Temiz

Onay – тур. одобрение

— Мне не нужно твое одобрение! Не нужно! Я не боюсь тебя!        Чагла с громким вздохом, от которого можно было задохнуться, проснулась самым резким образом, с ужасом распахивая глаза. Кожа покрылась липким потом, а горло пересохло. Всеми фибрами души и тела она ощущала как волосы, одежда, как все решительно прилипло к ней, будто бы это кошмар прилип не только в мыслях, но и наяву. Тело сковало, а паника увеличивала сердцебиение до ненормального ритма. Если бы вместо сердца был двигатель, то на нем можно было бы спокойно улететь до Луны и обратно. Чагла старается успокоиться, заставить сердце перестать стучать так, чтобы это перестало быть слышно в соседнем квартале. Мысленно считает до десяти, надеясь, что это поможет, угомонит все, что встало на дыбы из-за стресса. Её донимали кошмары, особенно в периоды сильного волнения, когда крутило живот и кружилась голова. Однако сейчас Чагла не могла сказать, что сильно волнуется. Вернее, волнуется, но не настолько. Если ей и снилось что-то ужасное, то, как правило, это были не монстры и приведения, которых способен нарисовать и оживить человеческий разум. Донгель донимали бытовые кошмары: убийства, аварии, насилие. Демонов из собственного сознания уничтожить можно, они выдуманы, а что делать, если это те демоны, которые не из воображения, а из жизни?        Себя можно сколько угодно убеждать в том, что ничего не страшно, но когда наступает момент и страх липким слоем оседает на кожу, когда безумно страшно и невозможно пошевелиться, то никакие убеждения не сработают и никак не повлияют на ситуацию. Человеческий разум может сколько угодно создавать уродливые образы разной нечисти и монстров, которые крадутся по коридорам и прячутся под кроватью, но настоящие чудовища, как правило, живут не в лесах или подвалах, а за стеной, ходят по улицам и пьют кофе, а после убивают и насилуют с особой жестокостью. Для многих чудовищами были те, кто носил на своей руке метку пси. И страх чистых был оправдан. Чистые беззащитны перед теми, кто может управлять огнем или водой, слабее перед ними и потому боятся. Конроль над теми, кто может в порыве гнева погубить всех - причина, по которой Совет так отчаянно пытался наложить всё больше рамок на псиоников.       На часах слишком рано, нет даже трёх ночи, но заснуть не выходит. Стоит закрыть глаза, как всплывают образы из прошлого. Донгель бежит от этих воспоминаний как от самого страшного кошмара. Ей действительно страшно, ведь перед собственной памятью она бессильна. И ей действительно боязно, что будет повторение тех событий, которые осели в её душе тяжелыми камнями. — Если ты не перестанешь так рьяно лезть в следствие, то нас ждут плохие последствия,— мужская рука с силой дёргает её на себя, заставляя остановиться. — Если я перестану это делать, то всё застынет, следствие будет тянуться годами! Ты этого хочешь? Чтобы растеряли всех, кто за этим стоит, да?!— Чагла хмурит брови и вырывает руку, не собираясь останавливаться ни в буквальном смысле, ни в переносном. — Ты идёшь наперекор всем, Чагла, прекрати, это может плохо закончиться,— Синан пытался вразумить взбалмошную девицу, которая настырно двигалась в ту сторону, в которую хотела. Чагла была слишком упертая и своенравная, её так охватила идея найти и наказать виновных, что она не останавливалась ни на мгновение. Синан Оздемир был первым и последним человеком, который мог иметь на неё хоть какое-то влияние, потому что они очень давно были связаны весьма прочными нитями тёплых взаимоотношений между семьями. Однако относительно недавно начало зарождаться нечто похожее на романтику.Чагла не была из тех, кто мог посыпаться от комплимента или растаять от букета цветов. Синан знал её как свои пять пальцев и умел находить подход, но после смерти отца Донгель начала выходить из под его контроля. Несносную девчонку хотелось оградить от неприятностей, но Чагла сама шла к ним, минуя любые пути.       