Understand Me

— Так что… да, понятия не имею, как у меня не случилось ни одного припадка за рулем, когда я был копом. Конечно, в то время я принимал лекарства, но опять же, я принимаю их сейчас и, — сказал Леоне с неловким смешком, — смотри, что случилось. Леоне не мог смотреть в глаза Бруно, пока вытаскивал наружу все эти истории, которые были глубоко спрятаны в картотеках его разума. Несмотря на душераздирающий характер событий, о которых он только что поведал, его немного шокировала реакция Бруно — тот был абсолютно вне себя от горя. Аббаккио было более, чем неловко оттого, что он не заметил, что Бруно очень много плакал, или что плакал вообще, и он быстро схватил обе его ладони и поцеловал их. — Ох, черт возьми! Извини меня, Бру… извини меня за то, что я не заметил! Я заставил тебя так много плакать! Мне жаль… Буччеллати улыбнулся в ответ и слезы, скопившиеся в уголках его глаз, покатились по щекам. Он вытер одну, не отрывая свою руку от руки Леоне. — Тебе не за что извиняться, tesoro . Ты же знаешь, я сентиментален, и все, что ты мне только что рассказал… я просто… — его голос ослаб, и он инстинктивно закрыл глаза, пытаясь не расплакаться еще больше. — Просто не могу осознать в полной мере, сколько всего… совершенно, совершенно ужасного ты пережил. С чего мне вообще начать?.. — Что ж, — начал Аббаккио, — полагаю, я могу наконец извиниться за… — Леоне, я же говорил тебе, не надо… — …за то, что я не… самый лучший человек, с которым можно поговорить, когда ты скорбишь по своему отцу. Прости, я никогда не был достаточно хорош в том, чтобы утешить тебя. Бруно уставился на него широко раскрытыми глазами. — Я даже не задумывался, что ты можешь быть недостаточно хорош… но теперь мне понятно, почему ты был так сдержан насчет него. — Ага, — кивнул Леоне, — поэтому когда ты говоришь, что скучаешь по отцу, мне серьезно приходится задумываться, каково это. Я никогда не понимал, что это значит — скучать по отцу. Если уж на то пошло, я всегда чувствовал облегчение от смерти моего отца. Я ведь не знаю, какими должны быть достойные отношения с отцовской фигурой… так? Буччеллати широко улыбался, несмотря на продолжавшие литься рекой слезы. — Ты пытаешься поставить себя на место другого, понять его боль. Это показывает, насколько ты эмпатичный. — Не, я не эмпат от слова совсем, — пренебрежительно бросил Аббаккио. — Я такой только с тобой. Бруно закатил глаза на это заявление в игривом, но не таком драматическом жесте, чтобы не начался новый спор. Он знал, что был не в силах изменить мнение Леоне по многим вопросам, но порой не мог держать свое раздражение при себе. — А теперь моя очередь… начну с самого начала. — Не спеши, — мягко посоветовал Леоне. — Я понимаю, что рассказал кучу всего. Извини. Аббаккио то и дело взмахивал ладонью перед собой, при этом большой палец касался указательного так, будто он играл на невидимой гитаре. Леоне избегал взгляда Бруно, хотя прерывистый жест руки уверял Буччеллати, возможно, несколько эгоистично, что это не имело к нему никакого отношения. — Должно быть, было жутко пережить тот первый припадок, — приступил Бруно. Он действительно не хотел рисковать, мешая Леоне остервенело фокусироваться на своей дрожащей руке. То, как он не сводил глаз со своей ладони и то, как он размахивал ей, похоже, оказывали успокаивающее действие на его нервную систему, однако волосы, которые завешивали его лицо, несомненно причиняли ему дискомфорт, и Бруно отчаянно хотелось сделать что-нибудь, что угодно, лишь бы утешить его после всего ужаса, который ему пришлось заново прожить. — …и, должно быть, ты чувствовал себя таким напуганным и одиноким. Бруно медленно, робко взял прядь волос Леоне пальцами и заправил ее ему за ухо. Леоне, казалось, был не против. — Я очнулся, когда меня выносили на носилках из клуба, и больше не разговаривал до следующего дня, — ответил Аббаккио. — Слишком много всего происходило, и мой мозг как бы закоротило, и он перестал работать. Такого не было на моей памяти со времен детства. Как только врачи поняли, что со мной, судя по всему, было что-то не так, они больше не заставляли меня говорить. Они правильно предположили, что я был напуган, но никто из них не знал, или не предполагал, насколько одиноким я себя чувствовал. Бруно взял еще одну прядь волос Леоне, однако не стал сразу заправлять ее за ухо; он завороженно наблюдал, как угасающий свет заходящего солнца придавал волосам переливчатый оттенок. — Так странно говорить об этом вслух… такое чувство, словно все эти события случились только что, хотя прошло десять лет. — Ты наконец-то дал боли выйти наружу, — сказал Бруно, прежде чем все-таки заправил прядь волос за ухо Леоне. — Это пугает, но и освобождает. — Моя мать вела себя так, будто заботилась обо мне, но на самом деле ее заботило только одно: лишь бы я делал все возможное, чтобы казаться нормальным, — продолжил Аббаккио. — Она была как натянутая струна, очень невротичная. Водила меня на всякие ужасные приемы ко врачам, которые меня поощряли, если я смотрел им в глаза и вежливо просил о чем-то. Она всегда жаловалась на мою чрезмерную агрессивность, в