Во время войны законы молчат.

Сказать честно, обстановка в мире на сегодняшний день была, мягко говоря, удручающей. С одной стороны, почил великий уже к моменту своей смерти Александр Македонский, оставив своих полководцев и по совместительству сподвижников как тех ещё сироток с большим куском пирога, который неизвестно, как ещё поделить. Не объяснили вовремя, как правильно, и вот теперь взрослые лбы находятся в замешательстве. Это настораживало и пугало одновременно, так как в связи с этим ход предстоящих столкновений предугадать становилось сложнее. Отчасти, конечно, можно, но это будет то ещё испытание для мозга, ибо ситуация меняется день ото дня. И ладно бы, если бы все были солидарны в вопросе по сохранению империи в первозданном виде, так многие, как сам Птолемей, решили, что, наоборот, надо управлять более мелкими государствами, ибо чем больше территории, тем сложнее ими владеть. Ну или, как тот же Кратер, захотели стать властителями если не империи, то небольшой страны. В этом, действительно, было зерно благоразумия, по мнению того же Санджи, однако это не меняло того факта, что Египет все ещё не в безопасности, потому как другие захотят урвать от него лакомый кусочек. А в этом плане есть за что — одна из самых богатых и плодородных держав, пусть даже и после персов с македонянами, да и к тому же на отшибе. В действительности же все проблемы в этом быстро меняющемся мире начинаются с обыкновенной смерти. Даже всеми уважаемый Александр Македонский не смог избежать этой участи, и пускай, что на его плечах все богатства и сильные мира сего и держались. Справедливого Анубиса это никак не потревожит, и он продолжит ждать тебя на суде в Царстве Мертвых — Дуате, как говорят местные египтяне. Санджи был уверен в том, что гигантский змей Апоп, порождение хаоса и мрака, извечный враг бога солнца Ра, не остановит его путь и там. Скорее сам Александр, как живое воплощение всевышнего, даст отпор, так что змею, к сожалению, и в этот раз придётся уползти ни с чем. Тем не менее уход в загробные земли произошёл быстро и неожиданно для всех, без каких-либо предпосылок по заверению острых на слова языков. За этим несоизмеримым для всей империи горем следует натуральная смута, сопровождаемая бесконечным количеством распрей и ссор из разряда «что и кому достанется». И вот тут выходит неожиданно для всех на первый план Птолемей и предлагает выбрать наследника не из родственников, а из полководцев и военных Македонского. У Санджи не было сомнений, что в тот момент он прямым текстом намекает на себя, правда, в свою очередь, это противоречило его поведению и в целом его мировоззрению, что он излагал до этого. Это по-настоящему обеспокоило чуть ли не каждого приближённого к царю, наблюдая за такими вот телодвижениями. Как бы то ни было, подобное предложение приняли во внимание и впоследствии выбрали старожилу Пердикку, который и стал имперским регентом полоумных родственников умершего царя, что ради приличия усадили на престол. А оставшиеся, что вроде умом хоть как-то смогут отличиться лет так через семь — ещё пока дети, но уже представляют ту ещё угрозу для престолонаследия. Поэтому, скорее всего, путь у них будет один. К своим праотцам и к отцу гулять по вечно золотым пшеничным полям. Как только Пердикка получил титул, он не стал рассиживаться на месте и первым делом новоявленный управленец принял решение о распределении земель остальным диадохам. Тогда-то странный ход снова сделал Птолемей, выпросив себе Египет, после своего неловкого недовыдвижения. Чем он тогда руководствовался, и была ли это тогда попытка маневрировать — раз не взяли одно, возьмём другое — мало кто понимал. Разумеется, в этом вопросе стояло еще одно так называемое «но», а именно — уже существующий там сатрап Клеон, что был усажен самим Александром в своё время. Птолемей же, недолго думая, подмял его под себя благодаря Пердикке, а впоследствии убил, захватив все его наработки, из-за которых как раз-таки Египет и процветал. К сожалению, что было предопределено о сложности управления непомерной в плане размеров империи, то и сбылось, и Пердикка согласился, себе на беду, с решениями того или иного полководца о взятии той или иной провинции себе в подчинение. То тут, то там начали поступать сигналы о самовольстве остальных диадохов, что стало причиной многих конфликтов и коалиций против несчастного регента. То Птолемей выкрал тело Александра себе в Египет, то Антигон с Кратером решили устроить союз с тем же Птолемеем против него. И случай за случаем в итоге привел к выступлению войск в земли Египта. Ну, а там разлив реки Нил, бегство людей из македонской армии в египетскую, а довершал эту трагикомедию бунт людей Пердикки во главе с Пифоном, одним из бывших телохранителей Александра. Однако тут Санджи берёт на себя всю ответственность, так как это была его идея — надоумить Пифона переметнуться против своего полководца. К счастью, его задумка сработала и вся коалиция на тот момент выиграла. После кончины Пердикки и Птолемея, остальные его собратья по несчастью решили усадить на этот злосчастный стул регента, правда, тот внезапно отказал и вместо этого ухватил Киренаику с Келесирией, в которую входила Финикия и Сирия, а затем и Иерусалим. То есть по факту все прилегающие к границам территории, а что было дальше — Птолемея особо не интересовало. И пока, находясь не в эпицентре, самый спокойный край — это определённо Египет, а что происходит в Вавилоне и в других частях развалившейся империи — вспоминать страшно. Оставшись без своего покровителя и друга Пердикки, Эвмен определённо сцепится с Антигоном, а там и сам Селевк, скорее всего, попадёт под горячую руку, которая медленно, но верно даёт о себе знать. Положение ухудшит смерть Антипатра, что сейчас также является одним из македонских лидеров, и тогда Антигона ничего не удержит. Однако, на удивление, Санджи питал к нему относительно тёплые чувства, принимая его как своего рода наставника или же вторую фигуру отца, наравне с Зеффом. Антигон всегда видел в нём смышлёного паренька, что лишь своим умом может свернуть горы, а в бою отсутствие невообразимой физической силы он компенсировал точностью и ловкостью, что категорически не нравилось его родному отцу Джаджу, который был македонцем до мозга костей. А это значило лишь то, что физическая сила и храбрость куда важнее всего остального, и не важно, что ты получишь стрелой в глаз, главное — глупая самоотверженность. Плюс к этому нелепые испытания на мужество из разряда «убей кабана копьем, да ещё и без подручных средств, а иначе не примут за достойного мужа». Подобные соображения на этот счет от Санджи были достаточно порочны и неправильны, по мнению его окружения, впрочем, не Антигону. Он даже как-то стал невольным свидетелем словесной перепалки старика и его родного родителя по