Оздемир был выходцем из семьи юристов, родители имели и деньги, и влияние, активно поддерживали как семью Гювенов, так и Донгель. Отец Синана приходился родственником матери Чаглы, что не могло не повлиять на их знакомство и отношения. В этом маленьком мире, который для себя создали бывшие турки, всё было очень взаимосвязано и каждый был как-то связан с кем-то ещё теми или иными родственными узами. Найдя что-то общее и поверив в то, что это общее едино для определённой группы, выходцы из доштормовой Турции верили, что они едины по этому признаку, который раньше называли национальностью. Теперь же в этом не было никакого смысла, но люди цеплялись за это, веря, что единство возможно хотя бы так. — Чагла, ты можешь сделать ошибку, если пойдёшь дальше, оставь следствие,— Синан не терял надежды, старался вразумить Донгель, но та шла дальше, глядя только перед собой. — Если не можешь поддержать меня, то просто не мешай, Синан. Я справлюсь без тебя,— в серо-зеленых глазах читается что-то очень жестокое и резкое. Молодой человек слегка отшатывается от девушки, которую ещё буквально вчера утешал после смерти отца, а сегодня едва верил во всё услышанное. Оздемир отходит в сторону, пропуская Чаглу вперед, кивая в сторону, куда она так рвалась. — Ты вольна делать что угодно, не хочу быть причиной твоих неудач,— они расходятся. Донгель меняется по щелчку пальцев, становится черствой и бескомпромиссной, наводит ужас на полицию и впервые заявляет о себе не как дочь погибшего политика, а как самостоятельная единица на большой арене политических игр. Ей больше не семнадцать, она больше не нуждается в былых теплых объятьях и утешении. Чагла шагает уверено и не боится последствий, потому что уверена в своей правоте. Синан искренне не хотел для неё такого будущего, которое унесет её в политику и Совет, надеялся, что она оступится и испугается, передумает. Но Чагла будто бы нашла для себя бессмертие, шла напролом и вводила новые правила для жизни тех, кто уничтожил её беззаботную жизнь. Она не знала ничего другого, кроме мести, так желала отомстить, доставить столько боли, сколько испытла сама, если не больше, что эта месть заслонила ей глаза. Донгель делала всё, чтобы виновные страдали, чтобы страдали те, кто им близок и дорог. — Ты стала монстром, Чагла. Я не узнаю тебя,— Синан не мог поверить в то, что видел. Он хоть и ушёл из жизни Донгель, как мужчина и спутник, но продолжал следить за ней. Милейшее сущесство с рыжими волосами и зелеными глазами превратилось в самого жуткого монстра, который питался страданиями людей,— Хорошо, ты добилась казни тех, кто устроил и выполнил покушение, ты даже нашла тех, кто это заказал. Но их семьи? Что они тебе сделали? Донгель молчит, потирая лоб ладонью. Возможно, что она переборщила, но она спать спокойно не смогла бы, оставь хоть кого-то беззаботно жить. Ей хотелось знать и видеть, что все, кто был причастен к убийцам родителя, существуют, а не живут. — В чем были виноваты дети или ... черт возьми, родители? Ты понимаешь, что ты разрушила столько людей?! И ради чего, скажи?!— Синан не мог поверить в то, что помимо исполнителей и заказчиков пострадали их семьи, которые в одно мгновение были разрушены: шахты, интернаты, изнурительные работы, суды и пара сфабрикованных дел за инакомыслие разрушили тех, кто даже не ведал о том, что произошло. Оздемир с ужасом смотрел на то в кого превратилась та девушка, которую он даже успел полюбить, пусть и не самой пылкой любовью. — Чагла, ты... — Замолчи, Синан! Замолчи!— она взрывается, подрываясь со своего места,— Мне не нужно твоё одобрение! Не нужно! Я не боюсь тебя! Ты не моя совесть, понятно?! Звон стоит в ушах, Чагла сама не ожидает такой реакции на всё услышанное, вспыхивает и замирает, когда по помещению разносится странный, но такой знакомый звук, который оглушает на мгновение, а после Чагла понимает – это выстрел. Она с ужасом смотрит на молодого человека, который каким-то образом пустил пулю ей в бок, а после звучит ещё один выстрел и перед ней уже не стоит, а падает, медленно, как в фильмах при замедленной съемке, мужское тело. Кровь ручьем льет из его груди, лицо становится белым, а сам он еле дышит, с шумом опускаясь на пол. — Не хочу, чтобы ты несла боль и разрушения,— хрипло произносит Синан, наблюдая за тем, как истекает кровью и некогда любимая девушка, и он сам, сипло дышит, вбирая в легкие кислород, который никак его не спасет. Чагла чувствует, как боль стремительно сковывает её, как помещение пропитывается запахом железа и как красные пятна крови растекаются по бежевому ковру. Она старается зажать свою рану, старается хоть что-то сделать, но понимает лишь то, что она бессильна в этой ситуации. Её не спасти, кровь хлещет так, что она слабеет за доли секунд. Где-то фоном, будто из под толщи воды, она слышит шум шагов, слышит как отворяется дверь, но уже ничего не понимает. Глаза не воспринимают ничего, некая белая вспышка ослепляет и ей кажется, что наступил конец. Ещё более глупый и несуразный, чем у её отца.        