*
Ему под нос суют предложение — почти нагло и грубо, пока Чон всё ещё плавает в собственной прострации, как в безбрежном океане — о рекламной фотосессии. Хосок обычно от таких сделок отказывается, ссылаясь на то, что он всё-таки артист театра и занимается исключительно балетом, но что-то в нём на этот раз заставляет выслушать модного представителя и даже взять несколько бумажек с подробно изложенными условиями, пришпоренных к красиво переливающейся визитке. Омега не думает о смене карьеры до этого дня и одной конкретной минуты. В конце концов, чем ему ещё заниматься, если не танцами? Он убил на них двадцать два с половиной года жизни (ладно, на самом деле чуточку меньше) и готов убить столько же. Сначала из страха, потом из нужды, а теперь… а теперь нужда прошла и осталось что-то другое, что Чон не в состоянии вычленить. Это что-то, как червяк, проедает мозг. Что же он должен изменить в своей жизни, чтобы отделаться от ощущения, будто он проигрывает чужой сценарий? — Ты не моргаешь, — говорит ему Юнги, забравший Хосока (по собственной инициативе, надо же!) домой. — Что-то случилось? Юнги, которого он знал, никогда не задавал таких вопросов. Он в принципе молчал большую часть времени. Раньше Хосок тешил себя иллюзиями, что им и их сладким отношениям не нужны слова для сохранения связи, но сейчас омега понимает, что им разговоры как раз прописаны по медицинским показаниям и заверены красной печатью на рецептурном листе. Как терапия, профилактика, лечение и всё на свете. — Ничего особенного, — лжёт Чон. — Просто в голове, знаешь, всякое, — вертит ладонью, изображая то ли миксер, то ли водоворот, и давит улыбку. — Устал, наверное. — Уверен, что не хочешь это обсудить? Хосок угумкает. Даже не отвечает нормально. — Точно? — Юнги, — что-то скрипит, как корочка тонкого льда. — Слушай, — ломается, трескается, расходится кривыми линиями, — я понимаю, что ты хочешь сделать вид, что всё нормально и мы снова «идеальная» пара, но это не так, окей? Я люблю тебя очень сильно, но не знаю, как вести себя рядом с тобой после твоего полугодового запоя и всего дерьма, через которое мне пришлось пройти из-за тебя. Поэтому, пожалуйста, будь добр, не веди себя так. Мне не по себе. — Я просто хотел с тобой поговорить, как разговаривают нормальные люди. — А мы с тобой, очевидно, ненормальные. — Отлично, — говорит Юнги и усмехается своим мыслям. И о чём он думает? — Отлично. — Просто прекрасно. — Просто прекрасно, — повторяет Хосок и отворачивается к стеклу. — Я не буду просить прощения. Ты сам захотел этого разговора. Оставшийся путь они едут молча. Юнги тихо заседает в своих мыслях, пытаясь понять, как заслужить доверие Хосока, который, по очевидным причинам, больше ему не верил. Омега, в свою очередь же, отворачивается к окну и, насупившись, следит за редкими каплями на стекле. Март уже на исходе. В квартиру они так же заходят молча и расходятся по разным комнатам. Кажется, что недосказанность постоянно витает в воздухе. Просто до этого времени Юнги этого абсолютно не замечал и замечать начинает только сейчас, когда Хосок тыкнул его, как слепого котёнка. В голове всё ещё мелькают свежие воспоминания о вечеринке около бассейна. Дрожащая улыбка на искусанных губах и пластыри на тонких пальцах, вырвиглазный пиджак и потерянный жемчуг, который не жемчуг вовсе. Жемчуг и шёлк… Входная дверь браскает так, что в коридоре что-то с грохотом падает. Удар отрезвляет Юнги, заставляет вернуться в тревожную реальность. Он выходит в коридор, чтобы поднять то, что упало: рядом с комодом валяется аморфная статуэтка человека и гигиеническая помада Хосока в жемчужном корпусе. Явно чей-то подарок. Возможно, от того же Чимина, который следит за благополучием друга больше, чем за собственным. Юнги почему-то приходит в голову совершенно