вопросу его судьбы и самоопределения, что не раз вспоминал с теплотой. Антигон многократно поощрял его решения по тому или иному вопросу и прислушивался к каким-то заверениям тогда ещё мальчугана, видя, судя по всему, в нем маленького Александра. Сам же Санджи, на фоне хороших взаимоотношений со старым полководцем, также сдружился с его сыном Деметрием, и они вместе частенько развлекались, начиная от охоты, заканчивая всякими гулянками. Два видных голубоглазых блондина, которых можно спокойно назвать родными братьями не только по оружию, но и по крови. Куролесили они знатно — это определённо. Даже в этом плане Антигон был поспокойнее. Храбрость, мощь, мудрость и неплохое чувство юмора с адекватной разумностью делают отца Деметрия превосходным лидером и военным. Он был уже матерым при Александре, так как уже прослужил его отцу, Филиппу, и потому молодой царь, увидев в нем невероятные заслуги и при отце и при себе, вручил ему целую Великую Фригию, что была не спокойна и ходила ходуном от нежелания полноценно покоряться. Да и соседи ее размеренной жизнью не отличались. И пока Александр дальше бежал сломя голову осваивать земли, этот здоровяк своей крепкой хваткой контролировал и рассеивал неприятелей в тылу и по соседству. Но не будь всё так сладко и красиво, потому, как всегда, среди сочных ягод винограда найдётся неспелая, что будет отдавать той ещё кислотой и жёсткостью. Жестокость, желание идти напролом, бросание всех своих людей на амбразуру, амбиции бесконечных завоеваний, местами авторитарность, что шла от его военного «я», — несколько шли вразрез с миролюбием и демократичностью мужчины. Тот никогда не любил открытых военных конфликтов, хотя, казалось бы, являлся военным стратегом. Но его прежде всего прельщала хитрость и большой результат с меньшей тратой ресурсов. Поэтому в этом плане ему был ближе Птолемей, который всегда особо и не выделялся среди остальных прытью ринуться в пучину из крови, если не понимал последствия и силу своих поступков. А если и был в эпицентре боя, как в Индийских походах, то всегда брал нестандартными методами, оставляя специально индам путь для отхода, а затем разбивая и отбрасывая в горы или же становясь лакомой приманкой для того же царя Пора, пока Македонский бы не пересёк реку в нужном месте. Однако если уж совсем прижимало, то стоял до конца, как положено македонскому полководцу и телохранителю Александра. С Птолемеем молодой стратег практически сначала не пересекался никак лично, в основном встречаясь с ним на всяких устроенных Александром и другой знатью празднествах. А там вы в общей кутерьме со своими хорошими братьями никак с чужаками толком не сближаетесь, если только это не выгодно обеим сторонам. Или же полезные связи обязывают. Но один раз познакомившись с ним поближе, мужчина понял, что зря не встретил его раньше. Невзирая на заслуги военные и возраст, проявлял он себя больше как человек легкодоступный в общении, без какой-либо царской спеси, и обладал умеренностью гражданского деятеля. Птолемей в этом плане был куда больше ориентирован на последнее, умея при этом резво анализировать и временами здраво осторожничать, а также смотреть на абсолютно полярные вещи не предвзятым взглядом. Благодаря чему он не раз сдерживал характер молодого царя, в особенности с Клитом Чёрным, он раскрыл заговор против него и был его личным дегустатором — эдеатром — а это была одна из наивысших степеней доверия. Потому как, по сути своей, это давало доступ к царю постоянный, а еда, как известно, даёт жизнь и силу. Да и забрать её он может в момент. С самим Санджи он вёл себя не как с приёмышем, как тот же Антигон, а на равных, не чураясь совместно придумывать всякие вариации ведения того или иного сражения, обустраивать внутреннюю политику какой-либо части империи, и у него была такая же любовь наблюдать за всем из тени, просчитывая исход. Мужчина даже не сразу поверил, что он македонец, так как был уверен сначала, что он грек, как его покойная матушка, ибо мировоззрение было под стать греческому. Особенно это касалось его нынешней политики, где царь спаситель и благодетель для всех, не видя разницы между греками и не греками. Суммируя всё выше перечисленное, он констатировал тот факт, что его разум находится в постоянных сомнениях, на чью сторону ему встать. С одной стороны была чуть ли не вторая семья, но непонимание политики их главы и ее имперских замашек всех завоевать мечом и кровью его не прельщали, с другой стороны понятная во всех смыслах прагматичная философия Птолемея да схожесть взглядов в ведении политики и военных кампаний, но не столь сильная привязанность к нему. А до остальных ему никакого дела не было. Не видел он в Кратере здравого гражданского деятеля, а в том же Пердикке лицезрел только идиотизм и жестокость. Антипатр был уже на грани, но рядом с ним был Антигон, и это успокаивало. Эвмена же он считал пустым, что был всеми конечностями за ненавистного ему Пердикку. Селевк отправляется в ту же когорту, хотя он к нему в последнее время стал присматриваться, так как муж был непрост. Поэтому по факту у него оставалось два кандидата. Благо, до поры до времени можно было подождать с решением к кому переметнуться, ибо были общие враги и союзники, и тот же Антигон был благодарен за помощь Санджи в решении с Пифоном и Пердикки. Но сейчас всё начинает накаляться сильнее, будто хопеш в кузне. И к сожалению, не так долог момент, когда все вскинутся друг против друга с особым остервенением, в частности и против Антигона, если он и дальше будет напирать на остальных. А это Санджи разрывало сердце, потому как выступать против него ему не позволяли чувства. Птолемей не такой амбициозный разрушитель мира сего и ему достаточно конкретной территории под крылом, в которой он и станет всем и сразу. Это и объясняло его неторопливость в выдвижении себя же против всех остальных, в частности и Антигона. Умение выжидать и не лезть на рожон в данном вопросе было только на руку. Особенно Санджи, у которого появилась возможность в открытую не выступать против своих близких и делать вид, что он сохраняет нейтралитет. Но на сколько его хватит — он не мог сказать точно. Причём он отдавал себе отчёт, что если ситуация совсем станет безвыходной, он определённо сделает глупость, отправившись к Антигону на выручку. Хотя войну он ненавидит всей душой и принимать в этом участие он не горит желанием от слова совсем, считая это тем еще варварством. И Зефф, шедший позади, это чувствовал. Он прекрасно знал, как этот финик колебался в принятии решения, хотя обычно этим редко страдал. В дополнении к этому, этот шкет, скорее всего, уже всё просчитал, а именно — как будут развиваться конфликты дальше, и что самое удивительное, этот прогноз, скорее всего, самый верный и правдивый. Своего рода гадалка в военном плане, к которой