Шрам неприятно зачесался, когда воспоминания атаковали с новой силой. Одно и то же уже несколько лет. Синан пытался убить её, но убил лишь ту часть в Чагле, которая ещё хоть сколько-то могла доверять людям. Уничтожил все милое и светлое, что эта особа когда-либо могла питать к людям. Синана спасти никто не смог, он стрелял так, чтобы умереть и остаться безнаказанным, а Донгель повезло, потому что из-за её жестикуляции пуля не задела жизневажные органы, но серьёзно ранила, большая потеря крови и разного рода травмирование тканей. После реабилитации Чагла узнала, что единственным человеком, кто активно агитировал против всех её правок и идей, кто мутил воду против неё же и её отца был Синан Оздемир, человек, которому она доверяла и к которому успела проникнуться симпатией и привязаться. Оздемир не поддерживал идеи Мурада Донгеля, не был причастен к его смерти, но активно помогал семьям тех, кого желала изжить со свету Чагла. С ужасом и жгучей обидой Донгель приняла всё то, что до нее донесли. "Хорошо, что я не успела в него сильно влюбиться,"— единственная мысль, которая возникла в голове, когда Чагла уложила все новости внутри себя. Эта любовь разрушила бы её и она просто потерялась в своих чувствах к тому, кто идет против неё. Пришлось бы выбирать: дело всей жизни или любимый человек.       Воспоминания утягивают в сон, но он не отличается качеством, совсем не крепкий и от малейшего звука можно проснуться. Чагла ощущает озноб, не выспалась и теперь целый день будет наперекосяк. Она не ощущает ни волнения, ни страха, ни чего-то ещё. Приходится пересилить себя и добраться до ванной комнаты, чтобы хоть как-то растормошить сонливость. Тяжесть в голове и ломота всего тела тормозили всю деятельность. Хотелось как можно скорее собраться и покинуть дом, казалось, что таким образом разум смогут покинуть тяжелые мысли, напитанные не самыми приятными воспоминаниями. Не спасает даже чай, который любезно ставит на стол Лейла. Её нельзя было назвать гувернанткой, потому что она являлась двоюродной тетей, но при этом она держала весь дом в порядке и чистоте, всегда возилась на кухне или на заднем дворе, да и давала большому дому хоть какой-то намек на жизнь. Без неё было бы ужасно тоскливо и одиноко. Лейла Айдан была настоящей душой огромного дома, в котором на ночь появлялась Чагла. — Всё как ты любишь, güneşim, черный чай с клубникой, двумя ложками сахара и молоком,— Лейле было уже много лет, она не была утонченной, как мать, не имела ученых степеней или выдающихся наград как отец. Она была медсестрой и много времени проводила в детском отделении, а когда случилась беда, то была первой, кто протянул руку помощи, поскольку всегда была близка с двоюродной сестрой. Лейла знала Чаглу, как свои пять пальцев и безумно любила Донгель просто за то, что та есть. — Надеюсь, что это меня хоть чуть-чуть, но взбодрит,— усаживаясь за стол, Чагла слабо улыбается, поражаясь тому, что у этой женщины всегда были силы и улыбка, она никогда не жаловалась и всегда дарила заботу. "Вечный источник света,"— про себя отмечала Чагла, наблюдая за тем, как Лейла порхает по кухне. — Сегодня важный день, тебе стоит хорошо позавтракать, Чагла, вернёшься поздно и снова свалишься в постель,— женщина подвинула тарелку, давая понять, что от завтрака не убежать, более того, правда в её словах была. Чагла прекрасно понимала, что явится она неизвестно во сколько, да и вряд ли будут силы и желание для того, чтобы поесть. — Спасибо,— она мягко улыбается, стараясь найти в себе хоть какую-то инициативу, чтобы все-таки начать прием пищи. По-прежнему крутило живот, а в голову лезли разные мысли.        