз: сам он стоял, а Экубо — сидел. — Неплохой видок, а? Я нашёл это место вчерашним вечером, но немного поздновато… Теперь вот вернулся. Могами в ответ только хмыкнул, пытаясь вспомнить, что собирался сделать и зачем полез на эту стену. — А, кстати, — сказал Экубо. — Твой… сосед не собирается выйти на связь? Ну, после того, как он исчез, ничего не сказав и не оставив номера телефона? Могами растерянно пожал плечами. Соображать приходилось слишком много и слишком быстро. Видимо, Экубо говорил об их собрании трое суток назад, как раз в день встречи с полицейскими. Телефон… он вообще не помнил, чтобы надзиратель когда-нибудь разговаривал по телефону. — Не то чтобы я жаждал ещё раз посмотреть на его личико, — продолжал Экубо, — мы с Рейгеном отлично проводим время наедине… Но у Рейгена шило в пятой точке, он накопал какую-то информацию о третьем камне… Мацуо всё ещё заинтересован в поисках? Мацуо — фамилия надзирателя, напомнил себе Могами. На этом соображения иссякли. — Не знаю… — сказал он. — Но так уж и быть, я ему передам. Экубо удовлетворённо кивнул, а Могами снова посмотрел на горизонт. Неожиданно он ощущал высоту; неожиданно ему хотелось прыгнуть; неожиданно он вспоминал остроту воображаемого полёта, когда грудь переполняет свобода, сила и неудержимый смех… Этот пейзаж — как будто осколок какой-то старой фантазии. Могами стоит на руинах, гниющих останках людского творения, а перед ним — склон, река и небо, облитые кровью людей… Любых людей, чьей смерти он пожелает. Он стоит на том пике, где и должен быть. Он стоит на грани… на самом краю, малейшее движение вперёд или назад — и он падает. Но уже не смеётся. На его руках кровь. Это — их вина, результат их слабости, ничтожности, бесчестья и больного ума, и всё, что Могами сотворил, было ради справедливого воздаяния. Только ради этого, ради этого… Он стоит и не может сделать ни шага. Он стоит над пропастью того, что заслужил… Кровавые склоны, небо, река — вот что он видит… А Экубо, сидящий рядом, видит просто закат. — Ты любишь музыку? — прозвучал вдруг вопрос. Могами вздрогнул и с недоумением посмотрел вниз. Как он может любить или не любить что-то, чего не слушал десятилетиями? Правда, он не мог вспомнить… эти десятилетия прошли в тишине из-за того, что музыка всегда была паршивая, или потому, что он запретил себе её слушать? — Что?.. — переспросил Могами. — Да ничего… — ответил Экубо, отвернулся и вздохнул. — Довольно спонтанный получился вопрос. Просто я… Он не смог договорить. Мимо его лица, совсем близко к носу, пропорхала бабочка с розовыми крыльями, затем сделала петлю и села прямо на его щёку. Экубо замер, не дыша, не моргая, вытаращив глаза. Могами, неловко качнувшись, присел на корточки и пригляделся к нежданной гостье. Кровавый свет заката впитывался в её дрожащие белые крылья, становясь нежно-розовым, как малиновый сироп. Похоже, бабочка приняла духовную метку Экубо за цветочный венчик, и как только разочарование настигло её, она вспорхнула со щеки и быстро растворилась в густом мареве долины. — И откуда ты такая взялась?.. — озадаченно спросил Экубо. Могами коротко улыбнулся, но красный кружок на щеке, больше не закрытый белыми крыльями, жёг ему глаза. Слишком ярко. И солнце, наполовину утонувшее в горизонте, теперь напоминало каплю расплавленного железа, и лилось прямо в зрачки, и Могами пришлось опустить взгляд. Закат кончался. Кровавое видение — тоже. Пора было возобновить прерванные поиски.

