Солнечная улыбка убийцы

День рождения Сокджина проходит почти безмятежно, Тэхён в фиолетовом свитере вручает ему подарок и чмокает воздух в сантиметре от щеки. А когда моет посуду после ужина, вновь касается вопроса, что Сокджин так не любит — своего желания жить отдельно. — Ты стал на год старше, тебе пора подумать о собственной семье, — убеждает его Тэхён. — Ты — моя семья, — отмахивается именинник, — зачем мне другая? Это действительно так. Сокджин довольно рано переехал из маленького городка в большой, чтобы учиться, а потом и работать. Тэхён живёт с ним со своих тринадцати, здесь и школа получше была, да и выбор высших учебных заведений весьма богат. Родители всегда поддерживали обоих сыновей в стремлении к учёбе, а уже взрослому Сокджину не страшно было доверить младшего-подростка. Сокджин так привык к тому, что они живут вдвоём, что не рассматривает каких-то иных вариантов, дело даже не в трагедии, которая приключилась с младшим. И без неё Тэхёна отпускать никуда не хочется. — Чтобы тебя встречали поцелуем после работы? — спрашивает младший. — Чтобы обнимали? Чтобы ты снова смеялся? Ты достоин лучшей жизни, Сокджин. Когда ты в последний раз ходил на свидание? — Лет восемь назад, — как-то отрешённо говорит старший, словно только сейчас осознаёт этот срок. — Но я совсем в этом не нуждаюсь! Тэхён, разве мы плохо живём вдвоём? — Я-то живу хорошо, — тот качает головой, — а ты? Ты же тактильный, Сокджин, ты нежный и красивый, как кинозвезда. Разве ты не хочешь любить кого-то? Чтобы тебя любили? Собирайся и иди на свидание! У тебя день рождения, это слишком важный день, чтобы провести его только со мной. — Ты так говоришь, словно у меня под окном стоит очередь желающих его со мной провести. А я хочу провести его дома, с тобой, тебя я знаю и люблю… И живу очень хорошо. Меня всё устраивает. — Сходи в клуб, познакомься с кем-нибудь, — вздыхает Тэхён. — Ты не должен истратить свою жизнь на меня. Она твоя, Сокджин. Если у меня в жизни всё наперекосяк, ты не должен испортить свою. — Да кто тебе сказал, что я её порчу? — Брат смотрит твёрдо и упрямо. — Ты слышишь, что я говорю? Меня всё устраивает. Я не прикрываюсь этим. Мне нравится жить с тобой, я не хочу кого-то там себе искать, тем более — в клубе. Это вообще не моё место, кого я там могу найти? Уж точно не того, с кем я захочу построить семью. Ты — моя семья, Тэхён. Почему мы не можем так жить и дальше? Потому что ты решил за меня, что мне нужно что-то другое? — Кого-то, кто хорошо танцует? — Тэхён улыбается почти озорно. — Кого-то, кто тоже хочет расслабиться после трудной недели? Ладно-ладно, вернёмся к этому разговору ещё через год. Но аргументы брата его совсем не убеждают. Сокджин слишком хорош, чтобы всю жизнь подавать ему платки, когда он в очередной раз не может справиться с собой. Сокджин достоин, чтобы его любили. За неделю до Рождества Тэхён просит брата сходить с ним в торговый центр: можно писать и на обычной офисной бумаге, но он хочет купить новую. И, поддавшись внезапному порыву, покупает пару тетрадей. На обложке одной из них красивейший закат, а сами листы тонированы в нежно-фиолетовый, на второй — цветы в снегу. Парни не любят цветы, но бумага в тетради плотная, кремовая, на такой хорошо писать. Через два дня он снова идёт на почту и отправляет пакет с тетрадями, коробку шоколадных конфет и открытку с рождественским венком, а заодно забирает очередное письмо. Привет, Тэхён. Пожалуйста, не грусти из-за меня. Не надо. Я не буду врать, твои переживания меня как будто согрели, мне стало приятно, что кто-то обо мне переживает… Но не надо. Я не хочу казаться тебе слабым и несчастным. Всё, что со мной происходит, я заслужил. И мне всегда нравилось, когда люди улыбаются, а не грустят. Когда ты последний раз чему-то улыбался? Что приносило тебе радость? Что могло бы порадовать сейчас? Знаю, это сложный вопрос, если бы мне его задали, я бы надолго задумался. Кажется, что мы