Помоги мне/Help me

После встречи с Хёкджэ Чонгук планировал отправиться в офис, чтобы изучить результаты экспертиз, присланные ему Тэхёном, материалы, собранные нанятыми Чонгуком частными детективами, а также разобраться с текущими документами и делами, но… Боль и тоска внутри него, а также острое желание увидеть Юнги и Мэредит и хотя бы на мгновение коснуться их, чтобы убедиться, что они всё еще есть, еще здесь, материальны и живы, стали настолько невыносимыми, что Чонгук, попетляв по городу и старательно запутав следы, чтобы сохранить инкогнито Хёкджэ и обезопасить его, вызвал такси и отправился прямиком в больницу. А дела… за пару часов они от него никуда не убегут и не денутся. В первую чередь Чонгук навестил лечащего врача, ведущего и Юнги, и Мэредит, и тот уже лично, а не в ежедневном утреннем сообщении, вывалил на него целый ворох хороших новостей. Отек мозга у Юнги почти спал, и они собирались вернуть снятую часть черепа на ее законное место в ближайшие дни, да и в целом организм этого маленького хрупкого омеги оказался очень сильным и крепким, восстановление шло ударными темпами, поэтому к концу недели врачи планировали сократить до минимума количество вводимых лекарств и плавно вывести его из комы, далее позволяя организму отдыхать и восстанавливаться уже естественным путем, самостоятельно, без лишних медикаментозных вмешательств. И это не могло не радовать. Мэредит тоже держалась молодцом. Насколько это было возможно в ее состоянии. Ее дыхание и пульс были стабильны и больше не останавливались, а организм медленно, но верно начал восстанавливаться. Медикаментозная терапия наконец-то подействовала, все кровотечения были окончательно остановлены, ожоги — зачищены и обработаны, очаги инфекций — погашены, и показатели начали сдвигаться в положительную сторону. Да, их ждало впереди еще множество операций и долгая мучительная реабилитация, но самые важные первые шаги навстречу уже были сделаны. Их потрясающая сильная девочка. Выйдя от врача, Чонгук первым делом отправился к сестре и, миновав приставленную ими же охрану, совсем не удивился, увидев в палате дремлющего на кушетке для посетителей Тэхёна, ведь тот, кажется, решил прописаться в больнице и ночевал исключительно тут, в палатах Юнги и Мэредит по очереди. Да что уж там, в клинике у него уже образовались личные зубная щетка, пижама, тапочки, подушки и даже одеяло, и вообще он заделался любимчиком всех местных санитарок и медсестер. Но на самом деле это не имело ровным счетом никакого значения, самое главное — что Тэхён хотя бы немного отдыхал и спал, и неважно, где ему для этого приходилось находиться. Ведь в последние дни (да и всегда, впрочем) он тоже работал практически на износ, с Чонгуком и Хосоком на равных, забрав на себя все заботы о расследовании и работу с семьями жертв и заставляя своих старших братьев порой забывать о том, что он, вообще-то, младший и, помимо прочего, не сильный выносливый альфа, а всё еще омега. И наверняка уставал ничуть не меньше их, если не больше. И его нездоровая худоба и бледность, огромные синяки под глазами и сильно потускневший запах грейпфрута лишь подтверждали это. Чонгук сделал мысленную пометку, что нужно проследить за питанием брата. Хотя… не ему предъявлять Тэхёну в этом вопросе хоть какие-то претензии. Он хотя бы что-то мог есть. И немного спать. В отличие от самого Чонгука. С трудом сдержав желание подойти и потрепать сладко посапывающего и пускающего слюни на подушку младшего брата по и без того встрепанным кудрявым волосам, Чонгук нервно сглотнул и осторожно приблизился к больничной койке, на которой лежало нечто… некто весьма отдаленно напоминающий его сестру. Если бы не привычный сладкий, с едва ощутимой терпкой горчинкой запах миндаля, то Чонгук… кажется, и вовсе не смог бы признать в этой одутловатой изломанной кукле Мэредит. Рассудок Чонгука так точно всеми силами пытался отрицать, что это она. Что их Кровавая Мэри и правда может быть… этим. Такой. Гладко выбритая и закрытая повязками голова. Отекшее, распухшее, изуродованное ранами и ожогами лицо, в котором почти не читались знакомые черты. Бесконечные отеки, синяки, ссадины, раны, аппараты вокруг, капельницы, катетеры, трубки, иголки, повязки — в Мэредит как будто и правда не было ничего, кроме них. Ни единого целого и здорового сантиметра кожи, чтобы хоть на мгновение коснуться и почувствовать ее тепло. И передать ей частичку своего тепла и поддержки. Страшно. Просто