Серое небо будто бы хмурилось на Нью-Пари, в точности, как это делал Мартен. Новый день не нёс в себе радости, не было ничего такого, что могло бы заставить хоть чуть-чуть сменить мысли и подумать более позитивно, Иво был уверен, что сегодняшний день голосования не принесёт никому ничего хорошего. Из головы никак не могла выйти Чагла Донгель со всеми своими правками и идеями. Иво не мог отделаться от мысли, что ею кто-то искусно управляет. — Месье Мартен, Ваш кофе,— Вейс вошла настолько бесшумно, что он не сразу почувствовал присутствие секретаря. — Спасибо, Даниэль,— не отрывая взгляда от экрана монитора, отозвался Мартен. Запах крепкого кофе разлетелся моментально по всему кабинету, наполняя пространство теплом, которого тут никогда не было. Иво вновь вернулся мыслями к тому, что Донгель марионетка в чужих руках. Однако эту теорию развеял Жонсьер, который явился с отчетами и не мог не поведать всего, что знал о самой молодой участнице Совета. — Чагла Донгель лишь кажется слабой и хрупкой, Иво. Не бери во внимание ни внешность, ни возраст. Она не останавливается ни перед чем,— Марк говорил спокойно и убедительно, складывая свои тонкие пальцы в замок,— Дело её отца прошло через меня. Знаешь, я был рад, что оно пошло дальше, потому что настолько настырного и упрямого человека ещё надо было поискать. Дотошная и упертая. Наводила ужас на всех, лезла в каждое дело, постоянно ездила из одного управления в другое. Она может с легкостью свести с ума кого угодно. Иво криво усмехнулся, глядя на то, как самый дотошный и принципиальный человек Инквизиции отзывается о ком-то точно так же, как отзываются о нем за спиной. — Чем она наводила ужас?— Иво стало даже интересно. Чагла потеряла отца в семнадцать лет, неужели полицию могла напугать столь юная особа? — Тем, что высасывала все силы. Она так лезла в это дело, так старательно искала виновных, что было просто страшно, ей всего семнадцать, а она способна заткнуть кого угодно за пояс своим рвением, своими доводами. Это не нормально, она должна была быть убита горем и обеспокоена своей судьбой, ведь её хотели забрать в интернат, а она лезла и лезла в следствие,— Жонсьер фыркнул. Что тогда, что сейчас Донгель вызывала в нем противоречивые чувства. Он сталкивался с ней лично всего пару раз и больше не желал таких встреч. Ему не нравилась Донгель, которая была настоящим дьяволом, вершившим судьбы людей, действуя чужими руками, поскольку все приговоры шли через Инквизицию, а не через личный кабинет Донгель.        Марк не разубедил друга в том, что Чагла самостоятельно двигается в своем деле. Тема с интернатом тут же была поднята, Вейс быстро нашла информацию о том, что до своего совершеннолетия Чагла Донгель была под опекой семьи Озана Гювена, а точнее – Ферит Гювен оформил на себя все заботы касательно дочери своего близкого друга. Это не казалось странным, если учитывать то, какая близкая связь виднелась между этими семьями, но теперь некоторые вещи казались Мартену очень очевидными. Что если Чаглой правит Ферит? Иво почему-то думал об этом все то время, пока лично не столкнулся с причиной своих раздумий лицом к лицу. По крайней мере, ему так казалось, поскольку встретиться с человеком, о котором думаешь последние часов десять, на служебной парковке – это то же, что встретить человека из своего сна после пробуждения. Машины припаркованы на двух разных площадках, друг напротив друга. Мартен смотрит на Донгель, которая только явилась, а Чагла сверлит взглядом Иво, который вот-вот должен уехать. Он никогда ещё не мог ощущать её настолько близко, как сейчас, как будто бы они и правда столкнулись нос к носу, а не стояли на расстоянии пару метров. Иво медленно кивает в знак приветствия, наблюдая за тем, как ему кивают в ответ. Он только сейчас замечает то, что у Донгель много охраны, с ней всегда больше людей, чем с ним. И это почему-то вызывает слабую усмешку, которую он тут же в себе подавляет. "Ей хватило бы и пары псиоников для защиты, а не такой толпы чистых,"— Мартен наблюдает за тем, как Донгель скрывается за спинами своей же охраны, покидая подземную парковку. Он не осуждает её за такие меры безопасности, как куча телохранителей, две машины и прочие ухищрения. Чагла Донгель человек и переживает за свою безопасность, что вполне себе нормально. Но было в этом что-то странное, что-то напоминающее паранойю. Он всего мгновение смотрит в спины охраны и четко ощущает запах парфюма, исходящий от политика – запах востока, к которому она так тяготеет: бергамот, ладан, ирис, ваниль и мускус. — Многие уже проголосовали, месье Мартен только что покинул нас, не стал задерживаться,— ажиотажа не было, но Чагла все равно волновалась, медленно шагая в ногу с Роджером. Этот человек обожал голосования, возможно, по причине того, что всегда на них выигрывал. Донгель не могла голосовать за