никогда больше не пересечёмся в этом мире — я и радость. Мы разошлись по разным полюсам, и вернуться друг к другу невозможно. Ведь даже если я прямо сейчас окажусь на свободе, радостно мне не станет. Я буду ужасно растерян и не пойму, куда мне пойти. У тебя есть какие-нибудь любимые вещи? Любимые места? Может, тебе становится радостно (хотя бы чуть-чуть!) от тех же книг? Или ты любишь читать что-либо грустное? А какие ты любишь фильмы? Я обещал тебе рассказать о своём быте, так вот, рассказываю: большую часть своего времени я провожу в мастерской, работаю с деревом. Чаще всего мы мастерим стулья. Это совсем простая работа, но руки от неё грубеют, а первое время я постоянно вытаскивал из пальцев занозы, и меня часто ругали за то, что я всё сделал криво. Но я освоился, у меня стало получаться. И это неплохая работа, когда приловчишься. Лучше, чем мыть туалеты (я делал это первое время, об этом меня предупреждали). Иногда нас выпускают на свежий воздух. Здесь есть спортивная площадка, но всё, что я там делаю — это бегаю. Один. Играть с кем-то в игры мне не положено, да я и не стремлюсь. Кормят здесь с переменным успехом. Иногда вкусно, а иногда страшно отравиться. Мне кажется, что продукты привозят редко, мы же на отшибе, а те часто портятся. Ну, или это специально, чтобы мы не расслаблялись. Здесь есть зал с телевизором, он небольшой и там всего несколько каналов. Но туда мне тоже нельзя, так что некоторые новости я узнаю только из обсуждений в столовой или из газет, которые читает мой сосед. Как-то тоже нерадостно у меня получилось… Хотел бы я рассказать тебе нечто забавное, но здесь такого со мной не происходило. А прошлую жизнь я вспоминаю с трудом. Попробую подготовиться, к следующему письму что-нибудь вспомню. Хороших вам с братом праздников! 20 декабря 2020 г. Хосок. Получив рождественскую посылку, Хоби долго рассматривает её содержимое, листает тетради, гладит пальцами их обложки, даже нюхает. А когда распаковывает коробку конфет, протягивает её Намджуну. — Будешь? Тот поднимает голову от очередной книги, берёт конфету и втягивает густой аромат шоколада. — Спасибо. Тебе часто пишут в последнее время, — он отмечает это с едва ощутимым одобрением. — Не говори об этом никому, пожалуйста, — просит Хосок, оставив конфеты прямо на тумбочке между койками, чтобы можно было дотянуться до них с любой стороны. — Если узнают, что это парень, с которым я едва знаком, мне пиздец. Другого слова у него просто нет. Хоуп и сам берёт конфету, так долго держит её в руке, что шоколад начинает плавиться — здесь жарко даже зимой, топят как в бане, что не всегда легко переносить. От этой жары руки постоянно горячие и немного влажные, что в работе с деревом не очень помогает, да и раны дольше заживают. Хосок запускает конфету в рот как-то резко, словно выпил стопку чего-то очень горячительного — и также хватает ртом порцию воздуха, хотя конфета без алкоголя. Прислоняется затылком к стене, чуть запрокинув голову и жмурится, раскусывая. Намджун молча кивает на его слова, у него нет привычки обсуждать чужие дела. Но с Хосоком они почти год живут в одной камере, и как бы молчаливы оба не были, что-то да подмечается. Шоколад тает на языке, и хоть раньше Намджун не особо ценил сладкое, сейчас это как окошко в прошлую жизнь, вкус этой самой прошлой жизни. Богатый оттенками вкус дорогого шоколада, элегантная коробка, обтянутая шелковистой бумагой. Он гладит эту бумагу кончиками пальцев по краю коробки. — Вкусные, — с удовольствием говорит Намджун, когда конфета истаивает полностью, обласкивая нёбо терпким послевкусием. — Твой друг знает толк в подарках. — Очень, — соглашается Хосок, жмурясь, перекатывает кусочки на языке и не торопится слишком быстро проглатывать. Столько воспоминаний от этого вкуса! — А мне совсем нечего ему подарить, — вдруг говорит Хоуп, когда и от его конфеты остаётся лишь воспоминание. — Можешь вырезать что-нибудь красивое из дерева, — предлагает