***

Когда Могами ушёл от руин, сумерки уже сгустились под куполом леса. Искать подходящий объект стало тяжело. Почти невозможно. Могами перестал даже смотреть по сторонам: взгляд утопал в темноте, текущей между стволами и лианами. Могами не замечал и их тоже. Шёл вперёд, не останавливаясь и не запинаясь, сквозь и мимо прозрачных оттенков синего и зелёного. Он вышел к озерцу, берег которого зарос густыми пучками высокой травы. К воде не подступиться ни человеку, ни деревьям. И на фоне клочка пронзительно-синего неба, врастающего в рваную рамку чёрных макушек леса, плясали мошки и маленькие мотыльки. Могами стоял на берегу, в самой гуще сумасшедшего роя, и мошкара носилась сквозь него, пронзала кожу, лезла в рот и в уши, билась в глаза, но он не моргал. Вспоминалось, как он очутился посреди людского роя тогда, на площади. Как его облепляли, но он силился оставаться неприкосновенным… Каждый из них должен был быть мёртв. Но они жили… А тело Могами по крупинкам растаскивали ненасытные мошки, но оно не истощалось… Никогда не истощится. Могами сел на землю. Затем лёг. Небо синело прямо над ним, и его расчерчивали, дробили чёрные точки — хитиновые тельца. Могами слово за словом выбрасывал пустые разговоры из головы. Экубо… отлично проводит время наедине с… Чёрные бабочки трепыхались под бездонной синевой и падали. Могами слышал только разлаженный оркестр сверчков, которые пытались перекричать один другого. Что подкарауливает его в темноте, что будет, если небо совсем почернеет, — лучше не думать… К волосам липли только безжизненные, неподвижные травяные стебли.

***

Утро началось с ветра. Весь лес, каждый его листок, переполошился и беспрерывно перешёптывался, и каскад шелеста падал сверху и со всех сторон разом. Могами обнаружил, что всё ещё лежит на земле. Поднявшись, он также выяснил, что остался совершенно один: всю мошкару попросту сдуло. Оставаться у озера теперь не было смысла… однако чтобы уйти, нужно понимать, откуда уходишь. А в какой глуши находилось это озеро, Могами не имел ни малейшего представления. Забравшись достаточно высоко, он определил, в какой стороне находится край леса, и решил, что для начала стоит отыскать руины. А уже оттуда путь в город вспомнится сам собой.

