Aristotle and Dante Dive Into the Waters of the World

МЫ УЖИНАЛИ В какой-то дайв-закусочной. “Кажется, прошла вечность. Мой дядя прислал мне фотографию, на которой он был у входа в это место. Он сказал мне сохранить её, чтобы не забыть. Тут был знак, на котором было написано ВХОД ЗАПРЕЩЁН МЕКСИКАНЦАМ, ЛЮДЯМ С СОБАКАМИ, БОСЫМ ЛЮДЯМ.” Мой отец рассмеялся. “По крайней мере, с первым пунктом мы разобрались. А что они имели против собак?” Не знаю, как он мог смеяться над всеми этими вещами. Он мог очень разозлиться на испорченный мир, в котором мы жили. Но в то же время он мог быть очень терпелив к этому миру. В нём была приличная доля цинизма. Но он не был злым человеком. Мы не разбили лагерь или что-то вроде того. Мы нашли хорошее место и просто развалились на земле в спальных мешках. Мой папа развёл огонь, взял пинту бурбона и зажёг сигарету. “Тебе не холодно?” “Мне нравится.” “Вот,” сказал он, “сделай глоток. Мы не расскажем маме.” Я сделал глоток и произошёл маленький взрыв. Я, должно быть, состроил лицо. “Ты не пьющий, да?” “Я ещё старшеклассник.” “Это не останавливает многих детей от выпивки. Ты хороший ребёнок. Я не должен называть тебя ребёнком. Ты больше не ребёнок.” Он курил сигарету и благодаря свету от огня он сделался моложе. Мы были такими незнакомцами друг для друга, отец и мальчик, которые жили в разных странах в одном доме. Он был нераскрываемой тайной. И хотя в нём были некоторые тайны, которые мне никогда не разгадать, теперь было нечто сокровенное между нами. И я чувствовал себя как дома. В небе были миллиарды звёзд. Миллиарды. Часть меня желала, чтобы Данте был здесь, тогда я бы мог обнимать его под этими звёздами. Может, мы с ним когда-нибудь придём сюда. Мы лежали в спальных мешках, в тишине, в зачарованности звёздами. “Я привёл твою маму сюда, когда я вернулся из Вьетнама. Мы с ней думали, что это ночь, когда мы запланировали тебя.” “Правда?” Мне нравилась мысль об этом. “Это правда?” “Очень высока вероятность. Может, и нет. Но мы с твоей мамой хотим так считать. Из-за звёзд над головой.” Была очень долгая тишина, но я знал, что мой отец сейчас был рад поговорить - а я хотел слушать. “Твоя мама - единственная женщина, которую я когда-либо любил. Я встретил её в первый учебный день у университета. Она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Она шла и разговаривала с подругой, и она выглядела такой невероятно живой. Я пошёл за ней в кабинет. У нас был урок литературы. Я пошёл в кабинет искусств и отметился на занятии. “Я сел сзади. Так было удобнее наблюдать. Она была такой умной. Мне кажется, профессор всегда спрашивал её потому, что она всегда могла рассказать что-нибудь интересное и это помогало обсуждению. Профессор любил проводить среди студентов обсуждения. Иногда я видел её в кампусе и ходил за ней следом издалека, чтобы она не заметила. “Я пошёл на Рождественскую вечеринку с другом в конце семестра. И она там была. Какой-то парень, красивый парень, приставал к ней. Я просто наблюдал, как она держалась. Она не была заинтересована. Но, казалось, ей было вполне комфортно и нескучно. Кто-то протянул мне пиво, и я пошёл на задний двор, чтобы покурить. На заднем дворе было много людей, и это, кажется, был декабрь, но на улице было не очень холодно. Я просто стоял там и наблюдал. И твоя мама стояла рядом со мной. ‘Итак,’ сказала она, ‘ты когда-нибудь заговоришь со мной или тебе просто нравится меня преследовать?’ “Мне было так чертовски неловко. Я просто не знал, что сказать. Поэтому, я сказал это: ‘Я никогда не находил слов.’ “‘Давай я тебе помогу. Я Лилиана.’ Она протянула мне руку. “Я пожал её руку и сказал, “Я Джейми.’ “Она просто смотрела на меня. И она улыбнулась. ‘В один из этих дней тебе придётся набраться мужества, чтобы поцеловать меня.’ Потом она ушла. Я почувствовал себя идиотом. И я просто стоял там - и до меня дошло, что я должен пойти за ней. Но когда я начал её искать, она уже ушла. Я спрашивал людей вокруг, видел ли кто-нибудь девушку Лилиану. Некоторые знали её, но они не знали её номер телефона. А потом та девушка подошла ко мне и протянула сложенный листок бумаги. ‘Вот её номер телефона. А если ты ей не позвонишь, я найду тебя и надеру тебе задницу.’ Эта девушка оказалась лучшей подругой твоей мамы, Кармелой Ортиз.” “Медсестра в моей школе.” “Да. Заноза в заднице. Но она привязалась ко мне за все эти годы. В итоге я наконец позвонил твоей маме. И в канун Нового Года, мы пошли на свидание. И той ночью я её поцеловал. И я знал, что женюсь на ней и никогда не поцелую другую женщину. Не то чтобы я так часто целовался. “Я всегда был наблюдателем. Всегда наблюдал. Если бы твоя мама и Кармела не подтолкнули бы меня, я бы никогда не женился на ней. И не только потому, что я был наблюдателем. Я был не её уровня. “Знаешь, во Вьетнаме меня звали Трутья. Это слово означает ‘форель’, но в сленге это тот, кто всегда наблюдает, всегда начеку. Я никогда не забуду того еврейского парня. Ему было почти двадцать. Он получил пулевое ранение, сильно истекал кровью, я взял полотенце, которое я взял с собой и приложил его к нему, чтобы помочь остановить кровотечение, я позвонил по рации медику, и они уже были в пути - но я знал, что этот парень не выживет. Поэтому я просто держал его в руках, он был холодным, он дрожал и сказал, “Скажи моим маме и папе. Скажи им, что мы с ними увидимся в следующем году в Иерусалиме.” И он умер, этот отсутствующий взгляд, присущий мертвецам, появился на его лице, когда жизнь покинула его. Я опустил его веки. Он был хорошим человеком. Он был хорошим солдатом. Когда я вернулся, я лично доставил это сообщение. Потому что он этого заслуживал. Потому что его родители этого заслуживали. Я никогда не забуду благодарность и боль написанные на их лицах. “Никогда не позволяй кому-нибудь говорить, что война это нечто прекрасное и героическое. Когда люди говорят война - это ад, война - это ад. Трусы развязывают войны, а храбрые борются с ними.” Отец замолчал. Я был рад узнать, что мои родители влюбились друг в друга. Я был рад, что моя мать нашла способ зашевелить тихого парня, который не стремился действовать. Я был рад, что мой отец смог поговорить о войне - хоть он и сказал очень мало о том, что там происходило. Я понимал, что война оставила его с болью, которая нашла себе пристанище в его сердце, та боль, которую никто не в состоянии вылечить и которая никогда не уйдёт.