то, что предложила, как и сенатор, однако это никак не исключало её нахождения в зале самого голосования. — Вы проделали большую работу, мадмуазель Донгель, я был рад поработать с Вами,— Джеймс улыбается, не скрывая своих эмоций, поскольку никогда не стремился носить маску безразличия. В этом была его главная особенность и отличительная черта от остальных,— Для Вас не будет сюрпризом собственная победа, верно? — Я не уверена в победе. Может случиться так, что многие поддерживают меня здесь и сейчас, но за спиной говорят о том, что я не права. — Действительно ли Вы так думаете или это неуверенность говорит за Вас? — Я действительно так думаю, месье Рождер. Нельзя быть уверенным ни в ком и ни в чем на все сто процентов. Они оба стихли, глаза сенатора, от природы синие, чего нельзя было встретить в доштормовое время, а сейчас это было нормой, моментально почернели. Он задумался, поворачивая голову в сторону панорамного окна, обдумывая свои мысли, родившееся от слов девушки. — Пример моим словам может послужить Эдриан Флоренс,— Чагла все-таки решилась нарушить тишину, обращая внимание сенатора вновь к себе. — Это плохой пример, Чагла,— мужчина впервые обратился к ней по имени, что было крайне неожиданно,— Эдриан не самый надежный человек не только в работе, но и в жизни. Его личные разногласия с церковью влияют на его политические взгляды. Сегодня он защищает псиоников, потому что ему это выгодно, а завтра нет. Стоит Мартену на него косо взглянуть, как он тут же меняет свое мнение и делает назло Приору те или иные заявления. Это не самый достойный пример, не стоит думать о Флоренсе, поверьте, он того не стоит. Игра слов позабавила Донгель, она слабо, но искренне улыбнулась. Все сказанное Роджером немного, но успокоило. Однако Чагла почувствовала крайне нездоровый интерес к тому, что озвучил сенатор. — Эдриан зависим от месье Мартена?— упоминание главы инквизиции почему-то не прошло мимо, как и недавнее предложение Эдриана убрать Иво, пусть и на какое-то время. Само слово «зависимость» звучало так странно в этом контексте, что даже Рождер усмехнулся. — Эдриан зависим от своих внутренних демонов, которые меняются со скоростью света,— мужчина слегка морщится, потому что личность Эдриана Флоренса крайне противоречива,— Он не идет на поводу у своих принципов или чего ещё. Выбирает то, что выгодно для него, но суть этой выгоды не понимает никто. Иногда казалось, что выгоды не понимал даже сам Эдриан, который действовал импульсивно и необдуманно. — Что касается его связи с Мартеном, то тут все просто. Флоренс считает, что они за одно, когда идет против всех. Предполагает, что он такой же, как и Приор. Но это его самое глубокое заблуждение, потому что ему очень далеко до месье Мартена. У Приора есть чёткая позиция и мнение, Флоренс же мечется всю свою жизнь.        К вечеру все голоса были собраны и их начали пересчитывать. Ожидание тянулось как нуга в конфете, которую надкусил Озан. Его квартира в Центре стала пристанищем для всех, кого он считал своими близкими людьми. Более того, он искренне волновался за ближайшего и самого верного друга, зная, что Чагле не стоит оставаться одной в такой момент. — Ещё пара часов и мы все узнаем, осталось недолго,— Ферит Гювен уселся напротив сына, подвигая к себе чашку с кофе. — Ты отказался от крепкого, почему? Такой повод ведь,— Озан кивнул на бутылку дорогого алкоголя, который распивал сам. Гювен-старший лишь отмахнулся, размешивая сахар. — Чагла, ещё чая?— обернувшись через плечо, Ферит кивнул на небольшой стол, который организовала невестка. Самой Лейлы не было видно, но оно и к лучшему, ей не стоило подвергать себя волнениям, а в огромной гостиной оно было повсюду. Невозмутимость, которую Донгель пыталась сохранять, все реже мелькала возле нее. Повертев в руках армуд, в котором уже не осталось чая, Чагла вновь загрузилась не самыми приятными мыслями. Ей казалось, что всё обернётся против неё, что слова Флоренса правдивы и именно она станет главным врагом Нью-Пари. "Это ведь возможно, нельзя исключать такого поворота событий,"— про себя подумала Донгель, не услышав того, как к ней подошли со спины. Озан протянул подруге очищенный мандарин. Чагла обожала мандарины и могла запросто опустошить огромную тарелку с ними. Как только их признали гипоаллергенными, то на этот фрукт резко вырос спрос. Дефицит оранжевого диетического