Солнечная улыбка убийцы

На улице становится всё прохладнее, но Хосок старается чаще выходить на свежий воздух. На местном стадионе есть пара турников и тренажёров (работают они, правда, через пень-колоду, но всё лучше, чем ничего). Хоби занимается там под надзором Намджуна каждый день, не до седьмого пота, конечно, но ему всякий раз жарко после такой тренировки и очень хочется принять душ в неурочное время. В один из уже почти морозных дней в дверь камеры раздаётся ненавистный стук, Хосок вскидывает голову, отвлекаясь от своей новой игрушки (всё-таки сидит он всё равно скрючившись, освещение здесь неподходящее для мелких работ, того и гляди, ему тоже потребуется окулист, хотя на зрение Хосок точно никогда не жаловался). Что-то странно — ещё даже не поужинали, слишком рано — думает он, но когда дверь распахивается, надзиратель отстраняет его с прохода и смотрит на Намджуна. — Ты, поднимайся и иди в камеру в конце коридора. Тебя ждут. У Хосока моментально стынет кровь, внутри всё холодеет, будто зима наступила не на улице, а прямо в его теле. Будто в сердце вошёл ледяной клинок, как в сказке про снежную королеву. Даже зубы — уже не беспокоящие — ноют. — Намджун… — одними губами шепчет Хосок, он не умеет драться, вообще не умеет, но, кажется, готов вцепиться в горло этому надзирателю, разорвать его в клочья, а потом и Зиро заодно, явившись в его камеру в конце коридора вместо своего соседа. Вместо своего друга, с окровавленными пальцами и зубами, с головой надзирателя в руках. Хоуп почти видит, как бросает эту голову под ноги своего мучителя и шипит: «Ты следующий!». Но остаётся на месте, как будто примёрз к ледяному полу босыми ступнями. — Всё нормально, — тихонько говорит ему Намджун, прежде чем выйти из камеры вслед за охранником. Он спокойно, не спеша и не медля, проходит через коридор и, выждав мгновение, стучит во всем известную дверь. Та открывается, чтобы тут же закрыться за спиной Намджуна, оставляя его наедине с хозяином камеры, тот сидит на своём футоне у стены, хотя у него тут есть весьма удобная кровать, и перебирает пальцами костяные чётки. Ходят слухи, что эти чётки вырезаны из костей его врагов и жертв. Может, это и не слухи. — Присаживайся, — велит Зиро, не указывая место, словно предоставляет этот выбор гостю. На его немолодом, возможно, в юности симпатичном лице, нет ни следа готовности к какому-то конфликту. Оно само по себе не очень приятное, это лицо: уголки губ всегда опущены вниз, широко посаженные глаза, в которых, впрочем, виден интеллект, лёгкая небритость на узком подбородке, простая короткая стрижка. И тьма-тьмущая всяких наколок: Зиро — каноничный зэк, если можно так выразиться. Намджун оглядывается и опускается прямо на пол. Он не знает, зачем его позвали, но сесть на чужую кровать — значит проявить неуважение, а стул легко выбить из-под сидящего. И молчит, ждёт, когда выскажется хозяин камеры. Ему легко даётся молчание, он не чувствует нервозности, не стремится заполнить тишину. Он просто ждёт. Намджун очень хорошо умеет ждать. — Я за тобой давно наблюдаю, — ровно говорит Зиро, нарушая тишину. — Не трогал тебя ни разу, не мешал тебе заниматься делами. Но ты меня расстроил, когда решил, что можешь вырастить из моей подстилки бойца. Выражается он предельно ясно, угрозы в его голосе по-прежнему нет, как и насмешки. — Зачем тебе проблемы, Ким Намджун? Хочешь здесь задержаться? Понравилось? — Бойца можно вырастить из кого угодно, главное — сила духа, — спокойно замечает тот. — Однажды он выйдет отсюда, и лучше, если выйдет мужчиной, а не тряпкой. Или ты боишься, что его новые навыки станут тебе помехой? — Чего мне бояться? — Зиро смотрит ему в глаза и почти усмехается. — Я просто не люблю