Temiz

Başlangıç – тур. Начало

       У всего в этой жизни есть начало и имеется свой конец. Общество пришло в упадок, когда на мир обрушился генетический шторм, разрушивший цивилизацию, которую создавали долгие столетия. Людям пришлось научиться жить заново. На обломках разрушенного Парижа, на костях тех, кто не смог пережить катастрофу и всё то, что двигалось после неё. Новые люди, новое общество, новые правила. Но жизнь циклична: обществу нужен лидер, лидеру нужен порядок. Нью-Пари хоть и имеет приставку со значением "новый" как таковым новым не является. Общество новое, но само его формирование и поведение - старое. Люди есть люди и их природу не способен изменить даже шторм. Даже генетический. Чагла потирает переносицу, в очередной раз засидевшись за бумагами. Трудоголизм не лечится, а особенно женский. Она слабо усмехается тому, что вновь будет спать примерно пять часов и вновь будет ругать себя целый день за такой безрассудный поступок. Она не досыпает уже много лет и понятия не имеет что такое нормальный сон и нормальная жизнь. Свыше трех лет она занимала место в Совете, который одобрял или отвергал законы и правки к ним. Свыше трех лет была постоянным участником в обоих палатах Парламента, будь то Совет или Собрание. Парламент был выстроен таким образом, что участники в нём менялись, если в низшую палату ещё можно пробиться, то в высшую невозможно. Не взирая на то, что главным правилом была сменяемость власти, очень многие чиновники сидели на своих местах больше положенного срока и не собирались уходить. Одни были действительно полезны обществу, другие же любили своё положение и не желали расставаться с нагретым местом. Чагла была из тех, кто жил на работе и кто постоянно стремился внести что-то новое в нынешнюю структуру, поясняя это тем, что движение, как известно, это жизнь.        Начало новой недели встретило не только недосыпом, но и рядом новой документации. Донгель поморщилась, передавая папки помошнице, которая чаще всего находилась рядом и в большинстве случаев не проявляла никаких эмоций. — Свыше трех лет на этом месте и ещё ни разу не получила пулю в лоб,— усмехнулся один из чиновников, проводив женскую фигуру взглядом. — В отличие от Мартена, на которого работают псионики. И сосбственного папаши,— кивнул второй. И это действительно было странно, если учитывать, что Чагла переняла политический курс своего отца и была тем, кто придерживался очень прочного мнения о том, что пси - это приговор. Донгель не то чтобы вела борьбу за чистоту, она просто придерживалась одной мысли, которую как-то озвучил её отец. — До шторма все люди были чистые. Город, который был на этом месте был населен чистыми людьми. Без изъянов. Те, кто не чисты - это кара свыше. Единый, церковь - оберегают чистых. Мы должны сохранить ту чистоту, которая была у наших предков,— Мурад Донгель не был импульсивным, все его речи были спокойными и размеренными. Его корни брали начало у доштормовых турков, он неоднократно слышал, да и сам знал, что его предки жили на берегу невероятного злива. Он знал турецкий и дома говорил на нём, женился на женщине, которая имела турецкое происхождение и дочь назвал тоже на турецкий манер. Если бы он жил в то далекое и чистое время, то остался бы жив. — Нам надо хранить эти крупицы, которые мы имели до шторма, Чагла,— ему нравилось рассуждать о том, чтобы было до шторма, потому что от тех времен веяло чем-то теплым и как будто бы то время имело запах соленого моря. — Когда-нибудь я найду что-нибудь стоящее о том, кем мы были тогда,— совсем юная, семнадцатилетняя Чагла улыбается отцу, укладываясь на его плече. Он был самым лучшим другом, отуом и наставником. И он ушёл слишком рано, оставив её одну.        