Жизнь и приключения Логэйна Мак-Тира

      Кларель сидит за маленьким столом-бюро — даже её худые руки с трудом размещаются на краях столешницы — и методично ведёт записи в старом журнале с потрёпанной обложкой, время от времени бросая настороженные взгляды в сторону котла на соседнем столике, в котором мерно побулькивает зелье.       В комнате под самой крышей Западной башни крепости Адамант, вопреки невыносимой жаре снаружи, царит приятная прохлада: магия выручала Кларель каждый день жизни в пустыне, и благодаря этому обстоятельству она стала ценить дар Создателя даже больше прежнего. Жизнь в ордене Серых Стражей вообще заставила её на многое взглянуть по-другому. Она примирилась с собой. В Круге она чувствовала себя бесполезной: сиди себе на месте и подчиняйся тысяче правил, упаси, Создатель, храмовники подумают о тебе что-то не то. Орден тоже накладывает на неё обязательства, но и магический потенциал её здесь не загибается под гнётом запретов.       «Если хотите знать моё мнение: вы — сумасшедшая», — так провожал её Первый Чародей, когда она заявила о своём желании присоединиться к Стражам и покинуть башню Круга в Шюрно. Многих Стражей-магов рекрутировали в орден совсем молодыми, спустя пару-другую месяцев после Истязаний — Кларель же оставляла преподавание и звание старшего чародея, а потому ничуть не удивилась, когда коллеги и руководство Круга дружно покрутили пальцем у виска. Репутация у неё всегда была не ахти. «Ненормальная, она же просто убьётся», — качали головой целители Круга, когда слабая, хилая девочка настаивала на том, что желает стать магом разрывов. «На голову больная какая-то», — кривились сверстники, наблюдая за тем, как она всё своё свободное время посвящала молитвам. «Ты совсем обезумела!» —в ужасе воскликнула её единственная подруга, к которой Кларель, подававшая надежды юная магичка, блестяще завершившая Истязания, пришла просить о помощи, которая больше походила на план самоубийства: «У меня будет ребёнок. Он от храмовника. И ты должна помочь мне сделать всё, чтобы он не родился».       Она всегда поступала так, как считала нужным — и добивалась своего. Всегда, кроме одного-единственного раза, который доказал ей, что она способна прогнуть под себя хоть шюрносский Круг, хоть руководство Серых Стражей, но целую страну сломить она не в состоянии.       «Не страну, а одного конкретного человека», — напоминает самой себе Кларель каждый раз, когда мысли её возвращаются к Логэйну Мак-Тиру. Человеку, ставшему препятствием для них с Алисс точно так же, как когда-то для сотен и тысяч шевалье, пришедших на земли Ферелдена войной. Орлесианские Серые Стражи стремились туда с миром, но непреклонный человек, убеждённый в том, что может решать за всех, всё равно сделал всё, чтобы их не пустить. На протяжении всего года ферелденского Мора, строча письма день за днём и ворочаясь без сна ночами, Кларель мучила себя одним лишь вопросом: «Неужели этому упрямцу проще погубить себя и весь Ферелден, чем принять помощь и выжить?»       Когда она узнала о безрассудном — безумном — ужасном, почти предательском — совершенно прекрасном — поступке Стража-Командора Ферелдена, она ждала приезда Логэйна Мак-Тира, чтобы задать этот вопрос. Много раз воображала, как вцепится ему в лицо, оставит на дряхлых щеках глубокие борозды от ногтей (почему-то она воображала его себе именно глубоким стариком, заскорузлым, тупым, невыносимым). В красках представляла, как выцарапает ему глаза, как заключит его в дробящую темницу, как будет с наслаждением слушать хруст его ломающихся костей. Ей хотелось обрушить на него всю боль мира, лишь бы он понял.       А потом он приехал — немолодой, но моложавый мужчина средних лет, сильный и крепкий, даже слишком спокойный для тирана, который чуть не отдал на растерзание порождениям тьмы весь свой народ. Ворчливый, конечно, вечно бубнил что-то недовольно то про еду, то про язык, то про «орлесианский дурной характер» — но он не показался Кларель настолько отвратительным, каковым рисовало ей воображение весь прошедший год. И за первые три месяца его пребывания в крепости Адамант ничего не изменилось. По-прежнему не меняется.       А ещё — и это злит её до сих больше всего на свете — они со Страудом спасли ему жизнь. Она ненавидит себя — ненавидит за то, что оказалась неспособна ненавидеть Логэйна.       Дверь в лабораторию, вечно приоткрытая из-за сломанного замка, распахивается шире. Кларель слышит тихое поскуливание и сразу понимает, кто наведался в гости — ещё одна причина, по которой образ Логэйна Мак-Тира, тирана и монстра, так расходится в её сознании с образом, который она наблюдает каждый день на протяжении последних трёх месяцев. Адалла. Его собака. Вчерашний щенок, на боевого мабари с каждым днём похожа всё больше, но ещё непослушна. И неприлично мила. Шарится по всей крепости, лезет ко всем с ласками, лижет руки. Невозможно её не любить. «Каков хозяин, такова и собака, говорят. Вероятно, ошибаются», — с горечью думает Кларель каждый раз, когда Адалла приходит к ней выпрашивать сырные корки или требовать почёсываний.       