все обращаются за советом и которую все стремятся ухватить. Плюс к этому старик был уверен, что его протеже осознаёт, что метание между двух полководцев до добра не доведёт, и что Птолемей, решив познакомить его с этим меджаем, лишь только подмазывает его к себе. Или, по крайней мере, просто хочет отвлечь от тех событий, происходящих на периферии. Его можно понять, и даже в каком-то смысле допустимо поблагодарить за то, что хочет приостановить бурный бег тревожных коней в светлой головушке. Однако если Антигон его позовёт, то высока вероятность того, что тот к нему ринется сломя голову, совершенно не взирая на собственные убеждения и аллергию на военные кампании. — Старик, ты чего уже в поля Иалу отправился, а? — уж кто-кто, а у этого финика слишком острый кончик косточки, того и гляди вопьётся тебе в глотку, — хотя нет. Этот загробный мир блаженства и умиротворения не по твою душу, — быстро оглянулся на него ходячий плод, отмахнувшись, должно быть прогоняя подобные мысли прочь. — Будто по твою, — процедил сквозь зубы Зефф, возвращаясь в этот бренный мир, забывая, о чем он беспокоился несколько секунд назад, — и вообще, разве это не часть загробного мира? — Часть, — уверенно ответил Санджи, довольный тем, что вывел-таки из себя своего старика, — но я удивлён, что ты знаешь об этом. — Я один из немногих умных мужей, что могут тебе преподать пару уроков различного характера, — продолжил закипать Зефф, пуская из ушей клубы дыма в разные стороны. И они видны в такую духоту. — Удивительно, — только и ответил мужчина, зная, какой эффект это возымеет. Одно слово, а столько эмоций со стороны. И казалось бы, что волноваться, когда тут такой напыщенный гусь вальяжно вышагивает, не давая никаких поводов для беспокойства. Или же доводит до белого каления одними лишь своими заявлениями. Тем не менее, невзирая на эту нарочитую манерность, парень всё равно беспокоился больше о своём старике, нежели о себе самом. Но выражает он это через детские подколы, ибо по-другому и не умел в принципе. А Зефф, в свою очередь, в долгу не оставался. Больше всего это, конечно, удивляло окружающих, но знающие в такие моменты лишь махали руками, мол, для них это в порядке вещей. — Сегодня слишком душно, — процедил сквозь зубы молодой человек, глазея по сторонам и рассматривая постепенно строящийся город. — Ты сам решился пройтись пешком до дворца, а теперь что я слышу, — съязвил его спутник, то и дело дёргая за свои странные усы, — не ты ль хотел посмотреть город как простолюдин? — Моё негодование никак не связано с Александрией, — возразил ему Санджи, в очередной раз оборачиваясь к нему с максимально оскорблённой физиономией, — да я и есть простолюдин. — Ха, с каких это пор? — буркнул ему старик в ответ, получив осуждение в трёхкратном размере, — может, кто и поверит, но на твоём лице написано, кто ты, — и указал на странной формы брови, что слегка закручивались. — Я надеюсь, что о моей семье тут не знают, — прошипел себе под нос мужчина, совершенно не желая подобного исхода, — и никто не узнает. — Надейся, Финик, и уповай на волю Богов и местных невежд. Но помни, что Александрия — город-то не Египетский, и об отличительных чертах твоего семейства тут, скорее всего, хорошо осведомлены, — нахмурился Зефф, кладя свою тяжёлую лапу на бледное плечо, — да и ты видел, какая твоя кожа бледная, а? Простолюдин, значит! — Ой, да я просто давно в поле не был, — улыбнулся Санджи, немного расслабившись от такой тёплой шутки, — я просто всё время пробыл в военном лагере, но загар-то у меня появился чутка, — и начал ощупывать своё предплечье, крутясь как вьюнок вокруг своей оси, показывая себя. — Ой, теперь я это увидел! — и старик, хлопнув в ладоши от изумления, нарочито широко разинул рот, — воистину, ты стал тёмным как ночь! — Вот же ж, скорпион усатый, — презрительно сощурился недопростолюдин на его плохой отыгрыш. — Змей подколодный, — не остался в долгу Зефф, пародируя его физиономию. Они бы так и продолжили, но время не ждёт. А цари так тем более. Хотя, Птолемей был в этом плане терпеливый и без всякой предвзятости, и для такой личности, как Санджи, может сделать и исключение. К тому же город встречал гостей достаточно приветливо с хорошей, но всё-таки немного душной, погодой. К слову, сама Александрия всё продолжала и продолжала разрастаться, как пшеничное поле обильных поливов, и набирать обороты, как видавшее многое колесо на старой телеге. С каждым новым своим вздохом она становилась всё более важным центром науки, искусства и литературы, приобретая себе в услужение на благо Мусейон и Библиотеку. И с каждым новым выдохом росла еще и как торговый узел с расцветающей боевой мощью, подмяв под своё крыло невообразимых размеров озеро Марьют с одной стороны и само Средиземное море — с другой. По мнению того же Санджи, в ней было идеально всё. Это один из тех примеров, когда город стал непросто баснословно богатым за счёт ресурсов и золота, так ещё и с точки зрения совмещения абсолютно разных культур, а именно — греческой, македонской и египетской. По этой самой причине по городу были разбросаны разного рода элементы архитектуры, принадлежащей той или иной цивилизации. Скульптуры тех же фараонов или сфинксов, вкупе с чёрными позолоченными письменами обелисков, очень неплохо сочетались с ионическими колонами и разукрашенными в яркие цвета греческими статуями. И всё это обрамляли широченные мощённые камнем улицы, и в частности любимейшая Санджи Канопская дорога, что являлась центром всей Александрии. Она же была настолько с размахом, что в ширине её лежало целых тридцать метров, давая тем самым ещё и возможность устраивать небольшие садики, клумбы и прудики ровно по её сердцевине. В качестве такого замысловатого разграничителя людских потоков, текущих по ней. И эта махина буквально была хребтом, проходящим от одного конца города к другому, собрав ещё к тому же все важные объекты — начиная от тех же храмов и домов знати, заканчивая Мусейоном и Библиотекой. Птолемей так вообще изъявил желание сделать её полноценной столицей совершенно по разным соображениям. Во-первых, это давало множество разных преимуществ, начиная от тех же торговых, заканчивая военными кампаниями. Во-вторых, это был город, заложенный самим Александром, а так как назрел целый культ, посвящённый ему, было б непростительно что-либо оставлять с этим городом просто так. А в-третьих, сам Птолемей не славился особой сговорчивостью с местными, что и вылилось в такую некую обособленность. Что и приводило в частности к тому, что Александрия стала в большей степени городом греков и македонцев. Тем не менее, окружив себя такими же приезжими, новоиспечённый царь стал развивать политику Александра по совмещению разных культур воедино. Это проявлялось в разных ипостасях. И во взаимодействии с не последними шишками