***

Пришлось немного поплутать, прежде чем знакомые стены проглянули сквозь деревья. И Могами не мог не признаться себе, что рад их видеть. Место — тихое, заброшенное — нельзя было назвать неприятным, более того, Экубо не мог просидеть там всю ночь… Могами остановился под деревьями, не доходя до развалин. На изолированном кирпичном возвышении под стеной сидел надзиратель. Он держал на коленях что-то большое, плоское, цветастое — когда Могами подошёл к нему, оказалось, что это воздушный змей. Склонившись над ним, надзиратель проворно орудовал иголкой, и тонкая пластмассовая спица стежок за стежком прикреплялась к разноцветному треугольнику ткани. Надзиратель закончил шов, оборвал нитку и, подёргав за спицу, произнёс: — Кажется, сойдёт… И только тогда поднял глаза. — Доброе утро, — улыбчиво поздоровался он, будто уже давно ждал компанию. — Что ты делаешь? — Погода ветреная, — ответил надзиратель и встал с кирпичей. — Вот я и решил заняться делом. Он подошёл к стене, которая с этой стороны здания стесалась почти до основания и плавными ступенями поднималась к высокому фасаду. Надзиратель осторожно шагал по кирпичной кромке, выше и выше — порывы ветра начинали задевать его, и крылья змея мелко трепетали. В руках хрупкого и тонкого надзирателя они казались такими широкими и могучими, что могли бы без труда поднять и понести лёгкое человеческое тело над простором речной долины… На мгновение Могами подумал, что надзиратель сейчас прыгнет. Но он остановился, перехватил нитку змея и понял его над головой. Змей поднимался в воздух. Нитка рвалась из пальцев надзирателя, но он держал её крепко; он управлял ей — и никак иначе. Когда змей поднялся выше лесных верхушек, он взял нитку в зубы, уцепился руками за край стены и спрыгнул. Внизу чуть-чуть покачнулся, но устоял — ловить не пришлось. Он сбежал вниз по склону, ведя свои оторванные крылья дальше руин, дальше леса. Обернувшись, крикнул: — Иди сюда! Ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Он стоял посреди просторного поля. Ветер трепал его волосы. Нитка воздушного змея покорно натягивалась в твёрдых уверенных пальцах. Лицо было залито утренним солнцем, и глаза искрились, блестели, впервые казались тёплыми, как вода в прогретом до самого дна озере. Он широко, свободно улыбался. — Возможно, тебе это покажется интересным, — сказал он. — Следи за змеем… Молчи. Он приложил палец к губам и задрал голову. Они вдвоём смотрели на воздушного змея и молчали. Поначалу светлое небо слепило глаза. Потом Могами привык. Потом по голубой глади пошла крупная радужная рябь. Могами попытался приглядеться, но различил только гладкие, вытянутые силуэты. Словно рыбы выпрыгивали в воздух… но не из воды, а из неба. Они виляли вокруг змея, задевали его длинными плавниками-крыльями, пока одна из них не вцепилась в ткань. Надзиратель крепче схватился за нитку. Он медленно отступал назад, наматывая её на ладонь, тянул, будто удочку, зарываясь кроссовками в травяной склон. В мыслях Могами мелькнуло, что, возможно, стоит помочь, но он решил не прерывать его работу. Наконец, змей оказался почти в руках у надзирателя, и Могами смог рассмотреть его улов: маленькое, вытянутое существо вцепилось в спицу шестью когтистыми лапками. Крылья, в таком же числе, беспокойно подрагивали, крупные обнажённые зубы поскрипывали, а пустые глаза смотрели и на Могами, и на надзирателя одновременно. Дух тихо, журчаще запищал, когда к нему бережно протянулась рука. — Здравствуй, прелесть моя… — проговорил надзиратель, ласково улыбаясь. Одно касание — и дух охотно отпустил змея, принюхался, ткнулся носом в ладонь и сложил крылья, перебираясь на подставленный ему локоть. — Они реагируют на цвета! — пояснил надзиратель, гладя приручённого духа по спине и едва сдерживая смех. — Салатовый, сиреневый… добавить умеренно-бирюзовый — и успех гарантирован! Этот очень дружелюбный… Дух добрался до головы надзирателя и фыркнул в его взъерошенные волосы, и тот наконец-то рассмеялся. Могами не мог произнести ни слова. Он медленно перевёл взгляд на небо: ни следа радужных переливов не осталось на его поверхности. Оно снова было гладким и ослепительно голубым… и всё же доказательство, что небесная рыбалка только что состоялась, находилось всего в метре от Могами, трясло крыльями, мяло рубашку надзирателя и довольно урчало. И из-за этого переливчатого урчания совсем не хотелось зажать уши — почти музыка… — Как ты узнал, что они будут здесь?.. — спросил Могами, хотя язык слушался тяжело. — Я просто знаю… — ответил надзиратель. Он перебирал пальцами вдоль хребта своего нового любимца. Самыми кончиками обводил полупрозрачные крылья, держал его крошечные лапки, почёсывал шею, гладил затылок живой, подвижной, скользящей ладонью. — Ты всегда так ласково с ними обходишься… — сказал Могами. — Ну да, — улыбнулся надзиратель, глядя ему в глаза. — Они все этого заслуживают, так ведь? По-доброму усмехнулся, опустил взгляд и пошёл обратно к руинам. Могами собирался последовать за ним, но разноцветное пятно на монотонной траве отвлекло его внимание. Он подобрал брошенные крылья, нитку, и нагнал надзирателя уже в тени стены. — Ты оставил свой змей, — окликнул его Могами. Надзиратель не остановился. Повернул голову, но посмотрел на ручного злого духа, а не на того, что стоял у него за спиной. — Положи его за стену под деревья, — сказал надзиратель, нежно щёлкнув пальцем по призрачному носу. Могами с недовольством посмотрел на использованного змея, который будет теперь медленно разлагаться под кирпичными руинами, но просьбу исполнил. Он догнал надзирателя на еле заметной лесной тропинке, ведущей, скорее всего, в город, и старался больше не отставать. — Спасибо, — поблагодарил его надзиратель. — Я держу в этих руинах много всякого барахла, редко что-то пропадает… Да и я всегда могу сшить новый. — Почему ты умеешь делать воздушных змеев? — спросил Могами. Надзиратель взглянул на него, весело поблёскивая глазами. — Я много чего умею. Я могу задержать дыхание на три минуты пятнадцать секунд… — начал перечислять он. — Я могу провисеть вниз головой больше десяти минут… Могу ходить по снегу босиком. Когда ищешь злых духов, что только не пригождается… Могами вдумчиво кивнул: не каждый человек может похвастаться таким набором умений… И, судя по задору, с каким надзиратель их перечислял, список мог продолжаться ещё долго: любопытно, найдётся ли там что-то более смертоносное, чем висение вниз головой… Но Могами быстро отмахнулся от этой мысли. — Однажды мне пришлось изучить начала математического анализа, — неожиданно заявил надзиратель. — Один из моих малюток — Сладким Арахисом его звали, кажется — очень любил анализ графика функции. Производные, монотонность, вот это всё… Я рассказывал ему вслух. Он успокаивался через считаные минуты. — Что, мёртвый математик? — спросил Могами, подняв бровь. — Может быть! — усмехнулся надзиратель. — А математика оказалась проще, чем я ожидал…