позабытое воспоминание: его омега, только начавший ходить в элитную балетную школу при театре, куда его протащил Мин не без помощи новых связей, и тысячи бумажных коробок и пакетиков с подарками. Юнги ревниво подумал тогда, что у его парня появился новый ухажёр, но предсказуемо промолчал, пока не обнаружил до смешного абсурдную реальность — Пак Чимин, бывшая звезда ситкомов и нынешняя будущая прима, решил буквально завалить Хосока косметикой и одеждой, видимо, надеясь таким образом построить с ним дружбу. Как выяснилось, тронуть сердце неискушённого Чона было достаточно просто. Тут же альфе вспоминается нечаянно порванное ожерелье. Только сейчас Юнги понимает вдруг: он ни разу не дарил Хосоку нечто ценное, что было бы действительно важно, а не просто ответить подарком на подарок или по-идиотски впечатлить впечатлительного омегу. Внутренности неприятно крутит, и теперь Мин чувствует себя, как та аморфная статуэтка. Не разбитым, конечно, но неуклюже брошенным на пол — точно. Ещё немного покрутив в руках помаду, Юнги ставит её на место и выходит из квартиры, аккуратно закрывая дверь.*
Хосок и сам не знает, зачем он так вылетел из квартиры, только найдя для себя повод в виде пиджака Тэхёна, который стоит вернуть владельцу. Да он ведь, чёрт возьми, даже не знает, как найти этого Тэхёна! Да и вещь в химчистку так не отдал, забегавшись по делам. Немного помявшись на крыльце, Хосок понуро бредёт к выходу жилого комплекса, попутно заказывая такси. Недовольно пыхтя, омега шагает вдоль искуственной клумбы, замечая боковым зрением, как Юнги тоже выходит из подъезда. Тот озирается по сторонам, определённо ища кого-то, и, не найдя, очевидно, Хосока, который из-за детской обиды прячется за кустом, понуро уходит на парковку. Возможно, Хосок бы просидел в своём временном укрытии до ночи, но вибрация в кармане портит все планы. Он подскакивает, уже не переживая о своей скрытности, и подбегает к такси. Как только Чон усаживается, он замечает машину Юнги и скатывается вниз по сидению, не желая попадаться альфе на глаза. Почему-то скребёт внутри, а руки опять тянутся к и без того истерзанным ладоням. В голове только: «Надеюсь не заметил, не заметил, пожалуйста». Непонятное жгучее чувство не отпускает, ведь Хосок повёл себя, как ребёнок, заставляя волноваться, когда трусливо прятался по кустам, ведь Юнги точно неспокойно. Он даже вышел вслед за ним, хотя мог просто отсидеться дома, пока Хосок «нагуляется». Они же тысячу раз прогоняли этот сценарий и никогда не выходили из роли. — Молодой человек, — водитель выводит омегу из транса, переключая всё внимание на себя. Приходится всё-таки залезть на сидение обратно. — А, да, простите, — Хосок тушуется, попутно открывая переписку с Юнги. — В Starbucks на Мёндоне. Водитель без лишних вопросов выруливает на дорогу. Чон чуть не съезжает на пол обратно — привычки пристёгиваться у него не было, как и понимания, зачем вообще это нужно. Даже уже сидя за столиком в самом углу зала, Хосок не перестаёт мучиться от чувства вины. Чат с Юнги, который ласково записан смайликами котёнка и сердечка, мозолит глаза. Омега жмурится, вертя головой, и продолжает сгибать промокшую трубочку в нетронутом напитке. Второй кофе за день, ну и ладно. Он не должен был убегать. Ему следовало взять волю в кулак и поговорить со своим парнем, который в кои-то веки предпринимал попытки к сближению. Чон вздыхает и нервно оглядывается не понятно почему. И, ничего лучше не придумав, он отправляет свою геолокацию Юнги, а после быстро выходит из сети, чуть не перевернув стакан. Почему он реагирует так, словно сделал что-то плохое? Юнги сообщение не читает ни через полчаса, ни через час. Тогда волноваться начинает уже Хосок.*