этой страны — жрицами, военными и так далее. Да и не препятствовал он сохранению тех же памятников архитектуры, религии коренных жителей, что не могло не радовать местных. И не препятствовал приезду простых египтян в ту же Александрию, дабы глобализироваться и дать какие-никакие познания в ту же библиотеку. Поэтому народ египетский относился к нему не дурно, а даже очень благосклонно. Тут лишь можно процитировать слова Либания — «Добродетель выгодна». Воистину. — Я должен тебя ещё вот о чём предупредить, — неожиданно подал голос Зефф, отвлекая мужчину от чтения египетских письмён на обелисках, — это касается твоего будущего знакомого. — М-м, а что с ним? — поинтересовался Санджи, переводя на него скептический взгляд. — Он участвовал во всех последних кампаниях Птолемея, — похлопал по его плечу старик, указывая вперед, чтобы продолжить путь, — а это в каком-то смысле значит, что ты и ему отдавал распоряжения. — Н-да… — задумчиво протянул молодой аристократ, рассматривая стёсанные камни на дороге, — не вижу проблемы… Он — меджай, а значит — должен быть хорошим разведчиком, а так как мы пока на одной стороне… Всё в принципе логично. — Так её и нет. Просто я веду к тому, что он не какой-нибудь неотёсанный невежда, не знающий ничего, а бравый воин, что больше по поведению будет напоминать тебе Антигона, нежели кого-то миролюбивого, — настаивал на своём его спутник, — то есть мировоззрение у вас, скорее всего, совпадать не будет, а потому прошу тебя. Без сарказма и издевок! — Пф, с каких это пор я общаюсь только так? — взял на вооружение хитрую ухмылку Сфинкса Санджи в ответ на жёсткое жестикулирование руками со стороны его старика, — я очень даже подвижен с точки зрения языка. — Вот именно, что очень! — Зефф схватил за шкирку, как какого-то кота, своего протеже, чуть ли не треся его навесу, — ты ж ведь скажешь что-нибудь! Или начнёшь какие-то словесные игры вести, которые Птолемей может даже и поддержит. Но этот, наоборот, может тебя невзлюбить из-за этого! А работать совместно вам, видимо, придётся! — Работать? Совместно? — округлил глаза Санджи, ловко вырываясь из чужой хватки, отпрыгивая в сторону, — только не говори мне… Ох… — и мужчину обречённо накрывает своё лицо рукой. — Дошло наконец-таки! Поэтому, пожалуйста, не загоняй себя в кольцо из боевых слонов, это означает лишь смерть! Бди и следи за всем! — сложил руки на груди старик, наблюдая, как мыслительные процессы пошли в светлой голове, — и дело даже не в отношении к этому нубийцу. А в том, к кому ты себя в итоге определишь и на чью сторону встанешь. Птолемей ведь не идиот. И ты не до конца знаешь, что у него на уме. — Я знаю… — тихо прошептал в сторону Санджи, аккурат ловя взглядом вход во дворец с бравыми ребятами в доспехах. — Я знаю, что ты знаешь, — резюмировал Зефф, пытаясь подловить траекторию его глаз, — но будь бдителен и благоразумен. Прошу тебя во имя Великой Афины! — Тц, Апис меня забодай… — только и скривился в ответ военный стратег, понимая аховость положения его персоны. — И вот не надо упоминать местного священного быка всуе! — последовал Зефф за белокурым Атлантом, что с невообразимой ношей на плечах побрёл в сторону царского поместья, которое было буквально в 20-ти метрах от них. Там-то их уже поджидала небольшая процессия из нескольких служанок и, конечно, управляющего этой огромной территорией. Конечно, почестей могло быть и побольше, по соображениям тех же встречающих, но тут сам Санджи встал в позу, ибо не любил все эти алые лепестки роз с бесконечным золотом наперевес. Здесь заслуга была определённо Зеффа, который особо не баловал ещё тогда мальчишку всякими подобными глупостями, закладывая в него более приземлённые вводные. Поэтому ничего удивительного, когда Санджи себя называет простолюдином, ибо как знатного его в полной мере так и не воспитали. Тем не менее остальным сей факт был невдомёк, а потому всех чрезвычайно сильно удивлял такой вот поход к царскому двору путём одних двоих, а не на резвом скакуне хотя бы для приличия. Благо, такта и воспитания всем хватает, чтобы не указать на это, однако косые взгляды о многом говорили. Мужчине же на них было глубочайше безразлично, потому как видит он их один раз в жизни, а с важными господами находить общий язык он умел. Бесспорно, они бы тоже покрутили у виска с такими-то замашками у молодого стратега, но кто не без причуд среди их же подобных. У некоторых в этом плане ещё хлеще. — Фараон ожидает вас, — почтительно поклонился управляющий, даже не посмотрев в глаза, — мы вас заждались. — Какая прелесть, — просипел своему старику Санджи, слегка подзабыв о местных порядках, что все приближённые царя, как и сам царь, обожествлялись и вести себя свободнее по отношению к ним слуги не могли априори, — ну что ж… веди! Слуга, в поклоне развернувшись на сто восемьдесят градусов, направился во внутренний двор дворцового комплекса, что без преувеличения поражал воображение своей масштабностью и основательностью, наравне с лёгкостью и невесомостью своих садов и шлейфов белоснежных тканей. Такое редко встретишь хоть где-нибудь — одно такое место на все известные материки. А всё как раз-таки благодаря совмещению разных культур, в результате чего скульптуры Бастет глазели во все свои каменные очи на бесконечные греческие мозаики, что бескрайним ковром расстелились по Египетской земле, поддерживаемой колонами, как атлантами, что уходили в небеса и поражали витиеватостью своих узоров. Всё это действо сопровождалось обилием золота и белокаменными статуями всяких Божеств Греко-македонского пантеона. — Сколько ж это всё строили? — пробормотал Зефф, рассматривая высоченные расписные своды местных открытых террас, не имеющих ни начала ни конца. — Скорее «за сколько?»… Так вопрос стоит ставить, — ухмыльнулся его протеже, последовав примеру своего старика, обратился к потолочным убранствам, — наш дом мне нравится куда больше. — Ты в принципе редко, когда живёшь в подобных палатах, предпочитая всему этому отрытое небо или же жильё поскромнее, — скептично повёл бровью Зефф, наблюдая за скудной реакцией молодого стратега на все эти роскошества, — увидеть тебя купающимся в золоте — это надо постараться. — Как ты категоричен, усатый гадюк, — прошипел с оскалом наперевес Санджи, прямо в лицо наставнику. — От блохастого мангуста слышу, — не отставал от него Зефф. На их бесконечные пререкания сопровождающие лишь незаметно закатывали глаза, чтобы лишний раз не осудить их за неподобающее поведение, однако их забавляли подобные финты от такой своеобразной культуры, к которой они ещё не прикипели. А в этом случае была логика, так как царь их не всегда подпускал к себе простолюдинов, очень придирчиво избирая себе окружение из Египетских господ. Тем не менее Александрия всё-таки город приезжих, а не местных, поэтому сами египтяне себя