мускулистых мужиков. Так зачем тебе это? — Надоело вызывать ему врача и вытирать кровь после визитов к тебе, — Намджун бесстрастен, как древний сфинкс: ни гнева, ни осуждения, ни тени эмоций — констатация факта. Ему надоело. Он устал. Пальцы собеседника со сбитыми костяшками по-прежнему перебирают чётки. — Я могу организовать тебе отдельную камеру, хорошую, с видом на горы, — предлагает он с видом опытного торговца. — Девочек тебе буду приглашать раз в месяц, хоть по две штуки сразу. Расслабишься. Не надо будет ничего никому вытирать. Только оставь эту тварь мне, она моя, здесь свои правила, и я их устанавливаю. Не переходи черту, Намджун, иначе ни ты, ни он отсюда не выйдете. Ты вообще понимаешь, кому ты помогаешь? Кого ты взял себе в друзья? Ты же не глупый, я же вижу. Если бы он выебал и пришил твою маленькую дочь, ты бы тоже вытирал его кровь и мечтал увидеть в нём мужчину? Только честно, Намджун? Тот не меняется в лице, когда отвечает: — Я бы мечтал увидеть его на электрическом стуле. Но это было бы справедливее и гуманнее, чем ебать и медленно убивать его. Он вздыхает и смотрит в глаза Зиро, недолго, он пока не бросает вызов, он предлагает сделку. — Я тоже могу кое-что организовать. Тебе же нужны деньги, всё здесь стоит больших денег. Надзиратели, услуги. Я неплохой финансист, могу оказывать такие консультации, что ни ты, ни твои друзья на свободе ни в чем не будете нуждаться. Но оставь его в покое. — Упрямый, — с каким-то сожалением замечает Зиро. — Но хотя бы не истеришь, терпеть не могу истеричек. Деньги решают многое, но что ты можешь? Готов заплатить собой за здоровье и жизнь убийцы и насильника? Может, ты не такой уж и умный, каким хочешь казаться? — он слегка наклоняет голову к плечу, рассматривая Намджуна в новом свете. — Подумай ещё раз до завтра, а потом приходи. Если я и решу отказаться, то одних твоих финансовых услуг мне точно будет недостаточно. — Чего тебе будет достаточно? — прямо спрашивает Намджун. — А что ты готов предложить? — звучит встречный вопрос. — Вроде у тебя была неплохая жизнь на воле? Хороший дом? Машина? Чем ты готов пожертвовать? Ким Намджун приподнимает бровь. Может, он и впрямь разом поглупел, но понять собеседника ему не удаётся. — К чему тебе здесь машина? Я предлагаю тебе точный прогноз котировок акций всех крупнейших национальных компаний — скоро ты сможешь выбрать любую машину. Я не буду платить безопасностью моей семьи. Всё остальное обсуждаемо. Назови свою цену, Зиро. — У меня же тоже есть семья, — говорит тот и уже открыто усмехается. — А у тебя она разве есть? Слышал, тебе прислали документ о разводе в прошлом году. И я не верю пустым обещаниям, мне нужно что-то весомое. Материальное. То, что я смогу увидеть не «скоро», а «сейчас». Подумай до завтра, — повторяет он. Намджун кивает и поднимается на ноги. — Я подумаю, — обещает он. — Я приду завтра. Это одни из самых долгих минут в жизни Чон Хосока — время, пока он ждёт возвращения соседа в камеру, а дождавшись, крепко его обнимает, как будто не верил, что тот вернётся, как брата с войны. — Всё нормально, мы просто поговорили, — успокаивает его Намджун. — Не переживай, всё нормально. Он не хочет пересказывать содержание разговора, он хочет только вернуться и прыгнуть, выпустив когти. Намджун издаёт тихий смешок: не вышло из него тигра и в лучшие годы, о чём уж сейчас говорить. Он опускается на кровать и снова застывает. — Шей, не отвлекайся, — просит. — Что будет на этот раз? — Пингвин, — Хосок возвращается к своему занятию, но то и дело поглядывает на Намджуна: точно ли целый, не надо ли и его «сшивать». — Для доктора Мина… — Можешь приложить ему записку?.. — начинает Намджун и осекается. — Бред, забудь. — Какую записку? — вскидывается