Хосок и раньше сбегал из дома, но тогда Юнги не было до этого дела. Литры алкоголя в крови разрешали абсолютно не зацикливаться на жизнях других людей. Хосока — в особенности. Этот маленький человечек всегда был рядом, оставался, даже когда Юнги смешивал его с грязью. Альфа зажмуривается до рези в глазах, пытаясь избавиться от гнилых воспоминаний, но загорается зеленый, и Юнги давит на газ. К самокопанию Мин возвращается только на парковке ТЦ. Он невольно задумывается о том, что любит Хосок. Они, люди вокруг Чона, ведь даже никогда не интересовались этим, а просто дарили что-то на свой вкус, и даже его собственный парень был в их числе. Юнги, сколько бы не пытается, так и не может вспомнить момент чистой радости Хосока из-за подарка за последние лет пять. Он всегда был достаточно сдержан и только в последний месяц начал чувствовать себя чуточку счастливее, когда его альфа всё-таки соизволил обратить на него хоть немного внимания и проявил капельку человечности. Не нежности даже. Ещё не нежности. Как только Мин заходит в здание, к нему приставляют консультанта, который проводит его к нужным магазинам. Телефон неприятно вибрирует в куртке. Юнги тянется в карман. На дисплее высвечивается геолокация Хосока, которую он прислал аж час назад, а червячок сомнения проедает себе новый путь.Вы:
Тебя забрать, солнце?
18:33
Звёздочка: Нет 18:40 Опять он чудит, но прощения не просит. Упрямец. Юнги незаметно мимолётно улыбается, но сразу возвращает непроницаемое выражение лица. — Мне нужна шёлковая блузка, — говорит Мин, не оборачиваясь на консультанта. Тот кивает и идёт в сторону линейки для альф. Удивительно, но консультант провёл его в магазин, бренд которого он носит чаще всего. Либо тот омега узнал его, либо каким-то образом догадался, что кошелёк у Юнги достаточно толстый для таких брендов. — Мне для омеги, — почти шепчет Мин, отчего-то смущаясь, ведь он никогда сам не покупал подарков (обычно этим занимался менеджер). Консультант мило улыбается и идёт уже в сторону линейки для омег. Сейчас Юнги как никогда рад наличию маски на своём лице. — Какой цвет предпочитает ваш омега? — Я думаю, что ему подойдёт кремовый, — пару секунд они молчат. Юнги чувствует себя немного потеряно и решается добавить: — Или белый. Консультант молча кивает и отходит к компьютеру в центре зала, чтобы посмотреть ассортимент. Юнги стоит за спиной и смотрит на предлагаемые ему варианты блузок, но все они были абсолютно не подходящими хрупкому Хосоку. — Стойте, верните назад, — неожиданно говорит Юнги. Консультант немного удивлённо возвращается на несколько страниц. — Вот эту с бантиком. — О, это хороший выбор, но у нас остался только размер XS, — говорит консультант, поджимая губы. Мин сам только понимает, что не знает какой у Хосока размер. Он нервно кусает губу, но все равно просит принести блузку. Когда её приносят, Юнги точно понимает, что это оно. Воздушная ткань красиво переливается на свету. Блузка была самого обычного кроя, но этот бантик добавляет шарма. Сразу представляется, как Хосок будет носить её со своим пальто из секонда, и телу, и душе становится тепло. — Я беру. С ожерельем получилось всё намного проще и быстрее. Юнги почти в одну секунду бросается в глаза жемчужное колье с вставками из сверкающего нежной дороговизной золота. Ему упаковываются все в подарочную обёртку, но Мин только просит — дайте коробку, у меня особый повод. Потом добавляет: пожалуйста. Говорит ещё: спасибо. Хосок же сказал ему как-то, ещё в прошлой жизни, что он эгоист и якобы вежливых слов не знает. Время исправляться, правда? Юнги надеется, что с подарком угадал.*
Из ТЦ Мин выходит довольный, хоть и оставляет там около десятка тысяч долларов — прошлый Юнги все эти деньги всё равно бы спустил на гулянки. В салоне автомобиля приятно тепло после залов с кондиционерами. Переписка с Хосоком открывается сама собой.Вы:
Ты сейчас где?