На этот раз Адалла тащит в зубах кусок сырого мяса, который, вероятно, украла с кухни.       — Ох, вот же ты дурочка… Нет. Нет, не смей класть это мне на колени. Убери сейчас же, — строго велит ей Кларель. Адалла не слушается, норовит плюхнуть сочащийся сукровицей мясной шмат прямо ей на мантию. Приходится рукой отодвинуть собачью морду, следом хочется погладить, почесать за ухом.       — Адалла! — громыхает в коридоре знакомый голос, и настроение Кларель портится с каждой секундой всё больше. «Создатель всемогущий, хватает того, что этот невыносимый человек через ночь топчется по крыше башни и мешает мне работать!» — гневно думает она и вскакивает с места. Собака пытается гавкнуть сквозь мясо, зажатое в зубах, и вместо лая издаёт натужный сдавленный звук.       — Адалла! — голос звучит уже тише; в лабораторию заходит Логэйн Мак-Тир, и Кларель, как бы ни хотела, не видит в его вечно угрюмом лице откровенного гнева. Скорее, вечную усталость.       — Вот она где. Я… кхм, прошу прощения. Адалла, ко мне, — при каждой их встрече Логэйн словно теряется, а Кларель становится нарочито, чопорно вежливой и раздражает сама себя.       — Ничего страшного, — вот и теперь она демонстративно ласково почёсывает собаку и борется с собой, чтобы не покривиться, и со стороны это наверняка похоже на плохо сдерживаемую улыбку, и Кларель злится.       — У вас славная собака. В ней есть особый шарм, даже когда она дурно себя ведёт и вымазывает всё вокруг в слюнях и кровище.       — Очень орлесианское замечание, — сухо комментирует Логэйн и присвистывает. — Адалла, кому говорю, ко мне!       У Кларель клокочет в груди; со стороны она всегда выглядит непроницаемо спокойной — «как мученица», вечно шутит Страж-Командор Фонтен и добавляет, что «потому-то и берёт её с собою на важные встречи» — но теперь ей хочется высказаться, наградить Логэйна, очевидно презирающего Орлей и орлесианцев, ещё большим презрением в ответ, но она не успевает. Шальная собака мчится к двери, на полпути слышит голос хозяина, резко разворачивается, скользит когтями по каменному полу и толкает задом дверь.       — Нет, ох, нет! — Кларель бросается остановить Адаллу, надеется хоть что-нибудь сделать, но не успевает. Видит, как Логэйн протягивает руку, чтобы придержать дверь — тщетно. Раздаётся жалобный лязг сломанного замка, и самообладание Кларель скрипит так же натужно. Она на грани.       — Замечательно! Просто великолепно! Поздравляю, теперь мы заперты здесь по вине вашей питомицы, — она отворачивается обратно к бюро, обхватывает плечи руками, нервозно закусывает губу. Надо срочно что-то придумать, иначе она выскажет нежданому гостю всё, что давно хотела.       — Собачьи боги тебя забери, Адалла... — вздыхает Логэйн и обращается ко Кларель. — А чар для открытия замков у магов, что, не наблюдается?       — Не наблюдается, — Кларель едва ли не рычит в ответ — теряет терпение. Логэйн многозначительно прочищает горло и принимается ковыряться в замке. Параллельно он отчитывает собаку:       — Вот что мне с тобой, такой дурой, делать? И какого рожна тебе тут понадобилась, м? Я кого спрашиваю, морда?       Собака отвечает виноватым поскуливанием; обернувшись, Кларель видит, что хозяин всё равно ласкает её и гладит.       — Почему? — вырывается у неё само собой. Она вновь разворачивается к Логэйну всем телом, и он замирает от стального дребезжания её голоса, от пронизывающего взглядя её глубоко посаженных карих глаз. — Ответьте мне. Я желаю знать — я требую вашего ответа. Почему вы так поступили?       Губы её дрожат; она хочет его ударить.       — Как? Погладил собаку? — скептически интересуется Логэйн и вновь возвращается к замку, раскручивает винты при помощи ножа, спрятанного доселе в сапоге.       — Да при чём здесь ваша собака! — под неодобрительный скулёж Адаллы Кларель с треском колотит кулаком по столешнице своего бюро, и столик поскрипывает от приложенной силы. — Если бы вы только знали, сколько писем было написано в Ферелден. Лично вам! Эти письма писала я. Под диктовку Стража-Командора, но я! Вот этими самыми руками, которые только что приголубили вашу псину. И ни разу...       Её душат слёзы; ей страшно представлять, сколько жизней они могли бы спасти, если бы человек, который нынче так спокойно отвечает ей, соизволил ответить хоть на одно письмо.       Запчасти замка гулко бряцают о каменный пол, и сердце в груди Кларель обрывается.       — Похоже, теперь мы свободны, — Логэйн стоит спиной к болезненно худой, маленькой, переполненной гневом жещине, но по тону его голоса она догадывается, что речь он ведёт вовсе не о замке и не о двери. — Прошу прощения за беспокойство.       И добавляет, уходя:       — Холодно у вас тут.       Адалла с громким лаем бросается следом за ним в коридор. Кларель смотрит на оставленный собакой на полу кусок мяса, и ей становится дурно.       «Будь ты проклят, Логэйн Мак-Тир», — думает она ушедшему вслед.