чувствовали первыми. Они-то и дивились всеми этими архитектурными явлениями, что заполонили всё и вся, потому как те же самые персы подобным не занимались, в то время как их новоиспечённый фараон горел желанием срастить народы во многих аспектах. Дошло всё до такой степени, что большинству воинов македонской армии выделяли по участку Египетской земли, где они могли спокойно ассимилироваться, что даже обычай переходить на сторону победителя после нелёгких столкновений уже не сработал бы против Птолемея, ибо у многих к этому моменту упрочилась бы связь с этой державой путём заимения имущества и семей. Сам же достопочтимый правитель без дела не сидел, продолжая завлекать на свою сторону всё больше видных представителей его же нации, в том числе, судя по всему, и этих спорящих ни о чём. Удивительное дело, потому как это желание всех переманить на свою сторону сочеталось с чётким пониманием того, что местные — это не просто рабы строя, а именно что неоценимая сила, которая может кормить и содержать всё государство не один десяток лет. При правильном подходе, без какой-либо нещадной эксплуатации населения. Что не могло не радовать крупных землевладельцев и оных. За всем этим скрывался неподдельный интерес к литературе и наукам, поэтому найти царя, на диво окружения, можно было расхаживающим по дворцу с пергаментами да папирусами со всякими замысловатыми греческим каракулями, что кардинально отличались от проработанных фигурок в строчках египетских. Вот и сейчас приходилось судорожно рыскать по залам в поисках их хозяина, что с большей долей вероятности снова увлечённо изучал чертежи архитектора Дейнократа Родосского, кой частенько преподносил ему планы будущего Александрии во всей её красе. — Приветствую в солнечной Александрии, — с распростёртыми объятиями медленно вышел из-за колоны Птолемей, держащий в руках очередной лист и сопровождаемый какими-то господами, что, видимо, что-то горячо обсуждали пять минут назад. Царь же не изменял своей благодетели правителя и совершенно ласково обратился к молодому стратегу через всё помещение: — мой старый друг, как добрался? Ты приехал позже всех, я уже было начал беспокоиться. — Я бы сказал, что весьма недурно, — принял радушный жест дорогой гость, смыкая руки за чужой спиной, — да, и ты нас встречаешь выше всяких похвал. Я бы даже сказал более чем. — Н-да, я знаком с твоими предпочтениями в полной мере. Но, уволь меня, я бы не мог отказать себе, чтобы не подколоть тебя в этом вопросе, — широко улыбнулся правитель, ловя на себе наигранно обиженную мину, — тебе бы в Амфитеатр с такими-то способностями. Не правда ли, Зефф? — и тут пришла очередь старика. — Полностью солидарен с вами, — принимал приветствие наставник, не отказывая себе в подыгрывании, — но наша опочивальня, действительно, могла быть и поскромнее. — Не дури, — отмахнулся Птолемей, — вы мои гости и достойны высшей формы принятия на этой земле. Ах, да, смею представить вам Эвклида. Талантливого математика, которого я умаслил поработать тут на благо науки. — Для царя не может быть особого пути к математическому знанию, — съязвил один из представленных мужей, наигранно задумчиво почесав свою бороду под вздыхания второго спутника царя. — Как мне кажется, с вашими познаниями я точно чему-нибудь обучусь, — расплылся в широкой улыбке Птолемей, видимо, совершенно не обижаясь на подобные речи учёного, — а это Филит — поэт и грамматик. Я доверю ему будущих наследников. — Это большая честь, царь, — коротко поклонился мужчина, — но мы здесь ещё и потому, что вы… — Ах, да! — и Птолемей снова повернулся к пришедшим, — я пригласил их для основания Александрийской школы, что будет вбирать в себя разного рода направления, от философии и литературы до математики и грамматики. — Благослови меня Афродита! Вы время зря не теряете, повелитель, — хитрая ужимка появилась на лице молодого стратега, — ваша любознательность, помноженная с любопытством, не знает границ. — А твоё красноречие, всегда помноженное с невероятным сарказмом, доставляет нашим дискуссиям всегда особую трагикомедию, — апеллировал Птолемей, ловко держа удар против такого острого языка, — да и что за фамильярности такие с твоей стороны, юноша. Кстати, это и есть тот военный стратег, что со мной разрабатывал разные планы по захвату Келесирии. Я вам про него рассказывал, — и он обратился к двум своим спутникам, что активно стали качать головами в качестве подтверждения сказанных ранее слов. — Вы безумно одарённый. Нечасто встретишь таких военных, — и снова колкость полетела со стороны математика, — но вы, исходя из рассказов, самый смышленый, которого я знаю. — Как видите, не только вы обладаете ядом риторики, — усмехнулся Филит, похлопав по плечу Санджи, что уже был готов ответить отравой на отраву, — однако Птолемей. Нам пора заняться делами, а тебе поприветствовать старых друзей, как полагается. — Как скажете. Я надеюсь, что после мы ещё с вами свидимся и я к вам обязательно зайду в Библиотеку. Завтра после полудня, я думаю, — и Птолемей, проводив взглядом покидающих залу, перевёл подозрительно хитрый взгляд на опешившего Санджи, — к тому же нам есть, что с вами обсудить. И мои дары не останутся без внимания. Хотя жалко, что они не остались, для того чтобы на них тоже глянуть. Но думаю, что успеется. — Дары дарами, но дела ждать не будут, — скептически заметил стратег, посерьёзнев вмиг, при этом не смутив ни на грамм хозяина этой державы, — тянешь время, хитрый лис. Заманиваешь своими речами птах, а потом смыкаешь челюсти над их головами. — Не без этого, — ехидно согласился новоиспечённый фараон, положив руку на плечо своему пока что ещё соратнику, — сначала, как принято, охота. Затем купальня с юными девицами, а под конец — застолья и зрелища в честь пойманной добычи. Как тогда в Вавилоне, помнишь? — и он аккуратно тряхнул по плечу мужчину, дабы добиться от него утвердительного кивка, — а уже потом — всё прочее. — Даже не думай свою вкрадчивость с ораторством на мне применять, — легко похлопал по его ладони Санджи, заглядывая с ухмылкой в старческие глаза, — я вроде не такой уж и идиот, если послушать твоих предыдущих гостей, чтобы не замечать твоих уловок. — Да, но ты и не всесильный. Ты только что вернулся с похода и сразу в новый бой, который пока ещё за горизонтом. Бежишь быстрее колесницы Гелиоса — не понятно, правда, зачем, — вполне разумно заметил Птолемей, всё-таки не оставив своих попыток с фокусами убеждения, — однако ты всегда мельтешил, не давая своему разуму отдыха ни на мгновение. Твои мысли — скакуны, которых ты постоянно пускаешь по полям своего же сознания, что они там могут вытоптать всё твоё здравомыслие. — В его словах есть резон, финик, — подал голос Зефф, наблюдая пред собой нередкое явление — уговоры этого мальчишки на хоть какой-нибудь привал после затяжного