19:13
Звёздочка: Дома 19:14Вы:
Тебе купить что-то в магазине?
19:14
Звёздочка: Токпокки с сыром 19:14 Юнги всегда был немногословен. Эта же черта оставалась с ним в переписках, а иногда передавалась и Хосоку, если тот был в плохом настроении. Юнги мог бы спросить про очередную диету или ответить «окей», но, видимо, они вдвоём были упрямцами. По крайней мере, сегодня. Почти попав под то начинающийся, то затухающий дождь, Юнги подъезжает к дому с полным пакетом вкусного на сиденье. В квартире его уже ждёт Хосок. Пусть они поссорились и не разговаривали весь вечер, улыбаться хочется до ужаса. Дома тепло и тихо. Свет горит только на кухне — приглушённый, будто не от лампочек вовсе. — Хосок? — не слишком громко, чтобы не нарушать некий покой и размеренность. Светлая макушка появляется в дверях. Хосоку как будто… Стыдно? — Привет. Юнги настороженно разгибается, поставив пакеты на пол. — Привет, — отвечает ему Чон и снова быстро прячется в кухне. Мин раздевается, забирает купленное и заходит за ним. Хосок уже сидит на стуле, подобрав ноги, и упирается подбородком в коленки. На столе стоят чашки со свежим рисом, палочки и свечки, миска с салатом. — У нас ужин при свечах? — спрашивает альфа и оставляет на макушке Хосока поцелуй. Тот кивает, нервно перебирая пальцы, а после касается места поцелуя быстрым движением. Юнги так сильно сейчас хочется обнять его, сказать, что за небольшую ссору в машине он давно не злится. Но пакеты давят своей тяжестью и поэтому приходится раскладывать продукты, иначе они простоят нетронутыми до утра, потому что нерешительный Чон после перепалки не станет лезть в чужие — общие — вещи. Через пару секунд к альфе подходит Хосок, и они уже вместе заканчивают с первым пакетом. — Мы тогда испортили твою рубашку в бассейне, поэтому вот, — мямлит Юнги, когда натыкается на блузку, и буквально впихивает её потерянному Хосоку, который прокручивает сегодняшние диалоги в своей голове из раза в раз, как плохой, ужасно тревожный фильм, и отправляет его померять одежду. Сам Мин начинает нервно стучать пальцами по столешнице, следя за пузырьками в закипающем чайнике. Спустя несколько минут в кухню заходит Хосок и, о боже, Юнги точно не прогадал, когда решил взять именно эту блузку. Тонкая струящаяся ткань подсвечивала кожу и показывала только выгодные изгибы. Омега смущённо сжимается под обожающим взглядом, переминаясь с ноги на ногу. — Ну как? — наконец-то произносит он и всё же вертится, демонстрируя дорогущую блузку и собственные пижамные штаны в клетку. — Я красивый? — Чего-то не хватает, — тихо говорит Юнги и уже готов убиться об стену от того, насколько неловко это прозвучало. — Сюда больше ничего не нужно, — Хосок расставляет руки в стороны, показывая, что блузка села как влитая. Бантик он не завязал, поэтому тонкие ленты плавно стекают вниз. Мин молча, удерживая всеми силами дрожь в руках и волнуясь, как школьник, достаёт подарочную упаковку со сверкающем даже при свечах жемчужным ожерельем. Он видит, как расширяются глаза Хосока. Его пальцы тоже дрожат. — Юнги… — имя теряется во вздохе, а голые ступни немного шлёпают по полу. Опять без носок. — Это слишком дорого. Сколько ты потратил?! Юнги упрямо молчит, не сдаваясь под прицелом медовых глаз. Только хлопает крышкой коробки, когда Чон тянется к колье, как заворожённый. Резкий стук по кончикам пальцев отрезвляет его, выводит из транса, заставляя захохотать: — Идиот. — Язва. — Верни туда, где