продукта был таким же, какой можно представить себе в далекие доштормовые годы. — Кажется, ты приуныла,— негромко отозвался Озан, усаживаясь рядом. Диван стоял параллельно огромному панорамному окну, можно было наблюдать за тем, как живет Нью-Пари. — Немного задумалась,— он слегка толкнул её в бок, привлекая внимание, Чагла никак не отреагировала, продолжила смотреть перед собой. — Выбрось всё из головы. Ничего не изменить уже,— он был прав. Уже ничего не изменить и никак не отмотать время, нужно лишь ждать. При всем желании Чагла не могла бы сейчас повлиять на то, что происходит с голосами. — Когда мы были детьми и играли в прятки, ты очень любила прятаться так, что тебя приходилось искать дольше всех,— Озан откинулся на спинку дивана, разглядывая профиль подруги,— С годами ничего не изменилось. Тебя нужно искать дольше всех, когда ты погружаешься в себя, Чагла. Уходишь на самое дно своих мыслей и зарываешься в скорлупу. Сравнение вызывает слабую улыбку на женском лице, Донгель едва заметно кивает, оборачиваясь через плечо к приятелю. — Но ты всегда меня находил, что тогда, что сейчас,— на дне посуды уже не осталось чая, Чагла слабо усмехается своим же словам, оставляя пустой стакан. Гювен-младший кивает в знак согласия, давно осознав, что у него нет выбора, придется находить эту рыжую девчонку, сколько бы лет ей ни было. Даже сейчас, в людном помещении, она предпочла сидеть в одиночестве, как будто бы не являлась центром событий, как будто бы не она отписывала новый закон и двигала его в массы.        Все «за» и «против» были пересчитаны по всем правилам и выдержкам закона, результат обнародован в час ночи, однако только утром поднялась первая волна негодования, прошедшая по общественности мелкой зыбью. Не было удивительно то, что голосов за нововведения оказалось больше. — Это было ожидаемо,— умозаключение вышло сухим, Мартен перевел взгляд с рабочего стола компьютера на Гектора. Начальник охраны выглядел собранным, но не нашелся с ответом. Он правда не знал что сказать, поскольку не понимал насколько сильно новые правила жизни для псиоников ударят по остальному населению. Вроде бы ничего такого ужасного, но, с другой стороны, правки были не самыми мягкими. Баретти предпочел не комментировать результат голосования. — Мадмуазель Донгель своего добилась,— Иво был уверен, что всё так и будет, прекрасно осознавал, что из десяти опрошенных, все десять будут голосовать за принятие новых правил. Но это не так удивляло, сколько Мартен пытался понять одну простую истину – как Донгель получалось подбирать слова, что на них велись. Как она обходила все эти правила и законы божьи, оперируя тем, что общество хоть и едино, но все же не до конца. Кто ею так грамотно управлял и не выдавал себя? — Месье Мартен, встреча через полчаса, нам лучше поторопиться,— негромко отозвался Гектор, который все же желал прервать этот мрачный поток мыслей своего начальства. До хорошего это не довело бы.        Радости от результата сама Чагла не испытывала. Вернувшись домой под утро, она тут же рухнула в постель. Если Озан и его отец были счастливы, некоторые из их близких сторонников тоже кинулись праздновать данное событие, то Донгель исчезла с первыми лучами солнца. Ожидание изматывало, её нервная система не была железной, усталость очень сильно дала о себе знать, поэтому Чагла просто провалилась в сон, впервые позволяя себе проспать целый день. Однако ощущение эйфории её не накрыло даже после сна. Складывалось ощущение, что ничего не произошло. — Так бывает, когда добиваешься чего-то, чего очень давно желал,— Лейла успокоила её, когда заваривала чай с мятой и яблоком, Чагла лишь слабо улыбнулась, укутываясь в плед. Впервые дома было так тепло и уютно, как будто бы ей снова лет шестнадцать и её не ожидают важные дела и тонны документов. — Ты получила одобрение большинства, Чагла,— тема голосования не могла бы сойти на нет, даже Лейла, которая корпела над чаем, задевала столь острую тему,— Это о многом говорит. — О чем же?