Хоуп. — Ты что-то хотел ему передать? — Нет, не стоит, — повторяет сосед. — Я был его пациентом когда-то. Но вряд ли он обрадуется, если я из колонии передам ему привет. Когда он говорил, что у меня всё впереди, вряд ли он имел в виду вот это. — Ну да, это не то же самое, что прислать открытку с красивого курорта, — со вздохом соглашается Хосок. — Но если ты вдруг передумаешь, я могу передать. Я хочу набить для него игрушку мягкими шариками, чтобы он мог успокаивать свои пальцы после работы, — зачем-то рассказывает он. — Ты должен очень постараться для него, — серьёзно говорит Намджун, закрывая глаза. — Он тот человек, что при следующей встрече может отругать тебя за неровные швы. Но тихо смеётся своим же словам, не открывая глаз. Так и лежит, слушает, как Хосок шьёт, как он убирает всё после отбоя, как шумит вода в душевой. А в темноте вдруг просит: — Можешь полежать со мной рядом? — Конечно, — если Хосок и удивлён этой просьбой, то никак этого не показывает, просто перебирается на соседнюю койку, вытягивается рядом с Намджуном, и обнимает его, осторожно и ненавязчиво. — Точно всё нормально? — тихо спрашивает. — Он высказал свои пожелания, я — свои, мы пока не пришли к компромиссу, — голос сокамерника тихий и шелестящий. Отчаянный. — Господи, какой развалиной я стал, если веду переговоры с такой тварью, как он. Руки Хосока сжимают крепче, а сам он вздрагивает почти неосознанно. — Дело не в тебе, просто мы не на курорте, здесь много тварей, — говорит он без улыбки, но, кажется, хотел пошутить, правда, сам быстро понял, что это вовсе не шутка. — Мне жаль, что тебе приходится это делать… Это же из-за меня? — Он считает, что я хочу сделать тебя бойцом, — кривит в темноте губы Намджун. — Верно считает. И ему это не нравится. Не жалей, Хосок, не об этом. Хоби не спрашивает, о чём же ему тогда жалеть, поводов ещё много, вечно с ним рядом страдают люди, все, кто ему дорог. — Мне плевать, что ему нравится и чего он хочет, — говорит он, помолчав какое-то время. — Я больше не хочу потакать его желаниям. Намджун сам его обнимает тяжёлой рукой. — А я хочу, чтобы ты вышел отсюда живым и сильным. Так что будем бороться. Должна же армейская служба хоть в чём-то мне пригодиться, — усмехается он. — Надо было мне тоже в армию идти, а не в университет, — вздыхает Хосок и прижимается плотнее. Кажется, он так и уснёт на чужой кровати, обнимая соседа. Намджун довольно долго молчит, лениво поглаживая его по спине, пока не изрекает задумчиво: — Никогда не знаешь, куда приведёт путь, — он опускает голову, устраивает её удобнее и уже в плечо Хосока желает: — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — почти неслышно отзывается тот. Ему до странного удобно спать с кем-то рядом, впервые в жизни, будто кровать широкая и мягкая, а не узкая и скрипучая. Но даже рядом с надёжным тёплым соседом Хосок вздрагивает во сне. Неизвестно, пройдёт ли это хоть когда-нибудь. На следующий день Намджун приходит к Зиро, ждёт, пока его впустят, снова садится на пол и предлагает: — То, что я могу отдать сейчас — машина. Коллекция часов, в долларах на несколько сотен тысяч. Есть накопления. — Щедро, — кивает Зиро, но смотрит на него так, будто и этого мало. — И свои финансовые услуги. Будешь на меня работать, пока не закончится твой срок. — Идёт, — соглашается Намджун. — Но мне потребуется выход в интернет, если хочешь быстрого результата. Для долговременного ему достаточно и газет, которые он аккуратно читает. Зиро кивает на коробку у стены, там у него много всего, что недоступно простым заключенным. — Выбирай, что понравится, можешь забрать совсем, я прослежу, чтобы при осмотрах на него закрывали глаза, — говорит он. В коробке есть парочка совсем