страшно. Присев перед сестрой на корточки, Чонгук аккуратно, кончиками двух пальцев, боясь навредить Мэредит еще больше, взялся за надежно загипсованное запястье и прошептал: — Держись. Хорошо? Ты сама должна отомстить этим ублюдкам за то, что они с тобой сделали. Я подам тебе их на блюдечке с голубой каемочкой, а ты нарубишь их в фарш, нажаришь и смоешь в унитаз, чтобы никто не отравился этой поганой гнилой плотью. Хорошо, Мэр? А еще помнишь, как ты по пьяни обещала мне пять свадеб и пятнадцать племянников? Так уж будь добра — живи до тех пор, пока не выполнишь это обещание, — усмехнулся Чонгук, нежно поглаживая сестру по гипсу на запястье. Он просидел вот так возле ее постели еще полчаса или, быть может, целый час, гладя безжизненный гипс на безжизненном запястье и молча смотря на мониторы, отсчитывающие дыхание и пульс Мэредит. И лишь затем, собравшись со всеми силами, решился встать и пойти в палату, которая пугала его еще сильнее. В отличие от отекшей, раздутой и, кажется, ставшей больше в два, а то и в три раза Мэредит, Юнги выглядел невозможно тонким и хрупким. А еще белым. И таким холодным. Мертвым. И это было настолько жутко, что все внутренности Чонгука физически скручивало от боли. А еще от всепоглощающего чувства вины. Почему-то он всё еще считал, что в произошедшем виноват именно он. Потому что не поймал этих ублюдков раньше и дал им возможность устроить эти взрывы и стрельбу. Потому что познакомился с Юнги и так эгоистично начал встречаться с ним, моментально привлекая к нему ненужное внимание и ставя под угрозу. Если бы только Чонгук мог отказать себе в нем… Но нет! Потому что переживал за его здоровье и сам настаивал на этом походе к врачу. Потому что был уверен практически на 80% в том, что это время и место были выбраны не просто так. И что Юнги и Мэредит оказались там в это самое время не просто так — тоже. Здесь всё было не просто так! Совершенно неправильно! И уже, увы, непоправимо. Да, если рассуждать логически, то Юнги мог бы оказаться в перинатальном центре в это время по собственной воле. Вообще в одиночку. Чонгук не питал совершенно никаких иллюзий и прекрасно понимал, что без Мэредит ему вряд ли бы удалось выжить, но все равно! Это была логика и здравый смысл, а вот чувства… особенно ненависть и презрение к самому себе были куда сильнее. Чонгук просто не мог это контролировать. И не мог оторвать себя от Юнги. Именно поэтому сейчас он снова был здесь, рядом с ним, раздираемый бесконечными противоречиями и болью и столь же бесконечной нежностью и любовью к этому омеге. Чонгук никогда и не думал, что можно чувствовать что-то к кому-то НАСТОЛЬКО сильно. Да, Юнги сразу показался ему симпатичным и интересным, а еще очень вкусно пах, но кто бы мог подумать, что то, что начиналось как обычное любопытство и желание простого необременительного летнего романа, могло превратиться в нечто настолько глубокое и искреннее. Истинное. Чонгук даже не представлял, но… Можно ли сказать, что сейчас почти весь мир и он сам вращались вокруг этого необременительного летнего романа? О да. Еще как. Он, конечно, изо всех сил пытался сместить Юнги, уменьшить его, сократить, но… Как можно избавиться от солнца в солнечной системе, не разрушив ее до основания? Никак. И Чонгук уже не мог без Юнги. Никак. Просто никак. Хотя вдали от него Юнги было бы куда безопаснее. Но… Чертов эгоизм! Чертова любовь! Лишь сейчас, сидя на полу возле его постели, Чонгук чувствовал себя хотя бы немного спокойнее. И почти счастливо. Видеть Юнги. Чувствовать его едва-едва ощутимый, почти убитый запахами больницы и лекарств, самый вкусный в мире запах. Касаться подушечками пальцев и осторожно гладить непривычно бледные, покрытые ссадинами щеки и скулы, сжимать в своей руке тонкие ледяные пальцы, слышать контролируемое аппаратами, почти механическое дыхание и видеть шкалу пульса Юнги на экране монитора — в этом сейчас было счастье Чонгука. Болезненное, неправильное, но… счастье. Юнги был жив. Юнги дышал. И Чонгук мог быть рядом с ним. Другого ему сейчас и не было нужно. А все проблемы они решат потом. Или нет. Черт их знает. Но сейчас, в этом моменте, они оба живы и вместе — вот что имело значение. Чонгук и сам не заметил, как его отяжелевшая голова опустилась на постель Юнги, веки закрылись и он впервые за эти дни провалился в тяжелый, беспокойный сон, так и продолжая сжимать в своих руках спасительно-ледяные пальцы своего самого любимого в этом мире человека.