Чагла кутается в пальто, когда выходит из здания Совета, на улице промозгло. — Чагла-ханым,— внутри своего круга общения, которые девушка держала вокруг себя, все говорили на турецкий манер и на турецком. Это была этакая отличительная черта, которую заложил ещё её отец и его близкий друг. Кто-то смотрел косо, кто-то с осуждением, но именно эта отличительная черта определенной социальной группы позволяла Чагле чувствовать себя в некой безопасности, будто бы дома, где есть солёный запах залива, теплый ветер и мягкое солнце. — Говори,— Чагла кивает и секретарь тут же подает ей флешку, говорить не пришлось. В знак благодарности Нур вновь получает кивок и незаметно исчезает за спины охраны. После смерти родителя защищать её было некому, оставалась охрана, которая может спасти, если кто-то надумает расправиться лично, на политической же арене Чагла Донгель могла сама за себя постоять. Ей не нужны были ни помощники, ни покровители в данной сфере, она уперто шла к определенной цели и пока всё ещё была жива. Но с каждой новой поправкой в законодательстве становилось всё труднее и труднее делать вид, что собственная жизнь не заботит. Пожалуй, лучше остальных она понимала, что ей грозит не просто опасность, а смерть. Но она всячески делала вид, что ей не страшно и что она не боится. В конце концов умрет за благие идеи, ведь на её стороне было большинство, никто не хотел видеть псиоников в своих рядах.        Флешка со всем необходимым материалом прогружается, пара движений по клавиатуре и нужный материал открыт. Чей-то взгляд падает на неё и всем телом Донгель ощущает тяжесть, как будто на её плечи упали мешки с камнями. Ей даже не нужно поднимать взгляд для того, чтобы понять кто на неё смотрит. Но она отрывает серо-зеленые глаза от написанного, чтобы окончательно убедиться, что перед ней тот самый , кто не сходится во мнении и является оппонентом. Встретившись взглядом с Мартеном, Чагла сдержано кивает, губы расползаются в очень слабой полуухмылке, когда она видит ответный кивок в знак приветствия. Между ними около двадцати метров, которые каждую встречу пропитываются чем-то сродни пороха или керосина. Мартен не поддержал ни одной её идеи, особенно насчет псиоников. Он не уставал отвергать и голосовать против, а в последнее время даже вступал в дебаты. Новое лицо, которое решилось на политический спор, нравилось тем, что Мартен никогда не переходил на личности, всё было в рамках политики, за пределами зала заседания они, конечно, кофе вместе не пили, но Иво здоровался со своей оппоненткой, а Чагла неоднократно пересекалась с ним в церкви. Они не бросали друг в друга камни, но борьбу за правоту вели исключительно в отведенной комнате дворца законопроектов. — Чагла-ханым, рад видеть,— от переглядываний с Мартеном отвлек один из тех, кого Чагла смело могла назвать своим. Озан добродушно обнял подругу, поскольку помнил эту девушку с серьёзным взглядом ещё со школы. — Озан-бей, давно не виделись,— их диалоги выделялись на фоне остальных. Лингва взяла много от доштормового французского, турецкий же был иным языком, не таким утончённым, но не менее прекрасным, как считала Донгель. Отец привил любовь к корням, она ничего не могла поделать и иной раз ей проще было изъясниться на мертвом языке турков, чем на живой лингве. — Ты так занята в последнее время, мы с Лейлой хотели вытащить тебя куда-нибудь, но ты даже трубку не берешь,— Гювен усмехнулся, глядя на подругу с шутливым укором. Чагла пожала плечами, показывая своим видом, что ничего не может поделать с собой. — Готова к очередной стычки с месье Мартеном?— чиновник слабо качнул в сторону инквизитора, не оборачиваясь в его сторону,—В прошлый раз ты хорошо держалась. Но Мартен явно что-то придумает, всё сделает, чтобы правки не одобрили. Чагла по инерции начала крутить кольцо на пальце, припоминая прошылй раз и то, как Мартен ревностно отвергал любые выпады в сторону псиоников. — Он не последний человек, раньше тут практически не появлялся, сейчас же каждое заседание проводит. Кто знает что за ним стоит,— Чагла вынужденно согласилась, хоть и не желала бы, чтобы её правки, которые она разрабатывала по записям отца, отклонили. — Или кто,— отозвался приятель, зачесывая свои русые волосы пятерней,— Но черт с ним. Не думай о плохом. Так или иначе, а Единый к тебе благосклонен.        Начало заседания проходит спокойно, Донгель даже не тянет заснуть, хоть она и спит очень мало. Однако это не единственная странность, которую она замечает сегодня. Она несколько раз ловит на себе тяжелые взгляды Приора Мартена. Он не из тех, кто смотрит по сторонам, но сегодня превзошел сам себя. Чагла слегка хмурит брови, смотрит на мужчину в ответ, ожидая, что тот все-таки отведет взгляд первым. Но ничего подобного не следует, Иво сверлит взглядом чиновницу, что та на мгновение выпадает из реальности. "У него вместо глаз две черные дыры. Туда провалиться можно за раз и больше не выбраться,"— про себя отмечает девушка, как из размышлений выводит мужской голос сенатора. — Мадмуазель Донгель?