ты это украл, — смеётся, но вдруг прекращает. Только говорит серьёзно: — Я никогда не смогу отплатить тебе за такое дорогое украшение. Это слишком. Понимаешь? Слишком. — Почему я не могу сделать подарок самому лучшему омеге в мире? Разве важно сколько это стоило? — у альфы так сухо во рту, что он почти шепчет. И Хосока прорывает будто, как дамбу: он, почти рыдая, накидывается на шею альфы, завывая куда-то в плечо и шепча такое болючее «прости». Юнги кое-как отставляет коробку с ожерельем подальше и обнимает Хосока, чтобы утешить. Невесомо поглаживает по дрожащей спине с острыми, как крылья, лопатками. Он любит спину омеги, и ему хочется и плакать, и смеяться, когда он касается этих худых, выступающих костей. Такие хрупкие они, до невозможности уязвимые: — Иногда ты напоминаешь мне птичку, — ласково говорит Мин, пальцами оглаживая кожу под тонкой тканью блузы. — А ещё я обожаю твою спину. Всегда любуюсь ей, когда ты не видишь. Хосок только сильнее жмётся в объятья, дарит солёные поцелуи щекам, носу и губам. Больно тянет за волосы на затылке и царапает плечи сквозь футболку, когда задыхается в неспешном слиянии, но эта боль оживляет. Пару дней назад в них бурлило и кипело, сейчас же не хочется никуда спешить. Нежно целуясь, прямо как любит Хосок, они, чуть не перевернув столик по пути из кухни в гостиную, падают на диван. Юнги не понимает, как оказался на спине, а сверху на него улёгся Хосок. Тот разрывает поцелуй, нервно и загнано дышит, возвышаясь над Мином, как белоснежный ангел. Холодный свет из окна играет с кажущейся прозрачной тканью, просвечивающей небольшие соски, и рот альфы наполняется слюной, смачивая горло. Юнги с нажимом проводит от коленок до тазовых косточек, собирая в складки простые пижамные штаны с застиранным рисунком в клеточку. — Стой, — хрипит Хосок. Юнги послушно останавливается, непонимающе вглядываясь в лицо омеги. — Надо снять. Аккуратные, заживающие пальцы расстёгивают каждую пуговичку и начинают осторожно складывать блузку на груди у замершего Юнги. А у того в голове только Хосок с его чудаковатостью и чудесной родинкой на краешке губы. Хосок, Хоби, его маленькая Звёздочка. Абсолютно не стесняясь своей наготы, Хосок невзначай потирается о пах Юнги, когда откладывает блузку и пижаму на кресло неподалёку. Тот хрипло вздыхает и задыхается, тянет носом горький шоколад с каплей мёда. И ничего больше не нужно. Мин рывком садится, сжимая ладонями хрупкие бёдра, осыпает бесконечными поцелуями прозрачную кожу на шее, ключицах, опускается к груди. Обхватывает губами сосок, утоляя проступившее, как пот, желание. Хосок страшно выгибается, будто сейчас сломается с тихим хрустом, поэтому Мин, придерживая его за спину и голову, чтобы тот не ударился ненароком, нависает сверху. Спускается мокрой дорожкой поцелуев на живот и щекочет этот путь дыханием. Хосок так сладко дрожит, зарываясь пальцами в густые волосы. Он чувствует, что его чувствительная к ласкам кожа уже буквально влажная от чужой слюны, но Юнги будто и не думает останавливаться. Мажет языком, выводит витиеватые узоры, оставляет лёгкие засосы и отметины, которые пропадут к утру. Хосок может только стонать. Каждое касание к низу живота отдаётся во всём теле, собирается где-то ниже во что-то тяжёлое и тёмное, как вода в колодце, и взрывается огоньками в глазах. Поцелуи вырастают в нечто более жадное, мокрое, и дышать становится так просто и так сложно одновременно. Юнги