Намджун после недолгой задумчивой паузы. — Начальник цеха разрешает брать кусочки из остатков. Можно остаться после смены и взять ручной лобзик. Он сам так и делает, каждый день не получается, конечно, поэтому мелкая работа идёт медленно. Но пару раз в неделю несколько человек остаются, им разрешают. — О, — Хоуп распахивает глаза, и в них впервые плещется какая-то жизнь за всё время, проведённое в колонии. А в голове уже копошатся, словно маленькие грызуны, различные варианты. Что он может сделать? Брелок? Закладку для книг (хотя Тэхён писал, что читает на планшете)? Просто милую фигурку? А на какую тему? Следующие недели — до нового года и ещё пару дней после — Хоуп задерживается в мастерской, хотя боялся, что его, как самого гонимого, оттуда тоже выгонят. Наверное, это всё присутствие Намджуна — ему-то разрешают оставаться, так и Хосоку вместе с ним. Открытку тоже приходится делать самому. Хоуп вырезает ровный небольшой прямоугольник из обложки старой тетради. На одной стороне рисует какие-то очень кривые ёлочки и ещё более кривой домик среди них. А на другой пишет: «Спасибо за тетради и конфеты, Тэхён! Я тоже решил отправить тебе подарки. Но никому это никогда не показывай. Мне до сих пор стыдно.» Вместе с той открыткой он отправляет и фигурку, и брелок. Деревянный бычок — символ нового 2021 года. В идеале он должен быть металлическим и белым, но это допущение можно простить. У бычка очень милые рожки и мордочка, с одной стороны кажущаяся суровой, а с другой — очаровательной. Брелок в виде ангела с расправленными крыльями. Хосок не верит в ангелов, но хотел написать какую-то глупость вроде «пусть он тебя хранит». Глупость же, правда? Подаркам Тэхён радуется с неожиданной для себя отчётливостью. Открытку он никому не показывает, бычка устраивает на столе, а брелок цепляет к своим ключам. Ему хочется чаще ими пользоваться, чтобы держать в руках маленького ангела. Но связка висит на своём месте, на ключнице, и новый брелок Сокджин, разумеется, видит. И не может промолчать: — Симпатичный какой, недавно купил? — Это подарок, — Тэхён почему-то розовеет ушами, хотя чего ему смущаться? — От… Кто ему Хосок? Другом Тэхён его назвать не может, дружба — это что-то очень большое и значимое. Но и не просто знакомый. — От приятеля, — решает он. — Что за приятель? — продолжает любопытствовать старший. — Из университета? Как не задавать таких вопросов, зная, что Тэхён вообще последние годы, кроме брата, ни с кем не общается. — Нет, мы переписываемся. — Тэхён прячет запястья в рукавах фиолетового свитера. — В интернете познакомились? — не отстаёт Сокджин, хотя внутри уже зарождается иррациональное беспокойство. — Что он за человек? Он не думает, что его младший настолько наивный, что доверится снова кому-то не тому, но боится за него всегда, каждый день, даже когда брат просто смирно сидит дома и учится. — Сложный человек, — признаёт Тэхён. — Но мне нравится ему писать и получать ответные письма. Как будто я могу сказать ему чуть больше из-за того, что он меня не видит. Ой, не бойся, я нигде не указывал адрес. Я забираю письма на почте. Сокджин теряется: вздыхать ли ему от облегчения или от обиды, задумываться ли над этим серьёзнее, задавать ли новые вопросы? Но он определенно видит, что младшему стало лучше. Если в этом есть хоть доля заслуги того «сложного человека», с которым переписывается Тэхён, ладно, пусть переписывается. Разве Сокджин может этому препятствовать? — Я не боюсь, — да, он врёт, но делает это со своей тёплой улыбкой. Брат должен понимать, что Сокджин — опора, но не клетка. — Я там купил маракуйю и манго, вместе знаешь, как вкусно, давай попробуем? А сколько лет твоему приятелю? — как бы между делом спрашивает уже за столом. — Двадцать пять, — чуть хмурясь, Тэхён вспоминает дату рождения. И закидывает в рот сразу две дольки — брат же говорит, надо есть вместе. — Его зовут Хосок. — Он где-то далеко живёт? Кто ж в таком возрасте переписывается в нынешнее время, когда можно созвониться и встретиться? Кислое очень гармонично смешивается со сладким, эти два фрукта как будто созданы друг для друга. — Да, далеко, — кивает Тэхён. И снова успокаивает: — Не переживай, мы просто болтаем о всяких пустяках. Я давно ни с кем не общался, это, оказывается, интересно. Он почти улыбается, а Сокджин не знает, как реагировать. Вроде бы ничего страшного. Два человека переписываются о пустяках. Тэхёну нравится, это хорошо. И расстояние — тоже плюс. Но Сокджин понимает, что и словом можно ранить, особенно такую хрупкую душу, как у младшего брата. Нужно быть настороже. Тэхён меняет тему, жалуется на английский, что никак ему не даётся, и просит: — Посмотрим «Снежную Королеву»? С этим Сокджину легко согласиться. — С субтитрами. Тэхён устраивается в углу дивана, заворачивается в свитер плотнее — зима в этом году холодная — и в который раз пересматривает детский фильм. Там много песен, и он временами начинает едва слышно хрипло подпевать. Когда-то у него хорошо получалось, но сорванный голос так и не вернулся. — Однажды зима кончится и сердце оттает, — задумчиво и непонятно говорит он, когда по экрану бегут финальные титры. — Жаль, что в жизни не всегда есть место хорошему концу. — Да, жизнь — не сказка, — сонно бормочет Сокджин, у него уже которую неделю, что ни смена, то ад. Во время зимних праздников пациентов куда больше, глупые люди калечатся на каждом шагу, то от фейерверков, то от переизбытка алкоголя… А в домашнем уюте и под пение младшего очень легко заснуть. Тэхён снижает звук до минимума, накрывает старшего брата пледом и тихонько идёт к себе. Сокджину нужно отдохнуть, а Тэхён садится за очередное письмо. Первое далось ему трудно, он с трудом подбирал слова, но с каждым разом он пишет всё живее, лишь иногда застывает, покусывая ручку зубами. Конечно, можно было бы набрать текст на компьютере и распечатать, вышло бы быстрее, но у Хосока нет такой возможности, а Тэхёну почему-то важно хоть в чем-то их уравнять, не подчёркивать лишний раз, чего тот лишился даже в мелочах. Поэтому он старается писать как можно ровнее и аккуратнее. Рассеченная бровь едва заживает — на лице Хоупа новая ссадина. А потом новая. И ещё одна. Последняя чуть выше челюсти, даже десна опухла. Любопытно, почему Зиро так любит бить его именно по лицу? Потому что оно красивое? Или безучастное? Или его просто заводит видеть на нём кровь? Хоуп хотел бы спросить это прямо, но боится совсем остаться без зубов. Всякий раз, когда он их показывал, синяков и кровоподтёков было гораздо больше, так что лучше ничего не спрашивать, совсем. Просто терпеть. Во всём можно найти свои плюсы: над ним издеваются, им пользуются, но его же и одаривают, это тоже традиция. Всякий раз после встречи со своим мучителем, Хоуп получает от него какой-то дар. В основном, сигареты. Их проще всего достать. И хотя Хосок совсем не курит, сигареты — самая ходовая валюта в этих стенах. На них можно обменять много чего другого, более полезного. Разумеется, у тех, кто вообще хочет иметь с Хоупом дело — а таких совсем немного, они совсем отбитые. В ожидании нового письма (а Хоуп уже не удивляется тому, что ждёт), он мастерит Тэхёну новый подарок. Нужно спросить, когда у парня день рождения. И тогда Хосок пришлёт ему браслеты с маленькими деревянными бусинами. Отшлифовав крохотные бусины, он их зачем-то выкрасил разной краской; это не радуга, просто взял те цвета, что были. Выменял сигареты на разноцветные верёвочки, так что в сочетании с бусинами — это целый калейдоскоп разноцветья. Тэхёну, наверное, понравится — Хосоку хочется так думать. Он умеет плести браслеты в нескольких техниках, его ещё в школе научила одна девочка, Софи, с длинными косичками и бездонными серо-зелёными глазами. Хосоку она очень нравилась, да и он ей — тоже. Единственный мальчик, который не пытался дёрнуть её за косы, а любовался ими. Единственный, кого заинтересовало её плетение — и до старшей школы он носил кучу разноцветных браслетов на своих руках. А потом это стало как-то несолидно, да и Софи уехала на историческую родину… Интересно, что бы подруга детства подумала, если бы узнала, как сложилась его судьба? Что стало с ней самой? Наверняка, у неё всё сложилось очень хорошо. Вспоминала ли она когда-нибудь своего школьного друга? Искала ли его в тех же соцсетях? А вдруг вернулась, случайно увидела новости и очень расстроилась? Если, конечно, она его не забыла. Дети не всегда помнят тех, с кем были дружны в школе. Чон Хосок вот помнит — и до сих пор умеет плести браслеты. Он не знает, какие у Тэхёна запястья, поэтому оставляет кончики браслетов подлиннее, а о том, как правильно закреплять их (и удобнее развязывать), приходится написать инструкцию. Хоуп сидит прямо на койке у тумбочки и так увлекается — браслет, конечно, не один, их штук шесть, именно в количестве и разнообразии вся прелесть! — что даже не сразу замечает вернувшегося в камеру Намджуна, запоздало вскидывается, ощущая рядом чужое присутствие, и выдыхает с облегчением. — Это ты… — Это я, — равнодушно и тускло говорит сосед, и это слышно даже на фоне его обычно очень спокойного голоса. Из его рук выпадает лист бумаги, что он принёс, но Намджун этого даже не замечает, хотя он хороший сосед и всегда старается поддерживать порядок в их общем убогом пространстве. Он опускается на свою койку и отворачивается, обхватив себя за плечи. То, что он выронил — копия свидетельства о разводе, и это бьёт по нему с силой, которой он и не мог ожидать. Сам просил жену не считать себя обязанной ждать его, жить полной жизнью, не отказываться от перспектив. Сам поставил все нужные подписи. Но сейчас, когда ему приносят эту копию как свершившийся факт, внутри него раздрай. Хоуп следит за падающим листом, не меняясь в лице, подхватывает его с пола и кладёт на тумбочку, подвинув в уголок все свои поделки. Он не настолько оборзел, чтобы читать чужие документы, но всё равно бросается в глаза, что это за документ, невольно, но Хосок видит его суть. Они так мало разговаривают, что Хосок ничего не знает ни о том, что у Намджуна была жена, ни о том, сколько ему вообще дали, даже статья, по которой сосед здесь, Хосоку неизвестна. Но он помнит, как Намджун стирал кровь с его брови. И благодарен за то, что тот не доставляет ему проблем. Наверное, единственный человек во всей колонии, кто никогда их не доставлял. Единственный, кому можно доверять. Хоуп подхватывает с тумбочки один из браслетов — ещё сплетет! — самый синий из всех, не глядя, а потом осторожно опускается на пол у чужой койки и тянется к руке Намджуна, чтобы завязать веревочки на его запястье, правильно, по инструкции, так, чтобы и снять легко при необходимости, но и не потерять. — Это шамбала, — говорит он негромко. — Хороший амулет от негативных мыслей. Намджун вскидывается от прикосновения, удивлённо моргает, обернувшись, и садится. Крутит запястьем, рассматривая неожиданный подарок. — Спасибо, — сглотнув, говорит он. — Красиво. Он какое-то время просто смотрит и через несколько сдавленных вдохов трогает самую тёмную бусину. — Этот цвет называется «индиго». Люди долго пытались получить такой краситель. У Намджуна в голове есть какой-то факт обо всём на свете. А Хосок мотает своей и едва ли не усмехается. — Этот цвет называется «самое дно банки и пара капель крови», — отвечает он и запрокидывает голову к Намджуну, чтобы видеть его лицо. — Ты же знаешь, у нас в мастерской не так уж и много красок. Наверное, это самое длинное, что он когда-либо говорил соседу. Намджун против воли криво улыбается уголком губ, но смотрит в лицо с тенью беспокойства. — Зубы-то целы? — его пальцы почти замирают над скулой сокамерника, но не касаются. Язык Хосока проходится по верхнему левому ряду зубов, нащупывает острый край. Хоуп дёргает плечами: — Не все. Но стоматологов у нас тут не водится. Он сам смотрит куда-то в подбородок Намджуна, опустив взгляд, замирает так, словно тот тоже может ударить — рефлексы. — Ты, кстати, на сколько здесь застрял? — как-то легко при всём внутреннем напряжении спрашивает Хоуп, спрашивает то, о чём обычно в первый же день знают сокамерники. — Ещё семь лет. — Намджун плавно отводит руку, возвращает её на свое колено. — А ты? — Тоже. — Хосок медленно расслабляется, слегка поменяв позу, опираясь боком на чужую койку. — Семь с половиной, если быть точным. Но боюсь, что сдохну раньше. — Из-за этого? — Намджун смотрит на его синяк. Хоуп кивает несколько раз и добавляет уже вслух куда-то в сторону: — Пару раз едва откачали, но это было в самые первые месяцы. Что ни говори, смерть им не нужна, вопросов не оберёшься, если не сам, а от чужих рук. Так что живу пока. Намджун долго молчит, а потом спрашивает негромко, глядя в стену над головой собеседника: — Позволишь, я попробую вмешаться? Попрошу Зиро тебя не трогать? Хоуп вздрагивает, будто от удара. И отвечает тоже резко, едва не вскочив: — Нет! — Едва потерявшая за год свои краски картина вновь оживает перед глазами, окатывает жгучей волной вины. — Один уже пытался. Не надо, Намджун. Не хочу, чтобы ты… Также закончил. Намджун считает, что ему есть, что предложить Зиро, он вообще уверен, что договориться можно с любым, но потом вспоминает, почему он здесь оказался. Не с любым, только с тем, кто готов тебя слышать. — Как скажешь, — успокаивающе говорит он. Он не считает себя вправе настаивать. И меняет тему, поглаживая пальцем бусину на браслете. — А можно другие посмотреть? Что ты ещё сплёл? Хосок поднимается с пола, переворачивает лист на тумбочке чистой стороной вверх, чтоб глаза своим содержимым не мозолил, раскладывает на нём свои поделки, словно в какой-то лавке перед потенциальным покупателем. — Понравилось что-то мастерить просто так, вне работы. Эти стулья уже осточертели, — говорит он, расправляя длинные цветные хвостики, присев на свою койку. — Тэхёну подарю. Тому парню, с которым мы переписываемся. Намджун рассматривает одобрительно и любопытно, осторожно касается некоторых бусин, а потом, вспомнив, говорит: — Мне дали разрешение на телефон. Это привилегия, Намджун вообще у тюремного начальства на хорошем счету: спокойный и не доставляет проблем. Конечно, телефон большую часть времени хранится у надзирателей, но несколько раз в неделю на час его выдают заключенному, и можно поговорить с семьёй и друзьями. Это куда удобнее, чем пользоваться телефоном-автоматом под прицелом взглядов охраны. — Если хочешь, можешь позвонить с него своему другу, — добавляет Намджун. — Я не знаю его номера, — задумчиво отвечает Хоуп. — Но спрошу. А ты кому звонить будешь? — Родителям, — линия челюсти Намджуна становится жёстче, словно он сдерживает себя. — Жене. Бывшей. И дочери. Только они вдвоём скоро уедут в Америку. — Мне жаль, — искренне говорит Хосок, разглядывая свои же творения. — Хочешь, возьми для дочки несколько штук, да хоть все. А Тэхёну я ещё сделаю, у меня остались и бусины, и шнурки. Девочкам такие браслеты обычно нравятся… Сокамерник запрокидывает голову, но всё же всхлипывает. — Ты для Тэхёна делал, думал о нём. Если можно, сделай один специально для Миён. Жёлтый, можно? — Да, прямо сейчас и сделаю, — Хосок садится поудобнее, подвинув поближе хлипкую, но лёгкую тумбочку, суёт нос в банку с бусинами, выбирает самые жёлтые и плетёт браслет для дочери Намджуна прямо на его свидетельстве о разводе. Ловко, быстро, очень умело — заглядеться можно его танцующими пальцами. — Сколько ей? — Уже шесть, в прошлом месяце исполнилось, — Намджун не отрываясь смотрит на это действо. Когда он покинет эти стены, дочери будет тринадцать, и большую часть жизни она проведёт в другой стране. Возможно, она его даже забудет совсем… Браслет с жёлтыми бусинами поможет ей не только избегать негативных мыслей, но и помнить о папе. Хосок очень над ним старается, чтобы девочке нравилось его носить.