боя. — Эх, — глубоко вдохнул Санджи, осторожно вырываясь из-под чужой руки и подходя к перилам огромной развернувшейся террасы, открывающей немыслимый вид на строящийся маяк. Шпионил, как коварный соглядатай, за маленькими муравьишками, что ползут по столбу вверх к скрывшимся от глаз звездам. И в этот самый момент разум ярко рисовал, как в них летит огромное небесное святило под ликом «войны» с торчащими копьями и острыми костями умерших, врезаясь в постройку и разрушая все долго строящиеся труды одним лишь махом, попутно насаживая ничего не подозревающих насекомых на свои лезвия. К сожалению, это лишь малая часть ещё не совершённого зверства на почве дорогостоящих амбиций идиотов, назвавших себя правителями и блюстителями порядков и закона, отчего лишь хочется горько сморгнуть, отводя от себя наваждения, насланные солнцем Александрии, — три дня… — под конец миража выдал мужчина, — столько дней я готов удержать своих коней в стойлах, но не больше… — Я думал, что ты даже скажешь меньше. С чего бы вдруг такие условия? — настороженно вопросил Птолемей, пытаясь подгадать ответ. — Хм, просто столько дней мне хватит, чтобы насладиться обществом твоих подношений и при этом не сойти с ума от скуки, — саркастично оскалился напыщенный аристократ, слегка развернувшись, наблюдая за закатыванием глаз от Зеффа и добродушным выдохом царя. — Мне б ваше терпение, — с долей обречённости в голосе заметил первый, уже по привычке сжимая кулаки, — он остр на язык, потому как голову не умеет остужать. — Ох, Александр тоже тихим характером не отличался, поэтому это лишь маленькие скарабеи и скорпионы по сравнению с его ядовитыми змеями, — флегматично развёл руками Птолемей, отходя в сторону небольших залов, через которые и сбегали все предыдущие гости прочь пару минут назад, — к тому же господа, с которым я хочу вас познакомить, найдут общий язык с нашим юродивым, Зефф. Один так, скорее, больше крокодил, нежели блеющая овца. — Почему именно такое сравнение? — поинтересовался виновник торжества, прекрасно зная о том, что этот старец так просто слов на ветер не бросает. — Ах, всё ж ты понимаешь, — и искорки озорства так и сплясали в глазах астрономический танец жрецов, что были мастерами в разгадывании тайн звёзд и предвещании судьбы, — кстати. Ты тогда помчался с Никанором в поход, а я вернулся не один. Тебе знаком учёный под именем Равия? Как обладатель богатых связей тебе должно быть знакомо это имя. — Равия?.. «Рассказчица» с арабского, кажется… — сжал пальцами переносицу мужчина, прокручивая в голове длиннющий папирус со всеми известными ему именами, — она, судя по имени, не местная? — настороженно в итоге спросил он, — смею предположить, что она из Иерусалима? — Нет, но ты был близок. Она из кочевого народа — набатеи, — возразил Птолемей, довольный чужой сообразительностью, — сама Набате́я — наш сосед со стороны всех остальных сатрапий. И она вместе с Иерусалимом же являются нашей границей с этими остальными, поэтому мы должны держать представителей этого кочевого народа к себе поближе, чтобы в случае чего они встали на нашу сторону. Плюс — торговля с Аравией и прочими, по определению, проходит через их земли, а Иерусалим — слишком узкий перешеек для разного рода манёвров. Петра могла бы стать неплохим вторым таковым. К тому же мне нужен переводчик с арамейского. Наши отношения с Келесирией после падения Лаомедона, не факт, что закончатся благоприятно для всех. Она в этом плане как раз кстати. Да и что уж там — у них много гениальных инженеров, что поражают своими изобретениями в том же земледелии. Ты слышал об их способах водозадержки? — Я тебе больше скажу — я видел это лично, — насторожившись, сложил руки на груди Санджи, уже понимая, куда тот клонит, — в плане водосбора у них стоит действительно поучиться, однако раз она тут, если судить по твоим словам, получается, она не так проста. У неё, видимо, тернистая родословная, как плющ, что обвил своими щупальцами какую-нибудь пальму. — От тебя мало что скроешь, — мягко улыбнулся Птолемей, внутри себя ликуя, что стратег обладает не скудным умом, — да, ты прав. Она внебрачная дочь одного из местных аристократов, или вождей, кому как удобно. А это значит, что это может очень неплохо подсобить в урегулировании отношений. Поэтому я… — Только не говори мне, что ты решил и её ко мне приставить?.. — Санджи неверяще округлил глаза, прервав правителя на полуслове, — ты же ведь осознаёшь, что ты делаешь сейчас?.. — А похоже на обратное? — повёл бровью Птолемей, — это будет выгодно и для тебя, ведь так? Потому как, если ты заручишься поддержкой с этих сторон, того и гляди, у тебя будут неплохие связи. Не имея собственного войска, а имея лишь за плечами целые территории, где будешь званым гостем, можно так мир покорить. — Да, и это мои же слова… Но в чём выгода для тебя — вручать мне такое в руки? — не унимался с расспросами молодой человек, — ибо если я перейду на сторону Антигона, ты ж потеряешь тогда все приграничные земли со всеми вытекающими. И твоё умасливание меня определённо в таком случае не сработает. — Делаешь из меня глупца или всё-таки ты и правда так думаешь обо мне, — оспорил мнение соратника царь, шутливо тыкая в чужую грудь, — тогда ты меня разочаруешь. — Вот как? Это я всегда ра… — фраза так и не закончилась, потому как их прервали лёгкие женские шаги, владелица которых плавно выплыла из полумрака дворцовых коридоров и спадающих белых тканях, что нежно обнимали колоны, будто те — их давно потерянные отпрыски. По первому брошенному на учёную взгляду было сложно определить, из какого она племени и какие земли будоражили её отцы своими кольями и стрелами в затяжных сражениях и войнах в своё время. Слишком много в ней было неопределённости, делая её скорее человеком мира, что пережил не одну свою жизнь в разных своих воплощениях и в нынешнем этом вобрал в себя всё и сразу. Чёрные, поглощающий весь остальной свет локоны определённо принадлежали персам, однако не имели ни малейших вьюнов, ни водоворотов, присущих им, а прямой нос разрезал лицо на две симметричные части фрукта, что украшали два голубых глаза, давая тем самым намёк на греческое начало. Ибо поселенцы с Аравии имели преимущественно карие глаза, потому как солнце не умело щадить в тех краях, из-за чего светлоглазым было отнюдь не просто находиться даже на закате. Молодой стратег знал это по себе, знатно путешествуя там. Невероятно, как её грация изящного Сфинкса и знания всего мира, что отражались в её совершенно невозмутимых очах, спорили с более грузными движениями её спутника, кой ступал тяжёлым широким шагом, но до крайности бесшумным. Под его хищным взором любой бы мог почувствовать себя маленькой антилопой, что сейчас будет съедена кровожадным аллигатором, знающим только голод и присказку «убей или будь убитым». По остальным внешним