неожиданно нежно целует небольшую головку, основание, шов под яичками, отчего Хосок вздрагивает, глуша стон в обивке дивана, а альфа только мажет языком, собирая капли выступившей смазки. Тело, что так долго не чувствовало родных прикосновений, реагирует на всё слишком сильно, остро. Хосок чуть не оставляет Юнги синяк под глазом, заехав со всей силы ему коленом по лицу. — Ой, прости, прости, — омега подскакивает от неожиданности, обхватывает ладонями лицо Юнги, который лишь глупо хихикает, потирая щёку. Сам не думал, что такое может случиться. — Ты сейчас заплачешь, — говорит Мин и целует Чона в центр ладони. Тот неловко ёрзает и чмокает в краснеющую щеку, ощущая пробегающие по рёбрам шаловливые пальцы. — Хватит на сегодня слёз, ладно? — Мы продолжаем? — тихо спрашивает Юнги, невольно опуская взгляд на чужой пах. Тот сразу прикрывается и мотает головой. Юнги улыбается и целует Хосока в макушку, но тот выскальзывает из новых объятий и шлёпает босыми ногами на кухню. Прибегает он уже через несколько секунд с кубиком льда в руках: — Иди сюда, — зовёт и мажет холодком по тонкой коже на веках альфы. — Синяк иначе останется, а потом всякие газеты писать будут, что я тебя бью и, вообще, это… лавбомлю. — Я думал, тебе меня жалко стало, а ты о своей репутации беспокоишься, — улыбается, подставляясь под заботливые прикосновения, Мин. — Не волнуйся, этот удар чувствовался почти как поцелуй, хотя от настоящего я бы тоже не отказался, но что… — Когда ты стал таким болтливым? — Не нравится? — Нравится. Просто непривычно, — Хосок склоняется, чтобы всё же оставить на ушибленном месте крохотный поцелуй. — Ты молчал почти пять лет, Август. Иногда я достраивал наши диалоги в голове. Знаешь, придумывал параллельную реальность, где мы разговариваем, — он бросает лёд в стакан с водой, стоящий на кофейном столике, а сам садится на краешек дивана. — Например? — Без «напримеров», — омега пододвигает к плечу Юнги и кладёт на него светлую макушку. — Слишком стыдно и позорно. Я взорвусь, если буду вспоминать. — Ты уже вспоминаешь, — говорит ему Мин, поднимая за подбородок чужую голову. — Не вспоминай, окей? Потому что сейчас я сижу рядом с тобой. Настоящий я, — альфа проводит по припухшей от поцелуев губе Чона большим пальцем, растирая пылающую кожу. В приглушённом свете горящих свечей и луны его лицо выглядит таким мягким и по-доступному уязвимым, что не поцеловать Хосока было бы самым большим упущением в жизни, но Юнги нарочито медлит, выжидая, пока он сам не подберётся до неприличия близко, подобрав обнажённые коленки, и не прижмётся к Юнги всем корпусом, вымаливая прикосновение. Мин приоткрывает его рот одним нажимом и медленно целует, цепляя языком язык Чона. Пробует чужое дыхание маленькими, но полными глотками — губы напротив пьянят хлеще самого сладкого вина и отрезвляют сильнее самой крепкой пощёчины. Хосок стаскивает с него одежду с нетерпением и живым интересом ниже живота, пачкая и пачкаясь смазкой, обильно выделяющейся от томящегося в его теле желания и ожидания. Омега внутри него воет и мечется загнанной птицей, и Хосок готов метаться и выть вместе с ней, поддавшись порыву. Если Юнги примет его за сумасшедшего, жалкого и слабого, то пусть. Чону вдруг становится так смешно и волнительно от своих мыслей, что ноги у него подкашиваются. Если бы он не лежал почти всем телом на альфе, то непременно бы свалился на пол. Мин опрокидывает его на спину, вновь поддерживая за