Помоги мне/Help me

Секс никогда не был тем, от чего Юнги напрочь сносило крышу, и он искренне не понимал, что такого в нем находят все остальные. Да, это было иногда вполне себе неплохо и приятно, особенно во время течки, просто потому что организму требовалось физическое присутствие альфы, но… были вещи, которые нравились Юнги намного сильнее. И доставляли ему куда больше удовольствия, чем секс. Юнги приходилось писать о нем в своих книгах, и достаточно много. Про срывающую голову и все тормоза страсть, про дрожь удовольствия, взрывы, фейерверки и настолько сильное желание, что дышать невозможно. Но всё это было… скорее умозрительным. Просто придумка, еще одна деталь и еще один литературный прием, чтобы сделать сюжет еще ярче и интереснее для читателей. Но так было до Чонгука. Ведь он буквально сводил Юнги с ума. На всех уровнях. В том числе на физиологическом. И это правда было тем, что Юнги совсем не мог контролировать. В такие моменты рядом с Чонгуком он полностью терял себя, поддаваясь всем самым низменным желаниям, гормонам, феромонам и эмоциональным всплескам. И… просто наслаждался? Каждым мгновением. Каждым касанием. Каждой толикой тепла. Их поцелуями, которые внезапно из робких, трепетных и нежных стали жадными, глубокими, страстными. Руками Чонгука, которые заставляли Юнги покрываться мурашками и дрожать от удовольствия. Желанием, которое с каждой секундой разгоралось в них обоих всё сильнее. Синхронно. И сегодня никто уже останавливаться точно не собирался. Хватит. Они и так медлили мучительно долго. И ждать еще сил просто не было. Ни у Юнги. Ни у Чонгука. — Малыш, идем в спальню? — разорвав поцелуй, хрипло спросил альфа, вопросительно глядя в темные, затянутые поволокой страсти глаза Юнги. — Идем, — рвано выдохнул он и собрался уже было встать, однако Чонгук снова опередил его, просто подхватив Юнги на руки. Как будто они и правда были молодоженами и приехали сюда на свой медовый месяц. Он и правда совсем не привык к тому, что кто-то может относиться к нему как к величайшей в этом мире драгоценности. Нравилось ли ему? Даже слишком. И столь же сильно смущало. — Я мог и сам, — наигранно недовольно нахмурился и проворчал он, заставляя Чонгука широко улыбнуться: — Я знаю, — и чмокнуть омегу в очаровательно сморщенный нос. — Но мне так понравилось носить тебя на руках, что я просто не смог сдержаться. И это была чистейшая правда, на которую Юнги и возразить-то было нечего. Да и не хотелось. Он желал сейчас лишь одного — Чонгука. А Чонгук собирался положить к ногам этого самого любимого и самого прекрасного в мире омеги всю вселенную. И всего себя. Сделать так, чтобы их первый раз стал для него самым лучшим и самым запоминающимся. Юнги этого заслуживал. Как никто в этом мире. Бережно прижимая омегу к себе и покрывая его лицо легкими, как крылья бабочек, поцелуями, Чонгук отнес Юнги в спальню и осторожно опустил его на постель, помедлил пару мгновений, любуясь открывшейся взору восхитительной картиной, и лишь затем опустился рядом, находя своими губами его губы. Сахарные на вкус. Оторваться — невозможно, немыслимо, не хочется. Каждый разрыв поцелуя с Юнги — маленькая смерть. И Чонгук ради того, чтобы пить его дыхание и наслаждаться этой сладостью, готов умирать и воскресать бесконечно. — Ты такой красивый, я правда не выдерживаю, — шепот сам собой срывается с губ, опаляя жаром дыхания аккуратное ушко. Чонгук целует и его. Пробует проколотую мочку с аккуратной сережкой-гвоздиком с прозрачным камушком на вкус. Прикусывает. Зализывает. Дыхание Юнги утяжеляет и его испытывает. Где ему нравится больше всего? Где самое чувствительное место? Скулы? Изящная шея с почти прозрачной, просвечивающей ниточками вен кожей? Острые ключицы? Футболка Юнги им так мешает сейчас, как и футболка Чонгука, так что они безжалостно отправляются в долгий полет. Кожа к коже. Аристократическая белизна Юнги и смуглая кожа Чонгука — невероятный контраст, от которого дух захватывает. — Ты тоже такой… красивый, — восхищение в голосе и глазах Юнги отзывается дрожью внутри Чонгука. Он еще никогда и ни на кого так сильно не реагировал. Юнги хочется любоваться вечность и бесконечно целовать, нюхать, трогать, гладить — себе присваивать, и Чонгук себе в этом желании не отказывает. Изучает каждый сантиметр совершенного тела — глазами, носом, губами, подушечками пальцев, заставляя раскинувшегося на постели, тяжело дышащего и благоухающего как только-только распустившийся весенний первоцвет под полуденным солнцем омегу от удовольствия выгибаться и еще сильнее ему подставляться. Плечи, руки, тонкие запястья и судорожно цепляющиеся за шелковые простыни пальцы — ничто не остается без его внимания. Когда Чонгук берет в рот указательный и средний пальцы на правой руке Юнги и с наслаждением посасывает, с губ омеги срывается первый, такой мучительно-сладкий стон: «Чо-о-онгук», — еще никто и никогда в этой жизни так красиво не стонал его имя. Возбуждение Юнги слишком очевидно. Он выгибается на постели, недовольно хнычет, требуя большего, но Чонгук не спешит, им совершенно некуда торопиться. Он этим процессом, Юнги, его запахом и вкусом, его возбуждением и жаждой сполна хочет насладиться. От пальцев по нежной коже руки Чонгук возвращается к ключицам, чтобы вычертить на них языком свои слова о любви. Выводит витиеватые узоры-комплименты на судорожно вздымающейся груди. Просто не может оставить без внимания напряженные и как будто бы молящие о ласке соски. Лижет, посасывает, прикусывает, но Юнги, кажется, не в особом восторге и почти не реагирует, поэтому Чонгук спускается поцелуями вниз, к нежной коже подтянутого животика и… набитой прямо на тазовой косточке татуировке. — Кошачья лапка? — Чонгук, чуть приподнявшись, изумленно смотрит в наблюдающие за ним из-под полуприкрытых век Юнги. — Ага, кот потоптался, — с улыбкой хмыкает тот, но уже в следующее мгновение снова выгибается на постели, потому что Чонгук эту самую косточку с этой самой лапкой прикусывает, целует. Слишком чувствительное место. И Чонгук, видя реакцию Юнги, долго от него не отрывается, пока извивающийся под его губами омега не начинает скулить и требовать пощады. И лишь тогда Чонгук одним махом стягивает с него белье и шорты, чтобы добраться до самого интересного и важного.