не новых ноутбуков, зарядку они почти не держат, живут только от сети, но, оказывается, тут есть вайфай, пусть и очень медленный, а во всех камерах есть розетки. — И всегда держи в голове, что я вижу абсолютно всё, — добавляет Зиро. — И что с предателями я не церемонюсь. Намджун выбирает ноутбук, ведёт пальцами по клавиатуре и удовлетворённо кивает. Когда-то давно у него был такой, хорошая машинка, верная и удобная. — Ты больше не трогаешь Чон Хосока, — обговаривает он свои условия сделки. — И другим не даёшь. — Даже если он заскучает и сам будет ко мне проситься — не трону, — ухмыляется Зиро. — Можешь идти. — Договорились, — Намджун поднимается. — Выбери день, когда поговорим об акциях. На чьё имя оформлять сделки и прочее. А уже в своей камере аккуратно пристраивает ноутбук и сообщает Хосоку: — Пора переходить от разминки к занятиям. Тот таращится на это чудо техники в руках соседа, как будто вышел из каменного века и вообще никогда не видел ноутбуков. — Это… Что? Это откуда? Это как?! — Я обещал Зиро кое-какие профессиональные консультации, это рабочий инструмент, — обтекаемо говорит Намджун. — А он обещал тебя не трогать. Надеюсь, он умеет держать слово. Хосок недоумённо моргает, словно и родную речь воспринимает плохо, пытается понять смысл простых слов, угадать их значение, а потом резко слетает со своего места и оказывается рядом с Намджуном, обхватывает его за плечи и смотрит на него, как на восьмое чудо света. — Как мне тебя отблагодарить? Ну как? — его самого трясёт от облегчения и благодарности, Хосок и не знал, что от этого вообще может трясти. Намджун обхватывает его, прижимает к себе, впитывает широкими ладонями его дрожь и просит, глядя в глаза: — Выйди отсюда человеком. Сейчас в нём нет ничего от его спокойной невозмутимости, сейчас его взгляд требовательный, горячий, пытливый. — Это будет очень не скоро, но я выйду, — обещает Хосок, не отводя своих глаз, ясных и чистых. — Выйду человеком, я обещаю. Но я должен отблагодарить тебя здесь. Хочешь, я буду стирать твои вещи? Застилать твою постель? Это простые дела, в этом нет ничего унизительного, а я уже привык к этому… — Да я и сам с этим прекрасно справляюсь, — кажется, Намджун даже слегка ошеломлён его напором. — Не знаю, Хосок, что ты… Ну, можешь мне пуговицы пришивать, они вечно отрываются, а я иголку в руках едва держу. — Хорошо, я буду, — Хосок немного подрагивает, но улыбается ему широко. — А что ты там говорил о переходе от разминки к занятиям? Намджун рад смене смущающей его темы. Он стаскивает с коек оба матраса и кладёт их на пол, чтобы смягчить падения, которые обязательно будут, и снимает тюремную рубашку. На его запястье тонкий синий браслет, а на боку, на уровне рёбер татуировка — три тонких цифры «707». — Я в жизни разного нахватался, — рассказывает он, — но в какую-то систему это оформилось только во время службы. Так что буду тебя учить, основываясь на науке и собственном опыте. Его стиль основан на тхэквондо, и сначала Намджун объясняет Хосоку какие-то основополагающие идеи, а потом начинает показывать на практике. Хосок внимательно слушает и впитывает; ему до сих пор не очень близка идея бить человека, который к нему так добр, который столько для него делает по собственной воле, который каким-то чудом сумел выменять его безопасность на свои услуги, этот человек для Хосока чуть ли не святой, на него хочется молиться, заходя к нему в камеру на цыпочках, как в храм. Но Хосок обещал Тэхёну. Обещал Намджуну. И обещал себе. Поэтому он учится. И больше падает, чем бьёт, но встаёт и снова пытается. Пытается блокировать чужие выпады, предугадывать их, уклоняться. На это уйдёт очень много времени, но этого добра у Хосока по-прежнему в избытке.