талию и голову, чтобы продолжить прелюдию, на которой они остановились пару минут назад: всё ещё разгорячённые и ведомые страстью. Хосок сжимает чужие рёбра коленками и почти скулит, когда Юнги проводит по его телу сухими ладонями. Сначала вниз по бокам, цепляя тазовые косточки, а после — вверх к коричневым бусинам сосков. Чон пытается свести ноги вместе, чему, конечно, препятствует Мин, удобно устроившийся меж его бёдер. — Расслабься, Джей, — мажет успокаивающим шёпотом по уголкам губ. — Не нервничай. Хосок только кивает, жадно припадая к чужому рту, как к единственному спасению. Он не может объяснить, что не нервничает, а если и нервничает, то только от нетерпения, которое чешется изнутри и заставляет омегу тереться о чужой пах в приглашающем жесте. Ну же, чего ты медлишь? Посмотри на меня. Я уже на всё готов. Юнги разрывает поцелуй и действительно смотрит на Хосока, когда его пальцы скользят к промежности и легко проникают в истекающее смазкой нутро, давая то, что парню так нужно. Чон только успевает раскрыть рот и схватить ртом воздух, как падает в очередной поцелуй, выбивающий из него мысли и крохи рассудка. Весь он — оголённый нерв, наэлектризованный провод, готовый скрючиться от скопившегося внутри разряда. Удовольствие сворачивает его тело и разворачивает обратно, как тонкий пергамент. Хосок хнычет и скачет на пальцах. И ему так мало, так много, так остро всё это нужно. Он захлёбывает и ощущениями, и слюной, и собственными стонами, одаривая Юнги невнятными молениями и скомканными в один большой клубок поцелуями. Оттягивает его за едва отросшие тёмные волосы и шепчет без слов, но с выступившими от проникающей стимуляции слезами: смотри на меня, я хочу, чтобы ты видел, что ты способен со мной сделать, — но сам тонет в бездонных чёрных глазах. У Хосока так сильно дрожат губы и коленки, что он невольно думает, что мир вокруг разрушается. Но даже если бы мир вокруг действительно разлетелся на части, то Чон бы этого не заметил. Он хочет что-то сказать, но не попадает по нотам собственного голоса и лишь протяжно стонет, откинув голову, не зная, куда деться от пронзающих его чувств. Их столько, что они не помещаются в Хосока, заставляя его истекать и метаться. Ему хочется, чтобы Юнги развернул его и взял грубо, отбросив манеры и церемонии, как берут только в самых грязных фантазиях. Ему хочется, чтобы Юнги обнял его по крепче и зацеловал до удушья. Ему хочется, чтобы Юнги был нежен, как с самым хрупким на свете созданием. Хочется, чтобы он его изваял, помял в своих руках, как солёную глину. Хочется, чтобы был ближе — так близко, чтобы они стали одним организмом, обменялись всеми атомами и вросли друг в друга, сплетаясь всеми корнями. Юнги вынимает из него пальцы и отстраняется, чтобы достать презерватив и раскатать резинку по набухшему члену. Хосок зовёт его по имени: — Юнги, — почти плача и вжимаясь в плечи альфы, боясь, что тот исчезнет, растворится в ночи, как призрак. Нет, такого бы омега не пережил бы никогда. — Юнги, — поцелуем в висок. — Юнги, — выдохом и: — Юнги, — вдохом. Юнги мажет губами по горящей скуле Хосока, когда входит в него верным толчком и почти сходит с ума от поглощающей его близости. Чон подаётся ему навстречу, давая разрешение на собственное тело — Мин гладит его по острой коленке мокрыми пальцами, спускаясь чуть ниже и оставляя липкие следы на коже, когда цепляется за неё, рывком попадая по простате. Хосок под ним вскакивает