— месье Ришар поправил очки, обратившись к Донгель не первый раз. Чагла ощутила себя впервые так неловко. Нужно было что-то срочно придумать,— Молчание знак согласия? Мужчина слабо усмехнулся, без злобы или сарказма, после чего добавил: — Или Вам есть что добавить? Она не знала есть ли ей что добавить или нет, Чагла обращает взгляд обратно к Мартену, желая понять: намеренно ли он приковал к себе её взгляд или это случайность чистой воды. — Мне нужно обдумать все услышанное, — единственное что из себя выдавливает девушка, сверля инквизитора взглядом. На мужском лице пробегает лёгкое подобие усмешки, которое исчезает также быстро, как и появляется. Донгель готова поклясться, что ей показалось. Но выражение лица Мартена значительно отличалось от того, что он демонстрировал обычно. Чагла жалеет, что недосыпает, пожалуй, впервые в жизни жалеет об этом, поскольку всё это можно списать на её недосып, а не на то, что Иво умеет проявлять эмоции.        Стычки с Мартеном не происходит. И это кажется ещё более удивительной вещью, чем то, что он явился в сопровождении лишь своего начальника охраны. Он выходит один из первых, покидает здание как и всегда ровно по времени, не задерживаясь. — Мадмуазель Донгель,— из раздумий выводит мужской голос, Чагла оборачивается, перед ней один из трех сенаторов, которые одобряют и отправляют законы на печать и в массы. Три независимых мнения, которые будто бы олицетворяют три выжившие нации: Венсан Ришар, Альптекин Акдюльгер и Джеймс Николас Роджер. — Месье Акдюльгер,— они здороваются кивком головы, мужчина кивает в сторону коридора, давая понять, что им лучше пройтись, а не стоять у окна. — Сегодня Вы молчаливы. Я не из тех, кто жаждет ваших дискуссий с месье Мартеном, но не могу не спросить: готовы ли Вы к тому, что через некоторое время наступит день, когда Ваши правки отправят на голосование?— Альптекин напоминал Чагле её отца, по крайней мере, по поведению. Он всегда был спокоен и уравновешен, всегда находил правильные слова и никогда не гнался за славой. — Думаете, что их отправят на голосование?— девушка усмехнулась, сомневаясь в этом. В голове возникла фраза Озана, она буквально поверила в то, что Иво Мартен не допустит того, чтобы новые условия труда и жизни для псиоников увидели свет. — Думаю, что да. Поэтому я и спрашиваю: готовы ли Вы к тому, что их увидят люди? — Готова.        Она не сомневалась в правильности своего решения. Поэтому не думая о том, что будет, ответила на вопрос. Если одобрил Совет, то отклик будет и среди населения, в противном случае, эти правки не стали бы так активно двигать в Совете. По некоторым слухам правки были дополнены Роджером, который с большим энтузиазмом прочел документы из под руки Донгель. Джеймс Рождер был самым импульсивным из сложившейся троицы и всегда говорил то, что думал. Получить похвалу от него - дорогого стоит. — В таком случае, мадмуазель Донгель, желаю Вам только удачи. Идете прямо по курсу. Ваш отец бы гордился Вами, Чагла,— мужчина улыбнулся своей сдержанной, но искренней улыбкой. — Благодарю, месье,— девушка ответила тем же, кивая в знак благодарности. Пожалуй, больше ей и не надо было. Однако что-то было не так и Чагла ощущала всем нутром странности внутри себя. Как будто на нее все так же не отрывая взгляда смотрел Мартен, которого уже давно не наблюдалось в здании. Как будто бы он продолжал сверлить её своими черными глазами, поглощая всё внимание и все мысли. От одной этой каверзной мысли Чагла внутренне поежилась, не желая вспоминать как глупо растерялась перед всеми и как ей показалось, что Иво усмехнулся.        Личность этой девушки не давала покоя Мартену уже прилично долгое время. Иво часто ломал голову над тем, как быстро Донгель поднялась и как прочно укрепилась в Совете. Женщин-чиновниц в Нью-Пари не так много, но те кто есть значительно старше Чаглы, та же Шарлотта Сарду приходилась бы Чагле матерью по годам. Из-за довольно юного возраста и весьма известного отца, Донгель не была тем, кого жаловали в Совете с распростертыми объятиями. Как правило, в Совете никто никого не жаловал, поскольку существовало очень четкое деление, которое подразумевало подклассы. Та же Сарду, хоть и имела схожие взгляды с Донгель, не очень любила коллегу, испытывая к ней неприязнь и некую зависть. Впрочем, и то, и другое было легко объяснимо, поскольку не все в столь юном, для политика, возрасте добивались такого признания. Не было секретом, что дорогу в будущее ей прокладывал отец, но при этом нельзя было отрицать того трудолюбия, которое граничило с жутким перфекционизмом и не всегда здоровым интересом. — Даниэль, я хочу знать о ней всё,— буднично отозвался Мартен, когда перешагнул порог своего рабочего места. — О ком, месье Мартен?— Вейс слегка нахмурилась, услышав просьбу, которая не казалась сложной, но это лишь при условии, если знать о ком речь. — Мадмуазель Чагла Донгель,— отозвался Приор, закрывая за собой дверь. Секретарь ещё больше нахмурилась, переводя взгляд на Гектора. — О ней куча информации в интернете,— буркнула девушка, потирая лоб. — Половина из которой ложь,— усмехнулся Баретти, делая шаг в сторону двери, где секунду назад исчез начальник. Прибавление в работе не радовало, хоть Даниэль и понимала, что Мартен преследует сугубо благие намерения. Всё же своего оппонента лучше знать со всех сторон. — Держи друзей близко, а врагов ещё ближе,— Чагла усмехнулась, делая глоток чая из чашки. Теплая жидкость приятно прошлась по горлу, оставляя после себя сладковатый привкус и едва уловимую липкость на губах. — Не понимаю о чём ты,— в кабинете сидел тот, кого можно было назвать сторонником Мартена, только в отличие от инквизитора Эдриан выборочно защищал псиоников, когда ему это было выгодно. По каким-то своим соображениям, правки он поддержал и это насторожило очень многих, Донгель в том числе. Он явился в кабинет совсем неожиданно, застав девушку в расслабленном состоянии. Доказательством тому была чашка черного чая с сахаром. — Зачем ты пришёл, Эд? Не просто так,— Чагла слабо усмехается, качая головой. Видит этого человека насквозь и понимает, что её хотят втянуть во что-то. — Пришёл похвалить твои старания, которые должны выйти на голосование,— непринужденно отозвался мужчина,— Только вот ... одно против у них имеется. Чагла слегка напряглась, прекрасно зная о ком пойдёт речь. Это было настолько предсказуемо, что она больше удивилась бы тому, что если бы прозвучало бы какое-то иное имя. — Одно против от Мартена разве может что-то решить? — Но ведь не один будет голосовать. Донгель задумалась, переводя взгляд куда-то в сторону. Она никогда не считала голоса псиоников. Задумалась об этом только сейчас и внезапно начала улавливать нить, которую ей всучил Эдриан. — Когда против большого проекта голосует большой дядя, то за ним могут пойти,— слова липкой слизью опустились на женские плечи, Чагла вернула внимание, сверля своими серо-зелёными глазами собеседника. — К чему ты ведешь?— в голосе слышалось раздражение, которое Чагла если и желала, то не могла скрыть. Ей не нравилось то, куда катился диалог. — К тому, что … — Нет, не смей говорить подобное здесь! На мгновение в кабинете повисла тишина. Чагла застыла с выставленной ладонью, жестом, которым заставляла замолчать собеседника. Эдриан справедливо стих, наблюдая за тем, как нервно бегают глаза у девушки. — Я лишь хотел сказать, что Мартен слишком увяз в борьбе за свою жизнь,— негромко добавил чиновник, стараясь расслабить спину. Напряжение жутко сковало их обоих. — И что? — И он просто не сможет голосовать, если будет … будет занят собой.        Эдриан фыркнул, закидывая ногу на ногу. Он с трудом мог смотреть на Чаглу, которая закипала сейчас от всего. Странно было то, что она не пыталась устранить Иво сама, а позволяла ему ходить под солнцем. Эдриан был уверен, что при желании, Чагла могла устроить подобное и выйти сухой из той воды, которую намутила. — Его жизнь вне зала заседания меня не касается,— резко отозвалась Донгель, вставая со своего места. Нервно прохаживаясь по кабинету, она теребила кольца на собственных пальцах,— Волен делать что хочет. Голосовать или нет – его право. Одно его «против» не нанесет удара. — А если об этом узнают?— Эдриан откинулся на спинке стула, оглядев Донгель с головы до ног,— Если все узнают, что второе лицо церкви голосовал против? — Кого это волнует? Он один против … — Всех,— он грубо перебил девушку, как будто бы желая дать ей понять простую истину, которую Чагла или не видела, или не желала видеть прямо перед своим носом. — Он один против всех, Чагла. Один на стороне псиоников, которые могут пойти за ним,— слова прозвучали почему-то убедительно, Чагла нахмурилась и даже задумалась. Было что-то логичное в словах этого светловолосого мерзавца, который так нагло забрался в её кабинет и уселся напротив. — Бред. Сколько угодно он будет против, а остальных ему не убедить,— она фыркнула, смахивая рыжую прядь волос с лица. Донгель была поразительно хороша собой, даже если спала всего пять часов. Эдриан неоднократно подмечал, что Чагла могла бы строить успешную карьеру фотомодели, а не корпеть над законами. Впрочем, многие были бы не против, если бы она сменила работу. — Ему необязательно убеждать всех, просто представь, что будет, если вновь всполошатся низы общества,— Эдриан намеренно подчеркивает последнюю часть предложения, замечая как вновь бегают глаза у собеседницы,— Он ведь сделает всё, чтобы уравнять права и обойтись малой кровью. Твои правки будут отменены, а ты станешь для всех врагом народа. Чагла не сдерживает смеха, хоть и смеется истерично, прикрывая рот ладонью, прекрасно понимает, что такой исход события возможен. — Эдриан, это бред. Мартен и малая кровь – несовместимые понятия, уймись,— Донгель качает головой, приходя в себя, отпуская ту легкую истерику, которая норовила накатить,— Я не разделяю твою точку зрения. И не стану лезть во все то, что ты разложил. При всем желании убрать оппонента – это слишком. Усмехнувшись словам своей коллеги, Эдриан поднялся, одергивая пиджак. Его забавило то, как Чагла шла по следам своего отца и не понимала к чему её это приведет. — Как знаешь, но ты подумай над моим предложением,— он вальяжно бросает эти слова, после чего выходит, не дожидаясь ответа.        Папка с названием «Ç.D.» минут десять как была открыта перед Мартеном, однако он дожидался секретаря, которая готовила что-то ещё. Собранная информация впечатляла своим размером и тем, что была готова за такие короткие сроки. — Чагла Сафие Донгель родилась в семье известного политического деятеля Мурада Мустафы Донгеля. Получила образования в Первой частной школе Нью-Пари, которую открыла её двоюродная тетя. После поступила на юридический факультет и закончила его с отличием. Её однокурсниками были Кристиан Эрчел, Марина Рено и Амели Нуаре. По сей день они все являются председателями Собрания и только мадмуазель Донгель и месье Эрчел там постоянные участники в Совете. Имеет голос в обеих палатах Парламента. После смерти отца мадмуазель Донгель поступила на факультет политологии, закончила его тоже с отличием, до этого активно вмешивалась в следствие и всячески продвигала дело. Лично была на суде и казни. Впрочем, про суд Вы и сами все знаете,— Даниэль перевела взгляд с планшета на начальника, тот без единой эмоции смотрел в монитор. — В возрасте одиннадцати лет у неё не стало матери,— Иво поднял глаза на секретаря. Вейс тут же нашла нужный абзац и кивнула. — Мадам Донгель была сбита насмерть. Была версия, что это дело рук оппозиции. Её сбил Томас Блер-Баттлер на служебной машине. — Он был псиоником? — Да. Своей вины не отрицал, хоть и скрылся с места преступления. Мартен потер переносицу, пытаясь уложить всю информацию внутри своей головы. Вроде бы всё предельно ясно: чистая семья, которая распалась на куски, Чагла со своим образованием и рвением продолжить отцовское дело имеет кучу привилегий, которые ей оставил родитель. Даже отношение к пси-обществу можно понять и объяснить, но почему она не успокоилась на первых законопроектах, на казни виновных? Почему уперто идет дальше? — Есть что-то ещё, что может быть чуть более существенно, чем образование или наличие особенных родственников? — Ничего такого, что показалось бы странным, месье Мартен. Кроме учебы и работы у неё будто бы нет жизни. Опирается на все идеи отца, двигая их поразительно быстро. Это вызывает хмурость на бледном лице Приора. В этом есть какая-то загвоздка, которую он чувствует, но не может объяснить. Этой девице не так давно стукнуло тридцать? Двадцать восемь? Ей не так много лет, чтобы её идеи безоговорочно подхватывали. Если её отец был опытным политиком, он имел опыт и влияние, то что было у Чаглы? Одного обаяния или известной фамилии мало. — Мне нужен подробный анализ с последнего заседания. Интересно знать кто поддерживает её,— отозвался Мартен, крутя в голове мысль о том, что слишком юная для своего дело мадмуазель Донгель марионетка в чьих-то руках. Это уже было похоже на правду. Одно дело, если её поддерживает только та турецко-говорящая диаспора, но только их мало, есть ведь ещё люди.       За все время их знакомства (если его можно таковым назвать), Иво никак не мог понять одной просто вещи: почему эта рыжая как осень девушка так уверенно сидела на своем месте и каждый раз перебрасывалась с кем-то из своих помощников фразами на турецком? Почему она так рьяно оберегала этот язык, изъясняясь на нем между собой, хоть и понятия не имеет что значит жить в доштормовое время? Мартен искренне не мог понять лишь этого. Он мог понять её нездоровый интерес к политике, её рвение к работе и даже то, что она всячески пропагандировала разлад в обществе. Но турецкий – нет. Складывалось впечатление, что Чагла игнорирует не саму лингву, а общество, которое на ней говорит. Мартен с интересом и непониманием одновременно глядел на то, как секретарь склоняется к Донгель и произносит не такое привычное для его слуха "мадмуазель Донгель", а "Чагла-ханым". Он даже мог этого не слышать, а читать по немного пухловатым губам Нур, как она произносит каждую букву, как это звучит со стороны и как это необычно. Любовь ли это к доштормовым временам, личная прихоть или вообще зарождение какой-то секты? Мартен каждый раз смотрел с интересом и думал том, что вся эта фракция, состоящая сплошь и рядом из людей одной мысли о том, что они выходцы из определённой доштормовой нации, какая-то странная и не совсем естественная. "Не станут же они отделяться, когда ресурсов и так нет,"— про себя как-то отметил Иво, когда стал свидетелем очередного диалога на мертвом языке между Донгель и семейством Гювен. Они всегда держались вместе, ещё до того, как Чагла осталась без родителей. Гювены всегда были первыми, кто поддерживал идеи, исходящие от Донгель, будь то она сама или её отец. Странная взаимосвязь, которая начала смущать Иво. Он плохо знал Озана Гювена, но был наслышан об его отце. Ничего хорошего почерпнуть там нельзя было, поскольку мужчина был приверженцем чистоты общества и пропагандировал такие идеи как не изучение пси, а изоляция. Иво, кончено же, не мог питать нейтралитет к такому человеку, однако многие находили подобные мысли логичными.        Абсолютно разные во взглядах, но очень похожие в подходе к работе и жизни, в целом, Чагла и Иво вряд ли могли предположить, что сходств в обычной жизни между ними куда больше. После того странного зрительного контакта, Чагла всё больше и больше ловила себя на мысли, что это породило в ней некие самые противоречивые ощущения внутри. Считала ли она Мартена своим врагом? Относилась ли к нему также двулико, как и большинство, кто населял Парламент или Нью-Пари? Чагла впервые задумывается над этим, отлипая от клавиатуры. Что она о нём вообще знала? Донгель трет виски, испытывая нечто странное и ещё более необъяснимое, чем тогда перед всеми. Давно ли её так беспокоил его взгляд на себе? Да и давно ли он так пристально глядел неё, пожирая двумя черными глазами? Донгель осознает, что мозг плавится, ей стоит закругляться и отправляться в постель, если завтра не хочет свалиться. А этого Чагле хотелось меньше всего, поскольку упасть в обморок в день, когда идёт голосование - это как-то уж совсем смешно и нелепо. Пресса может счесть это привлечением внимания, этакой пиар-кампании, о которой сама Донгель даже не задумывалась. На часах было только двенадцать, она вынужденно поплелась в кровать, зная, что завтра будет начало чего-то нового. Неважно: хорошего или плохого. Но даже в кровати она вновь возвращается к тому нелепому моменту, когда на неё смотрят не только черные глаза Иво, но и все глаза этого чертового Совета, когда она впервые не знает что ей сказать, потому что прослушала. Черт бы побрал, прослушала и даже не поняла как так вышло. Винить в этом Мартена – глупо, виновата сама, что отвлеклась. А отвлеклась из-за недосыпа, а он, конечно же, сугубо её вина. Чагла прикрывает глаза и мысленно настраивается на то, что начало нового дня будет спокойным насколько это возможно. "Начало чего-то нового всегда волнительно. Но в этом и вся прелесть новизны,"— в голове возникает голос родителя, который в самые сложные моменты будто бы приходил к ней. Начало положено, ей оставалось лишь ждать.