то время как я хотел, чтобы меня, блять, просто оставили в покое. Какая же это была фигня. Леоне грустно усмехнулся. В течение последних двух минут он медленно поворачивал лицо к Бруно, затем резко повернул его в другую сторону, словно кто-то дернул Аббаккио за ниточки, как куклу, или его встревожил какой-то шум, но в той стороне не было ничего. Ничего, кроме ошеломляющих воспоминаний, всплывающих на поверхность его сознания по мере того, как он говорил. Бруно поджал губы, пытаясь сформулировать следующую мысль, — жест, который он делал крайне редко, поскольку при выполнении рабочих обязанностей он был обязан выглядеть максимально уверенным в себе человеком. — Неудивительно, что после припадка у тебя началась депрессия: ты переживал незнакомые для тебя ситуации и не общался со своими двумя друзьями… кстати, ты знаешь, что с ними стало после выпуска из школы? — Насколько я знаю, один из них работает на телевидении, другой уехал за границу изучать музыку, — произнес Леоне с явным безразличием. — А ты когда-нибудь… ты когда-нибудь хотел возобновить с ними общение? — Нет, — поразительно быстро ответил Леоне. — Быть может, для них будет опасно ассоциироваться со мной, быть может, и нет, я действительно не знаю. Но у меня сейчас совсем другая жизнь. Аббаккио был прав — он не мог сидеть за чашечкой кофе и болтать о стрессах на работе со своими одноклассниками, при этом не раскрывая зачастую довольно деликатную информацию. В любом случае, его ответ заставил Буччеллати чувствовать себя немного подавленным: Леоне был таким одиноким, и ему было не с кем поэтично обсудить свои нынешние музыкальные интересы, не говоря уже о тех, которым было много веков. Но, помимо дельного замечания Леоне о безопасности бывших одноклассников, Бруно не мог навязывать ему какую-либо социализацию, особенно сейчас, когда узнал, какой была его мать. В какой-то момент Бруно пришлось высказаться и об отце Аббаккио, даже если мысль о нем вызывала у него глубоко внутри отвращение. — И затем… то, что твой отец делал с тобой… все, начиная от избиений и заканчивая вторжением в твое личное пространство, как он заставлял тебя врать и рисковать собственной жизнью… — Могло бы быть гораздо хуже, — резко прервал его Леоне. Его дрожащая рука говорила об обратном. — Леоне, — сурово, так, будто он находился на миссии, проговорил Бруно и выпрямился, — тебе нужно перестать преуменьшать серьезность пережитых тобой событий. То, что делал твой отец, называется жестоким обращением со своим ребенком. Просто и ясно. Если бы похожее случилось со мной, ты бы придерживался того же мнения. Аббаккио, казалось, уставился куда-то в потолок. Если бы Буччеллати разговаривал с кем-то другим, то наверняка бы решил, что собеседник намеренно не обращал на него внимания. — «Дать боли выйти наружу»… хм… — Да. Будучи ребенком и подростком, ты пережил насилие. Я понимаю, это звучит… как-то чересчур, потому что так оно и есть. Но тебе больше никогда не придется нести это бремя в одиночку. Леоне одарил его маленькой улыбкой, которую можно было легко упустить, если просто не вовремя моргнуть. — Тебе необязательно говорить об этом снова, если не хочешь, — продолжил Бруно, шмыгая носом, — но сегодня это было необходимо… не только потому, что это объясняет, почему тебя заставили служить в полиции, но и почему… почему ты никогда не рассказывал об эпилепсии. Взмахи рукой сразу прекратились. — Что ты имеешь в виду? — Тебя заставили чувствовать себя обузой из-за эпилепсии. Как будто бы ты перестанешь быть «полезным», если она проявится. Она угрожала самому твоему существованию. Перед тобой ставили ультиматум — либо стать полицейским, либо оказаться без крыши над головой. И когда ты действительно оказался без крыши над головой, убеждения по поводу болезни, себя, уже плотно укоренились внутри и нанесли ущерб. Последние лучи сумеречного света пробивались сквозь тосканские кипарисы, но в комнате уже царила кромешная тьма. Пиканье аппаратов, торопливые шаги и гул голосов в неврологическом отделении все еще были частично слышны с кровати, однако вместе с темнотой на улице наступила полная тишина, в которой все эти тяжелые мысли, казалось, давили на них обоих дополнительным грузом. — Я никогда не рассказывал об этом Польпо после того, как прошел испытание стрелой, — признался Леоне после долгого и тяжелого вздоха. — Дело не в том, что я не хотел этого делать. Я даже не думал, что мне разрешено о таком говорить. Эпилепсия была просто… чем-то, от чего я пил таблетки, но держал эту информацию при себе. Собственно, так я и делал, пока был копом. — Теперь это обрело в моих глазах смысл. Тебя приучили скрывать свою болезнь, внушили, что ее нужно стыдиться. Поскольку на лице Аббаккио больше не осталось прядей, которые бы можно было заправить за уши, Буччеллати не без тревоги запустил пальцы в его волосы. Это была такая новая территория для них обоих. Леоне никогда не смотрел на эту проблему с другой перспективы. Он настолько привык чувствовать себя виноватым во всем, что аргумент, предложенный Бруно, каким бы продуманным он ни был, привел его в легкое замешательство. