***
Уже в отеле он бронирует комнату, в то время как Альфи без промедления отправляется совершать телефонные звонки. Томми сказал ему, как связаться с их врачом, единожды продекламировав номер. По-видимому, Альфи запомнил его сразу же, потому что он лишь смутно хмыкнул в знак признания и повторить его не просил. Во всяком случае, так проще. Это Бирмингем, и он бывал здесь раньше, так что работающие тут люди уже знают, кто он такой и что за ним стоит. Также они хорошо осведомлены о том, что у него куча денег, а значит, никто и бровью не поведет. Вместо этого все вежливо улыбаются, ускоряя процесс. В машине снаружи они попытались привести себя в хоть сколь-нибудь презентабельный вид, что в случае Альфи значило полностью застегнуть пальто и надеть обратно кипу и шляпу, в то время как Томми отрекся от своего пиджака и жилета, оставив в машине, и стоит на ресепшене в одной лишь относительно чистой рубашке. По крайней мере, масло и пыль на брюках делают любое другое потенциальное пятно практически незаметным, особенно в подобранном со вкусом освещении. Маленькие, черт их дери, радости. В конечном счете Альфи возвращается в вестибюль. Он вновь опирается на свою трость, но в таком преувеличенном виде, что заставляет другого постояльца отеля без всяких подсказок придержать для него дверь. — Спасибо вам, спасибо, — говорит он так, будто дает благословение, смотря одновременно и прямо на мужчину и сквозь него, перед тем как отвернуться. Его поведение сейчас совершенно безобидное. Может, оно слегка странное, учитывая их нынешнюю среду, но дружелюбное и мягкое. Не представляет никакой угрозы. Под пальто его рубашку окрашивает чужая кровь, думает Томми. По всей вероятности, сегодня он кого-то убил. Никто здесь не подозревает. Они также заставили друг друга кончить на обочине дороги не более часа назад. Никто не имеет ни малейшего представления и об этом. — Все в порядке? — спрашивает он. — Все живы и здоровы, — говорит Альфи. — Ну, не совсем здоровы в физическом смысле, верно. Но… — Он делает рукой широкий жест. — …в целом. Я могу, однако, подтвердить, что все живы. Томми ничего не любит так, как в людном месте вести непринужденные беседы о том, кто жив, а кто нет. Не действует ему на нервы от слова совсем. Он осознает, что вот, в общем-то, и все. Они добрались до места назначения, и все улажено. Сейчас ему остается только уйти. — Я пришлю кого-нибудь с парой вещей, — говорит он, а следом, потому что ничего не может с собой поделать, добавляет: — Со счетом, помимо всего прочего, за гребаное время и оказанные услуги. Он немедленно понимает, что неверно выразился. Не потому, что Альфи примет это за оскорбление, но потому, что теперь они оба… думают об этом. О том, что произошло. Он видит это на лице Альфи ясно как день и чувствует, как по щекам опять разливается жар, а в горле колотится сердце. Боже, он должен уйти. — Ну да ладно, — поспешно произносит он, пытаясь разобраться, следует им пожать руки или нет. Альфи принимает решение за них обоих, беспечно положив свободную руку в карман пальто, все еще занимая другую тростью. Томми почти признателен. — Спокойной ночи. — Ага, — говорит Альфи почти рассеянно, словно уже помышляет о чем-то другом. — Увидимся, а? Томми уходит.***
Утром Томми застает восход солнца, глядя на противоположную стену и наблюдая за медленно возрождающимся цветом обоев, освещаемых утренними лучами. Сколько он проспал на самом деле — загадка. Не может быть, чтобы более двух-трех часов, если хоть это. Кажется, что меньше. Он нервничает, полный неуместной энергии. Без четверти шесть он встает и одевается. На кухне залпом выпивает стакан воды, стоя и уже закуривая первую сигарету. Окружающее его здание пребывает в темноте и тишине, никто еще не проснулся. Когда на улице он запускает мотор, то прекрасно понимает, что шум его выдаст и почти наверняка кого-нибудь разбудит. Да это и неважно, ведь так? Он не то чтобы пытается улизнуть — он Томас, мать его, Шелби, в конце концов. Он, блять, может делать все что захочет. На ресепшене отеля стоят люди. Один из них узнает его, приветствует по имени, в то время как он проходит мимо. У него чуть не сдают нервы, и он поворачивает, когда достигает нужного коридора, а затем еще раз, когда оказывается стоящим перед дверью. Когда кулак касается дерева, то почти ощущается так, словно не принадлежит телу. Стук не громкий. Изнутри, может, его даже нельзя было услышать, думает он, может, он сейчас уйдет домой и завтра будет несказанно рад, что увернулся конкретно от этой пули. Несколько бесконечно долгих секунд ответа нет. — Да, да, кому что надо? Слова совершенно ясны, даже приглушенные дверью. Голос Альфи доносится без затруднений в тех случаях, когда тот действительно того хочет. — Дверь открой. Еще одна пауза и какое-то движение, затем опять тишина. Потом дверь распахивается. Он уже одет, невзирая на ранний час, но не совсем собран. Совершенно очевидно, что рубашка принадлежит не ему: и ткань, и покрой выглядят ему чуждыми, странными и неуместными. Она не застегнута, под ней виднеется чистая майка, рукава закатаны небрежно. Может, он в ней спал. Должно быть, в какой-то момент он почистил и кольца, думает Томми, поскольку они поблескивают в тусклом свете, свободные от крови. Сейчас фингал куда более отчетлив, чем был вчера. Когда тот видит, кто там стоит, то единожды моргает, удивление за секунду приходит и уходит. Тогда он скрещивает руки и прислоняется к дверному косяку, не совсем блокируя вход, но и не оставляя его открытым. К счастью, он не прикидывается дураком и не спрашивает, какого хуя Томми тут забыл в полседьмого утра. Вместо этого он весьма нарочно оглядывает Томми с ног до головы, сощурив глаза. Томми может ощутить, как под испытующим взглядом у него напрягается спина, и пытается это сокрыть, затягиваясь сигаретой. Есть приличная вероятность того, что Альфи собирается просто-напросто захлопнуть дверь у него перед носом. Может, и к лучшему, думает Томми. Он не уверен, что произойдет, если Альфи пустит его в комнату. Если быть полностью честным, он не знает, что он хочет, чтобы произошло. Альфи издает полный задумчивости звук, склоняя голову набок, напрямую встречаясь со старательно отрешенным взглядом Томми. Всегда использует зрительный контакт так, будто считает его гребаным оружием. Томми заставляет себя стоять неподвижно, медленно опуская сигарету и позволяя рукам повиснуть вдоль туловища. Изо всех сил старается выглядеть так, будто ему плевать. Наконец Альфи бормочет: — Ну да. Почему бы, блять, и нет, — и освобождает дверной проем. Томми секунду колеблется, перед тем как последовать за ним внутрь. Тот закрывает дверь, щелчок замка одновременно и едва слышим, и оглушителен. — Выпивку? — спрашивает Альфи. Томми отчаянно желает принять предложение. — Нет, — вместо этого говорит он. Что он вообще тут делает? По общему мнению, с этой штукой между ними полагается быть покончено. Разве что. Разве что она все еще здесь, не так ли, она все еще прямо здесь, проявляясь в том, как он не может даже посмотреть на Альфи без того, чтобы у него по телу не бежали мурашки. — Да, да, конечно, — говорит Альфи, кивая так, словно Томми только что сказал что-то очень глубокомысленное. — Сейчас для подобного слишком рано, верно? Они стоят посреди комнаты, не совсем лицом друг к другу. Ситуация определенно неловкая, и внезапное осознание, что Альфи не выглядит так, будто знает, что делать, лишь подчеркивает этот факт. То, что вчера вообще что-либо вышло, было полной случайностью, думает Томми. Вполне возможно, это самая худшая из его идей. — Вы, Шелби, просто обязаны наряжаться при каждом удобном случае так, словно это, нахуй, королевское мероприятие? — ни с того ни с сего говорит Альфи в таком тоне, будто это огорчает его лично. — Это что, где-то прописано? Потому что, черт побери, приятель. — Даже галстук не надел, — предлагает Томми, просто чтобы быть мудаком. Наступает тишина. — Ага, что ж, теперь я больше не чувствую себя особенным, не так ли, — говорит Альфи с чем-то в голосе, что может быть расценено как нотка юмора. Дышать становится чуточку легче. — Ты не особенный, — говорит Томми. Он прекрасно осознает, что теперь они стоят ближе, поворачиваясь друг к другу по ходу разговора. Пространство между ними кажется чуть ли не вызывающим клаустрофобию, словно исчезает сам воздух. — Ладно, вот и все, — небрежно говорит Альфи так, будто решил вывести собаку на прогулку или сделать что-нибудь столь же обыденное. Томми хочется спросить, что за хрень тот сейчас несет, только вот они целуются. Опять. Ровно три секунды это кажется странным — просто стоять, осторожно соприкасаясь, особо ничего и не делая. Затем что-то встает на место, словно отпущенная натянутая резинка, и, вместо того чтобы целоваться, они целуются. Альфи рукой вновь безошибочно отыскивает его затылок, широко растопыривая пальцы и заправляя большой палец за ухо Томми. Прилив возбуждения не так тревожит, как вчера, но все равно несколько устрашает. Они плотно прижаты друг к другу, работая ртами. Томми хватается за него, одной рукой цепляясь за плечо, как будто не уверен: притянуть его поближе или оттолкнуть — не исключая обе эти возможности, бессмысленно размышляет он. Язык Альфи оказывается во рту, и он даже не знает, когда это успело произойти. Так продолжается какое-то время. Когда рука Альфи обвивается вокруг его таза, Томми начинает снимать свой пиджак до того, как успевает хорошенько подумать, отбрасывая его за спину и не заботясь, где он приземлится. На это Альфи отстраняется, пылко оглядывая его с ног до головы. Кажется, тот приходит к какого-то рода заключению, так как начинает снимать свою рубашку, а затем они оба делают шаг назад, сбрасывая одежду. Томми оставляет пистолет в кобуре, откладывая его на ближайшую доступную плоскую поверхность. Все остальное отправляется на пол. Губы уже ощущаются разбитыми. Он болезненно осведомлен об Альфи, движущемся в его периферийном зрении и опускающимся на колени, чтобы снять обувь. По какой-то причине он не может посмотреть на него прямо. Такое ощущение, что это не реально, следовательно, не представляется возможным. Затем они оба оказываются голыми в одной комнате. Томми осознает две вещи, пока горло сдавливает от нервов. Первая — у него уже наполовину встал, вторая — теперь, когда он голый, не придать этому значения или истрактовать это как-то иначе невозможно. Они устремляются к кровати. Он слышит, как Альфи делает вдох, словно собирается что-то ему сказать, так что безрассудно целует его еще раз с целью заткнуть, помимо всего прочего. Альфи обхватывает его лицо, без раздумий целуя в ответ, затем толкает навзничь на матрас и следует за ним. Томми замирает. Похоже, это не остается не замеченным, поскольку Альфи приподнимается на локтях, серьезно глядя вниз. — Да? Нет? — слегка бездыханно спрашивает он, будто то, как все пройдет дальше, полностью зависит от Томми. Его тело чрезвычайно теплое и тяжелое. Томми сглатывает. Он аккуратно толкает Альфи в грудь, будучи неуверенным, что сейчас чувствует, и еще меньше способным выразить это в словах. Нет никакого сопротивления вообще. Альфи просто мирится с этим, без возражений позволяя передвинуть себя. Теперь они почти лежат друг с другом рядом. Почти, но не совсем. Одна нога все еще перекидывается через ногу Томми, придавливая. Снаружи бедра Альфи виднеется темный синяк, по форме приближенный к отпечатку ботинка. Томми фиксируется на нем, опираясь на локоть, а затем некоторое время продолжает разглядывать тело Альфи. На нем несколько заметных татуировок и еще больше шрамов. На ребрах ушибы, пожалуй, любезно предоставленные произошедшим вчера. Он крепко сложен, с широкими плечами и плотной мускулатурой. Не похож на кого-то, кто сознательно поддерживает себя в форме, думает Томми, а скорее на кого-то, кто в течение своей жизни поднимал много тяжестей. Его пробивает вспышкой возбуждения. Альфи не выглядит обеспокоенным, ждет какое-то время, после чего обхватывает шею Томми, притягивая вперед, и вот так они опять целуются. Они оба твердые, неуклюже двигаются друг против друга, покачивая бедра в поверхностной имитации ебли. На самом деле, Томми никогда раньше не бывал в постели с мужчиной и боится и подумать о логистике… ну, самой ебли без того, чтобы у него душа не уходила в пятки. — Томми, — с несвойственной ласковостью шепчет Альфи у его губ. — Успокойся, нахуй, а? — Не указывай мне, блять, что делать, — автоматически говорит Томми, хотя тошнотворное ощущение в животе уже начинает униматься. Может, на самом деле все будет и в порядке, думает он. Скорее всего, в какой-то момент оно закончится катастрофой и резней, но пока что, в течение следующих десяти минут, может, все будет в порядке. После этого они еще долго целуются, хватаясь и потираясь друг об друга. В конечном счете Альфи останавливается и бесцеремонно облизывает ладонь, после чего тянется вниз и берет Томми в руку. Ощущение проходит сквозь него настоящим шоком от того, насколько это приятно. Он просто обязан поднять голову и посмотреть, ничего не может с собой поделать. Альфи трогает его член, медленно надрачивая. Господи, блять, боже, думает Томми со следом самой настоящей паники, он, черт возьми, не может на это смотреть. И в то же время отвернуться невозможно. Он смотрит как загипнотизированный, видя, как бедра сами собой рвутся вверх, как член толкается во влажное кольцо пальцев Альфи. Он бы не смог остановиться, приставь кто-то к его голове пистолет. В легких даже нет достаточного количества воздуха, чтобы издать какой-либо полноценный звук. Он делает глубокие, судорожные вдохи, хватаясь за предплечье Альфи в поисках чего-то осязаемого, за что можно ухватиться, и вновь откидывает голову на кровать. Он вжимается лбом в плечо Альфи, ведь оно тут, а ему отчаянно нужно спрятать лицо. И вдруг он оказывается готов, трепеща на миг на самой грани, ебаный Христос, после чего наслаждение настигает и он кончает на все подряд. Такое ощущение, что длится это очень долго. Он смутно осознает, что стонет, но не может заставить себя об этом переживать. Когда он наконец умудряется вновь открыть глаза, все еще ловя ртом воздух, Альфи смотрит на него широко раскрытыми глазами с такой интенсивностью, что почти пугает. Он твердый, Томми может почувствовать его своим бедром, но тот, похоже, по этому поводу не волнуется и даже не замечает. Еще он несколько красен в лице, и это нечто, что Томми, будучи в своей послеоргазменной дымке, находит странным образом привлекательным, поэтому вновь притягивает его для поцелуя. Альфи, что надрачивал ему до самого конца, наконец отпускает и берет свой член в кулак. Томми не думая тянется вниз, их пальцы переплетаются, и все скользкое и влажное от его собственной спермы. Его не должно так сильно это заводить, особенно учитывая, что он кончил только что, но заводит, и он простанывает в поцелуй, прежде чем успевает себя остановить. — Ебаный в рот, — на выдохе шипит Альфи. Томми чувствует, как напрягаются мышцы его ноги, как сила слегка вдавливает его в матрас. Их совместные усилия, наверно, не слишком скоординированы, судя по тому, как Альфи, кажется, зашел слишком далеко, и Томми все еще едва имеет хоть малейшее представление о том, что делает, но это, кажется, уже не имеет значения: Альфи разрывает поцелуй, прижимает их лбами друг к другу и, тихо содрогаясь, кончает на их руки. Позднее они лежат рядом в постели, соприкасаясь плечами, принимая попытку перевести дыхание и проваливая ее. Сейчас семь часов утра, думает Томми. Некоторые люди еще даже не проснулись. — Итак, — в конце концов говорит Альфи. — Все хотел спросить, да. Что ты, собственно, здесь делаешь? Томми подумывает о том, чтобы ударить его. — Мог бы спросить в самом начале. — Да-а-а, — говорит Альфи, затягиваясь. — Мог бы, не так ли. — Но ты не спросил. — Что ж, я принял ответственное решение, ведь так? — говорит Альфи. По тону его голоса Томми почти уверен, что, если он сейчас повернется посмотреть, они окажутся ухмыляющимися друг на друга. — Боже правый, — бормочет он, изо всех сил стараясь не пускать раздражение в голос. Не работает — его конечности свободны и расслаблены, всему телу хорошо. — Мужчина, верно, мужчина должен придерживаться своих приоритетов, — продолжает Альфи и очевидно сейчас издевается. — Позволь тебе сказать… — Заткнись, — говорит Томми. — Я, блять, заплачу тебе, лишь бы ты заткнулся, Альфи, богом клянусь. Наступает минута молчания. — Ловлю тебя на слове, приятель. С раздраженным звуком Томми кладет руку на лицо. Не потому, что он и впрямь бесится, но потому, что пытается скрыть тот факт, что улыбается.***
В половине девятого он прибывает в букмекерскую контору. Не особо что-то происходит, хотя Полли уже здесь и, как только замечает его, направляется прямиком в его кабинет. — Что у тебя с лицом? — это первое, что она произносит, и в ее голосе звучит не столько любопытство, сколько неодобрение. — И тебе доброе утро, Пол. — И что конкретно вчера стряслось? — Это долгая история, — говорит он, даже если на самом деле это не так. — Какая из? — спрашивает Полли, не сдвигаясь ни на дюйм. — Обе, — говорит он, доставая сигареты. — Но теперь все улажено. Все в порядке, обещаю. — Евреи все еще тут? — На пути обратно в Лондон, поезд отправляется в одиннадцать. — Хм, — говорит Полли. Она выглядит так, словно не убеждена на все сто процентов, но, опять же, она такая всегда, когда дело доходит до любых его слов. В каком-то смысле это очень успокаивает. — И нам не о чем беспокоиться? Никаких последствий? — Все это не имеет к нам никакого отношения, — подтверждает Томми. Что, если подумать, тоже не является правдой, по крайней мере, больше нет. Полли смотрит на него долгое время. — Хорошо, — затем говорит она, вынося финальный вердикт. — Кстати, если хочешь, есть чай. Томми кивает, закуривая, в то время как она уходит. Внезапно и без видимой на то причины ему приходится подумать о синяке в форме ботинка на бедре Альфи. Странное это, мать его, чувство — знать такое о ком-то. Почти кажется, будто ему не следует, будто он не должен владеть этой информацией. Только вот… теперь уж как есть. Может, когда-нибудь это пригодится. Кто знает.