признакам македонский аристократ мог с уверенностью заявить хоть на весь Александрийский Амфитеатр, а потом и на Афинский, что это — определённо нубиец. Да, возможно, и не чистокровный, однако воинская доблесть буквально сочилась как яркая кровь из всех его шрамов, особенно из диагонального, что пересекал его внушительную грудную клетку от и до. Даже закрытый вертикальным порезом глаз, казалось, сейчас неожиданно для присутствующих откроется и на поражение располосует всё живое своим лучом солнца, что предварительно ласково, по-матерински окрасит кожу, как и родные пески Египта, в бронзово-золотой цвет. Было в нём странное сочетание легко читаемой опасности и угрозы со сдержанностью и весьма уловимым самообладанием, чем отнюдь не каждый гладиатор может похвастаться, не говоря уже о простом вояке из строя. Да что уж там — не каждый рядовой гоплит будет так откровенно буравить с вызовом фигуру высокопоставленного вельможи, что с неимоверным удовольствием примет чужую игру, мысленно ухмыляясь словам Птолемея о животном начале этого натурально широкоплечего Минотавра, вышедшего из песчаных лабиринтов пирамид. — А вот и они, — прошипел Птолемей так, чтобы те не услышали его. — Ты был прав, — не отрывая завороженного взгляда от подходящего к ним египетского воина, заинтригованно пробубнил ему в ответ Санджи, — он, без всяких сомнений, подавляющий внутренний порыв зверь. Того и гляди сейчас сорвётся с места и изрешетит меня своими когтями, как лезвиями. — М, ты уже с ним в гляделки играешь? — поинтересовался правитель, донельзя довольный своим подарком, — смотри-и, не проиграй ему. На полях Иалу тебе точно не место. Уж больно ты морского ежа напоминаешь, нежели безобидного фенека. — Ой, я ему никогда… — сузил глаза стратег в ответ на высокомерную ухмылку на загорелом лице, — чувствую, мы с ним разорвем друг друга в клочья, если приблизимся еще на метр друг к другу. Многообещающе… С каждым сделанным шагом фигуры открывали в себе всё больше подробностей, раскрывающих своих обладателей как развёрнутый свиток со всеми знаниями Богов, начиная от кипи пергамента в руках женщины, заканчивая тремя то ли хопешами, то ли тремя саблями меджая. Как будто две грани человеческого нутра, одно из которых бесконечно и решительно стремится к созерцанию и познанию, а второе, наоборот, является разрушительной силой, что пожрёт саму себя со временем, оставив после себя лишь руины покинувшей это мироздание цивилизации. Что и как суеверная смерть, любившая раскидывать свои кровавые краски и цветы, что взрастили яркие эмоции в момент кончины, так и пестрота узоров одеяний с бесчисленными металлическими украшениями и амулетами завладели телом меджая, скрывая даже его голову под подобие тюрбана, из-под которого так и торчали зелёные прядки волос. И этот рябой зимородок контрастировал с абсолютным штилем — что как и тёмное и неизведанное небо, таившее в себе все загадки бытия, так и наряд учёной поглощал в себя все робкие взгляды страждущих в своё пространство, завлекающе мерцая своими драгоценными и золотыми звёздами, в той же мере озаряя всё вокруг в ответ. — Наконец-то вы решили посетить меня, такого вот старика, в этом раскинутом оазисе на брегу моря, — и царь, с присущей ему искренностью, обвёл их своими глазами, — я, как вы видите, не один вас тут поджидаю. Гости почтительно поклонились властителю этой земли обетованной и плодородной и с нескрываемым интересом стали осматривать двух позади стоящих мужчин, что пока и не думали встревать в речь царя, уважительно давая ему первое слово. Птолемей, воспользовавшись затишьем перед бурей, учтиво забрал, видимо, какие-то важные документы из рук приятной особы, пробежав по ним глазами, и удовлетворённый, судя по всему, полученными сведениями, кивнул в ответ, знаменуя тем самым, что пришедшие могут выдохнуть при нём, не боясь хоть какого-нибудь недопонимания с его стороны. — Мы и так заметили, что вы не одни, повелитель, — и бархатный женский голос раскинулся своим шлейфом, лаская барабанные перепонки своим шёлком, отчего не упасть было сложно. — Какой прелестный голубоглазый лотус раскинулся у тебя в водах! — воскликнул македонский аристократ, всё-таки не выдержал этой затянувшейся паузы и фактически бросился к учёной. — Как только ты имел наглости такое высказать, — процедил сквозь зубы Зефф, который уже порядком устал от подобных изречений его приёмного сына, — хотя ты долго продержался со своими откровенными домогательствами. Не думаю, что Амон оценит твоё поведение. — Ха-ха, ты, как всегда, красноречив по отношению к женщинам. Этого у тебя даже и Апоп не отнимет, — усмехнулся правитель, — на самом деле нашу новую с тобой знакомую зовут Робин, — и царь вежливо указал рукой на гостью, — но сложно удержаться и не назвать её Равией, потому как знает она поболее твоего. — Надо же! Так вас зовут Робин? — залепетал на арамейском знаток всех языков и наречий, попутно любезно захватив чужую изящную ладонь в свои, подойдя чуть ли не вплотную, — я и не знал, что у семитов есть такое прелестное имя. — А вы неплохо говорите. Можно сказать, почти как жители того региона, — тепло улыбнулась женщина, недвусмысленно сощурив глаза, — правда, у набатеев свой язык, который слегка отличается. — У вас замысловатое письмо, должен отметить, — прикрыл глаза Санджи, прокручивая у себя в голове всевозможные закорючки, что принято считать за буквы, — вроде и арамейский, но с какими-то своими символами дополнительно. — Да, вы действительно правы, — была польщена женщина, переходя уже на привычный ей греческий, — вы были в тех краях? — Он там воевал, — неожиданно встрял в их диалог Птолемей под внимательным взглядом меджая, который будто активизировался, услышав эти слова, — Иерусалим стал близок его сердцу. Жалко Лаомедона, потому как будь этот гений мысли на его стороне, он бы выстоял и не был захвачен этим юнцом в плен. Санджи обладает действительно выдающимся умом. — О-о, так вы весьма успешный военный, — восхитилась боевыми заслугами перед Египтом учёный, накрывая своей второй свободной рукой его, — да, и весьма образованный. — Ах, если бы, прелестная Робин. Царь просто набивает мне цену, не более, — отрицательно покачал головой Санджи, — я обыкновенный военный стратег. Скорее, я управляю и направляю массы солдат туда, куда надо. Я не всегда нахожусь в эпицентре сражений, если только совсем безвыходная ситуация и моё присутствие как полководца необходимо, — грустно улыбнулся мужчина, изредка косясь на притихшего нубийского воина, что всё-таки поменялся в лице, напряжённо нахмурившись. — А этот угрюмый муж, что стоит рядом — Зоро. Как я и говорил ранее, он — меджай, — многозначительно пнул под бок стратега Птолемей, — скажи, какой у него устрашающий вид? — Более чем, — слегка с издёвкой выдал стратег на каком-то диалекте нубийцев, из-за