— Чагла усмехнулась, наблюдая за тем, как родственница старательно нарезает яблоко на мелкие кусочки. — О том, что ты на правильном пути. Мурад гордится тобой, глядя с того света,— женщина взмахнула рукой вверх, поднимая глаза к потолку, будто бы там и правда можно было узреть покойного главу семьи. Чагла поддалась влиянию Лейлы и посмотрела тоже вверх, хоть никого там и не увидела. Стала даже смешно, что она так легко поверила в то, что увидит на потолке лицо родителя. Их диалог был прерван звуком оповещения, Чагла отвлеклась на короткое сообщение Озана. «Включи телевизор. Это срочно»        Не очень долго думая, Чагла быстро выполнила просьбу приятеля и была очень неприятно удивлена. Любой канал, который она пыталась найти не транслировался. Перед глазами всплывала голограмма, которая распространилась по всему городу. Метка пси, которую ставят всем псионикам, которая навеивает ужас на многих чистых и заставляет кривиться, во весь экран горела в доме той, кто выступила за жесткий контроль над теми, на чьей руки такая метка. Чагла нервно сглатывает, понимая, что ни звука, ни движения нет – картинка и не более. Но почему-то становится не по себе. Почему-то внутри что-то колет и она просто выключает телевизор, не обращая внимания на причитания Лейлы. Донгель хватает телефон и первым же делом набирает Гювену-младшему, исчезая из дома. Ей так не хотелось будоражить Лейлу ещё больше, поэтому все резкие и не самые приятные слова хочется унести от неё подальше. — Чагла… — Что это всё значит?!— она перебивает его, не позволяет Озану договорить, нагло затыкая мужчину,— Как это вообще возможно?! Что за чертовщина, Озан?! — Если бы я сам мог знать!— Озан повышает голос в ответ. Он нервничает, это слышно по его дыханию, которое сбивается,— Ты живешь за городом и не видишь, что в центре! В каждом окне моей квартиры эти чертовы метки, Чагла! Моя жена беременна и сидит вся в слезах, потому что всё это её очень пугает! — Как это возможно?! Как?— зеленые глаза мечутся по очертаниям заднего двора: скамейка, клумба, чуть дальше тропинка к саду. В голове не укладывалось то, что кто-то так легко и просто смог завладеть всеми голограммами этого города. — Откуда мне знать?! Пусть с этим разбирается Инквизиция, завтра же подниму этот вопрос,— Озан фыркает, тишина поглощает, волнение немного сходит на нет, но тотального успокоения нет и быть не может. Донгель понимает, что слишком эмоционально среагировала, поддалась панике. — Прости, Озан. Я слишком вспылила,— уже спокойнее отзывается Донгель, усаживаясь на скамейку. На улице прохладно, но ей плевать на то, что уже давно не май месяц,— Слишком неожиданное явление. Я подумала о самом худшем. — Побойся единого, Чагла. Они не смогут поднять восстание,— по фоновым звукам было слышно, что Гювен закурил, отбросив зажигалку,— Они не сделают этого. — Почему ты так в этом уверен?— Чагла нахмурилась, убирая прядь рыжих волос за ухо. Ветер пронизывал до костей, хоть и был не таким уж сильным, но ощущение холода все-таки присутствовало. — Не знаю. Просто уверен. Им не позволят этого сделать,— несколько отстраненно отозвался мужчина, выпуская дым. — Кто не позволит, Озан?— складывалось впечатление, что Озан что-то знал и о чем-то не договаривал. Донгель нахмурилась, застыв в ожидании. — Не знаю … наверняка, есть среди всех этих телекинетиков и аквакинетиков какой-то главный. Он не позволит сломать систему. Что их тогда ждёт?— Озан звучал очень странно, выпускал дым и просто говорил мысли вслух, которые не очень вязались с реальностью. Во время стресса он мог нести всякого рода несвязную ересь, поэтому Донгель не особо напрягалась. Но сейчас она ощущала, что в словах приятеля есть какая-то здравая мысль, как будто у пси-общества есть свой предводитель, о котором мало кому известно. И это почему-то набирает обороты в её голове, мысль ширится и множится, не позволяя себя выкинуть. Чагла хмурится, поскольку только построения теорий о пси-обществе ей не хватало. Это вообще последнее о чем ей хотелось бы размышлять, тем более поздним вечером.        Все мысли приводили Донгель к одному единственному человеку, который, наверное, мог бы ответить хотя бы на часть её вопросов. Каждый раз, думая о псиониках, её разум невольно рисовал образ Приора Мартена, самого скрытного и замкнутого человека, которого только мог знать этот свет. Она была уверена, что он был, возможно, не единственным, но точно первым человеком, который проголосовал против её нововведений. Донгель хмурится, когда голова соприкасается с подушкой. Мысли не отпускают, хоть ей и удалось успокоить Лейлу, оповестить всех о том, что все важные вопросы будут подняты завтра, успокоить собственную душу едва ли получалось. И ей очень хотелось