и тут же падает обратно, роняя несколько жемчужных слезинок. Юнги подбирает их губами и замирает, смазано выдыхая на дрожащие в неге ресницы. — Я люблю тебя, — омега сам не понимает, как находит в себе силы на слова и рыдания. — Я правда-правда-правда люблю тебя. Я взорвусь сейчас от того, как сильно люблю тебя, — он хлюпает носом и давит пяткой на спину альфы, подгоняя его. — Я люблю тебя. Понимаешь? Люблю-люблю-люблю. Юнги переплетает руку с руками Хосока в замке и заводит те ему за голову: — Мне остановиться? — Я умру, если ты остановишься, — Чон облизывает собственные губы, собирая с них слюну. — Я люблю тебя, Август. С каждой секундой толчки становятся всё жёстче и несдержанней, хоть Хосок может прочесть, если достаточно напряжётся, чтобы хоть что-то видеть, тёмную сосредоточенность в чёрных глазах Юнги, следящим за каждой реакцией возлюбленного. За его распухшими губами, за влажными ресницами, за скрывающимися под ними мутными зрачками, ничего не знающими, но желающими познать всё. Внезапно настигший оргазм выбивает из омеги, как слова, так и мысли, вертящиеся на языке. Он долго приходит в себя, унесённый, будто морскими волнами, пока гладит Юнги по волосам и спине. Тот лежит на нём, грея своим теплом и остужая своим холодом одновременно. В тишине Хосок считает, сколько выдохов и вдохов тот сделает. И этого достаточно для мягкого, прозрачного счастья, которое испытывает Чон, просто находясь рядом с человеком, который дарит ему все эмоции на свете одним своим существованием — не нужно ни вдумчивых поцелуев, ни ленивых бесед о будущем и прошлом. Ничего не нужно. Просто пусть будет Юнги с его молчанием. Такой, какой он есть. Пусть никогда не оставляет его, не отпускает из рук и не отдаёт никому. Когда немногим позже альфа приподнимается на локтях и поит его водой с растаявшим льдом, аккуратно придерживая за голову, Хосок думает: я хочу принадлежать ему. Эта мысль, как выстрел, как пуля в лоб: врезается и убивает. Прям насовсем. Прям по-настоящему. — Ванна? Душ? — предлагает Юнги охрипшим после секса голосом. Смотрит своими сонными глазами-чёрными рисинками. От этого взгляда хочется снова плакать. — Душ, — нехотя отвечает Чон так же хрипло, немного несуразно заворачивается в плед, который они скинули на пол в порыве, нащупывая его среди разбросанной одежды Мина, и шлёпает босыми ступнями в ванную, хотя мог дождаться, пока его отнесут в комнату и вымоют. Он отчаянно хочет дождаться, но Хосок перебарывает себя и свои желания. Он доходит до двери и, оказавшись в безопасном пространстве, съезжает на кафельный пол, с трудом, но лихорадочно переваривая, что только что произошло и о чём он только что думал.*
Когда Юнги, заскочивший в душ после Хосока, тихо проскальзывает в спальню, омега уже успевает сделать себе кокон из одеяла и засопеть в нём в сладкой полудрёме. Блузка висит на вешалке отпаривателя. Свечи задуты. Шторы задёрнуты. — Пустишь к себе? — спрашивает альфа, нависнув над коконом. Одеяло раскрывается, пуская Юнги в домик, но глаза Хосок не открывает. Тишина. Сон не идёт, поэтому Юнги разглядывает безмятежное лицо Хосока. Вдруг раздаётся невнятный шепот, что вынуждает альфу прислушаться: — А как ты угадал с размером? — тихо произносит омега. Юнги нежно улыбается и убирает прядь волос от губ. — Померял руками. — Руками? — Ага. — Угу, — Хосок глубоко вздыхает и совсем затихает.Юнги спит так хорошо впервые за уходящий месяц. Хосок не спит совсем.