***

Когда у дороги появились первые городские постройки, пойманный дух занервничал и запищал — тогда надзиратель в последний раз приласкал его, успокоил, достал из кармана чëрную колбу и лëгким движением кисти запечатал его внутри. Могами равнодушно наблюдал. Колбы надзирателя — не самое плохое место в мире. Там тихо, неподвижно, есть место для мыслей, но ни для чего другого. Ни для чего кипучего и разрушительного; ни для чего, что могло бы причинить вред окружающему миру и самому злому духу... Могами хорошо это знал. Они продолжили путь вдвоëм. Городская окраина. Ангар. Овраг. Уже во дворе Могами замедлил шаг. Оглянулся на забор, в дневном свете не горячий и не холодный, не клетка и не последняя соломинка. Неужели это то самое место?.. — Как ты себя чувствуешь? — спросил надзиратель. Они стояли в нескольких шагах друг от друга. Могами рассеянно думал: надзиратель заметил, куда он смотрит? Он спрашивает о его нынешнем самочувствии? О тогдашнем? Он вообще помнит, что произошло?.. Не дождавшись ответа, надзиратель молча отвернулся и направился к лестнице. Могами сначала отступил — не он виноват, что никогда не знает правильных ответов на его вопросы, — но затем тоже шагнул к ступенькам. Ни к забору, ни к озеру, выплюнувшему в воздух тысячи чёрных точек, возвращаться не хотелось. Когда Могами взошёл на лестничную площадку, в руке надзирателя уже звякнули ключи, однако он остановился и встретил его внимательным взглядом. Всё ещё ждал правильных слов… И если раньше Могами был уверен, что подлинный ответ на этот вопрос однозначен и очевиден, то теперь понимал, насколько далеко эта уверенность находилась от правды. — Не очень… хорошо, — выговорил он. Надзиратель приоткрыл губы, но ничего не сказал. Посмотрел на дверь квартиры. Затем — снова на Могами. Выждал пару секунд и сжал ключи в кулаке. Наконец, отошёл к металлическим перилам площадки и опёрся на них спиной. — Я это вижу… — тихо сказал он, глядя в пол. — Хотелось бы мне сделать больше… Могами не желал ни говорить, ни слушать. Вообще ничего не желал, кроме одного: чтобы с языка окончательно и навсегда стёрлось это горькое «Не очень хорошо». Он встал у перил, рядом с надзирателем, на расстоянии вытянутой руки. Зажмурился, но не убрал голову, когда гибкие пальцы коснулись его волос.