верить, что Иво сейчас точно так же вертится в собственной постели, не имея возможности уснуть. — Этим делом серьезно займутся,— умозаключил Гектор, стоя напротив окна. Голограмм уже не было, но их появление серьезно взбудоражило общественность,— Я думаю, что необходимо усилить меры безопасности. Нет, Иво, я настаиваю. Настаиваю на этом. Мартен криво усмехнулся, качая головой. — Это лишнее. Меры безопасности нужно усиливать тем, кто придумал новые порядки,— было не трудно догадаться о ком пошла речь. Баретти подавил смешок, усаживаясь перед начальником, с которым сейчас мог вести себя более непринужденно. В такие моменты, они могли позволить себе быть более расслабленным и соблюдать меньше формальностей, Гектор мог высказаться о многих вещах, поскольку перед ним сидел друг, а не начальник. — Она идет по пути своего отца. Я изучил его дело. Мадмуазель Донгель непременно получит пулю в лоб,— Баретти говорил спокойно, хоть в его словах можно было уловить раздражение. Он искренне не понимал как можно было быть такой глупой и не видеть очевидного сходства своей судьбы с родительской. — Мадмуазель Донгель получила достаточное количество голосов. Её действия одобряют, поэтому ей нечего бояться,— Иво говорит все очень нейтрально, хоть и не одобряет и половины из того, что делает эта женщина,— У неё большой штат охраны, есть даже резерв. Она беспокоится о своей безопасности, поэтому я не думаю, что ей грозит пуля в лоб. Это как-нибудь предотвратят. Баретти жмет плечами, желая привести в пример то, что он лично столько раз предотвращая покушения на жизнь Иво. Наверняка подобное не обходило Донгель, но та уперто молчала, не желая подрывать репутацию. Но как бы то ни было, а Гектор даже завидовал тому, как четко и слажено работала охрана у Чаглы. У неё не было ни одного псионика, но чистые работали в разы лучше, чем Стоун и его напарница в рядах Приора. Это вызывало смесь разных чувств у начальника охраны месье Мартена, который желал бы такой же охраны для Иво. Но тот уперто держался своих особенных телохранителей, которые теперь попали под влияние нового закона отписанного тонкой рукой Чаглы Донгель.        В последнее время о дочери Мурада Донгеля не слышал разве что глухой. Чагла слишком часто была на слуху. Иво ловил себя на мыслях о ней несколько раз на дню. Если в первой половине дня он обдумывал то, как Донгель кто-то управляет, как она является марионеткой в руках кого-то, кто не желает расстаться с жизнью и использует Чаглу как прикрытие, то к ночи мысли занимали более личный характер: почему, черт побери, такая мания к доштормовой Турции, почему из всех родственников только одна тётка по материнской линии, откуда такая беспрекословная поддержка от Гювенов? И не могло ли быть что-то более личное между Озаном и самой Чаглой? Когда мысли скатывались к такому абсурду, Мартен тут же прекращал свою мыслительную деятельность и переключался на работу. Это было не в его духе – размышлять о личном, да ещё и едва знакомых ему людей. С другой стороны, он все ещё желал узнать Донгель лучше, понять куда идут все эти хитросплетения в Совете. Он даже поймал себя на такой глупой мысли, как заговорить вне стен Совета. Им доводилось пересекаться вне работы, но все светские вечера пропитаны лицемерием и притворством, а найти в данном обществе хоть кого-то стоящего – невозможно. С Чаглой он мог максимум поздороваться, когда они проходили мимо друг друга, она никогда не просила и не спрашивала ни о чем: ни в моментах вечеров у кого-то, ни в редких пересечениях где-то в коридорах или на парковке. Многие политики находили в себе наглость и о чем-то просили, часто подлизывались к Приору, но не Донгель. Их максимум общения – это кивок головы и зрительный контакт, крайне редко они обменивались приветствиями словесно, но очень быстро и сухо, спеша по своим делам. Это не казалось странностью, но почему-то заставило задуматься. Была ли она более общительна, скажи он ей хотя бы слово на мертво-турецком? Обратил бы он на неё чуть больше внимания, если бы Донгель не ввела новые законы? В голове образовывалась каша, поскольку было слишком много частиц «бы» и будущего времени. Иво стоило подумать о настоящем времени, которое не выглядело спокойно, особенно после того, как город был буквально разукрашен метками пси. Вряд ли это получит одобрение сверху, вряд ли это просто так оставят.