чего тот удивлённо повёл бровью, видимо, и не ожидая подобного водоворота, — я правда не знаю, правильно ли я произношу некоторые слова. — Более чем, — повторил за ним этот Зоро, нарочито меняя один гласный звук, будто провоцируя на продолжение потихоньку образовывавшегося на глазах соперничества, далеко не на радость того же Зеффа, что то и дело до этого одёргивал своего приёмыша от непоправимого. — Кстати, вы, достопочтенный Зоро, — перевёл на себя меджайский фокус царь, чтобы не получить ураганом по лицу от этих двоих, — выполняли именно его приказы, выступая против Пердикки. Это была его идея — подговорить его солдат и провести вашу вылазку в лагерь уже почившего нас регента. — Снова вы мне льстите, повелитель, — почтительно склонил голову белокурый вельможа, подмечая на себе чрезвычайно пристальный взгляд со стороны, — всё это заслуга разлившихся вод. Не более. — Ты не строй из себя дрожащею антилопу пред хищником, будучи самим таковым, — шутливо осёк его Птолемей, — ты один из самых ловких леопардов, которых я повидал за свою жизнь. А, как ты понимаешь, повидал я их в достатке. — Я польщён, мой царь, — продолжал ёрничать Санджи, — но я всё-таки теперь обеспокоен, не задело ли волной нашего меджая в том нелёгком перехвате, потому как вы должны были попасть в самый эпицентр. Вон даже, кажется, волосы покрылись водорослями, что те аж приобрели зеленоватый оттенок, — указал пальцем на выпавшие прядки из-под тюрбана мужчина, попутно состроив страдальческую эмоцию на своём белокожем лице. — Я бы горячо порекомендовал бы вам самому испытать тяготы этой коварной реки, возможно, тогда ваши стратегии и планы имели бы больший бы успех, нежели сейчас, — деловито сложила руки на груди новоиспечённая водоросль, замечая, как на чужом лбу потихоньку набухают венки, несмотря на нанятую улыбку, — это будет полезно для засидевшегося в лагерях военного полководца. — Тогда я смею спросить у вас хотя бы один хопеш мне в услужение, потому как свой я оставил в Вавилоне, а у вас их целых три за поясом. Неужели они у вас так часто ломаются в бою, что вы их в таком количестве носите? — повторил позу оппонента Санджи, состроивши довольно-таки задумчивую мину под дёрганье века на чужом глазу. — Тогда нацелюсь ровным ударом в вашу закрученную бровь, ибо по ней, я уверен, писали все тренировочные мишени. Надеюсь, ваш светлый ум выдержит мой клинок, выстроив бастион из щитов ваших же познаний, — не отставал за стратегом меджай, довольно скалясь чуть ли не во все свои зубы. — Ох, Незримый, дай нам сил, — выдохнул Зефф прямо в ухо мило улыбающегося на пару с тихо хихикающей Робин Птолемею, что уже был готов при властителе ударить юродивого. И, видимо, не его одного. — Прелестная, как любит выражаться наш уже общий знакомый Санджи, Робин, занимаетесь археологией и, кажется, хотели посетить Египетские города вверх по реке Нил? — решил всё-таки вмешаться государь, внемля долгим мольбам Зеффа, — Белые стены Мемфиса, я думаю, встретят вас добродушно у себя. — Хм, я очень на это надеюсь, — учтиво кивнула учёный, замечая тех двоих, что продолжали коситься разгорячёнными от азарта глазами, — но сначала мне стоит посетить вашу Библиотеку, дабы ознакомиться с уже имеющимися материалами. — Вы подходите к вашим исследованиям максимально основательно. Я в вас это и ценю, — и улыбка Птолемея озарила всех присутствующих, наглым образом вырывая из пут гляделок и саркастичных ужимок, — а Санджи вам непременно поможет в свои свободные три дня. Не так ли, юнец? — Ох, конечно, как я могу вам отказать в этом, — и мужчина был готов пасть на колени пред этой учёной женщиной под смешки египетского воина на стороне, — надо будет и самому посмотреть, что там происходит. — Вот и замечательно. А также, раз тебе так неймётся с разработкой каких-либо тактик и стратегий, особенно по реорганизации войск, ты мог бы это обсудить с нашим достопочтенным меджаем, потому как он глава Египетской разведки. И тебе в любом случае придётся с ним работать по мере необходимости, — подытожил с распоряжениями Птолемей, активно указывая руками на опешившую фигуру мужчины-водоросли, что, казалось, было даже дёрнулся от такого вот решения. Санджи уже было хотел возразить, но это было вполне себе логичное умозаключение государя, в особенности того, что сейчас молодой стратег находится именно под его покровительством, находясь в Египте. А это так или иначе могло означать, что и отплатить он должен в соответствующем размере гостеприимству держателя этих расписных оазисами земель. По-другому Санджи будет чувствовать себя в долгу, да и справедливости ради, стоит отметить, что не будет столько бесполезным занятием даже с его неопределившейся позицией среди диадохов. С другой стороны, как бы отреагировал этот кусок ила, что терпеливо сжимал свои кулаки благодаря, видимо, воинской выдержке, говорящей ему стойко и с достоинством выдерживать любые невзгоды. В особенности с этим бровастым выскочкой, что, по его мнению, не имел никакого реального опыта в сражениях, лишь только и умея, что бездарным образом флиртовать с женским полом да поучивать языки и наречия. К всеобщему сожалению, мыслительные потоки прервал тихо подошедший слуга, что, должно быть, неторопливо кланяясь всем присутствующим, намеревался перенаправить энергию царя на другие нужды государства. Вне зависимости от желания его же гостей. — Простите, что отвлекаю вас, но вы не забыли о следующих гостях? — не поднимая головы, управляющий аккуратно перехватил папирусы Робин, дабы отнести их в кабинет фараона, — Эрасистрат и Герофил прибыли для обсуждения возможности вивисекции для изучения органов человека. — Ах, это… — Птолемей с радостью передал какие-то бумажки вошедшему слуге, принимая при этом другие, а затем с деловитым видом обратился к остальным, — я поддержу этот вопрос только в том случае, если мы сойдёмся на идее, что испытуемые должны быть пленными или заключёнными, иначе я им откажу. Правитель, со всеми быстро простившись и обменявшись парой фразочек на прощание, приготовился провожать одних и принимать других в своей «скромной» обители. Однако один из них, всё-таки не удержавшись, не смог устоять и не занять времени поболее остальных покидающих роскошный дворец. — Смею тебя предостеречь с кое-чем, — Санджи резко остановился и, вполоборота повернувшись к царю, навёл на лик свой нарочито встревоженную гримасу. — По поводу? — напряжённо сузил очи царь, подхватывая фальшивый настрой. — Всё хотел тебе сказать… — растягивал время интриган. — Они называют Петру не Петрой, а Ракму. На будущее, — учтиво поклонился Санджи, снимая театральную маску и дружелюбно улыбнувшись на прощание, он последовал за остальными. — Буду иметь в виду… — только и разнеслось гулким бубнением по дворцу после шуршания очередного свитка папируса в ожидании следующего приёма.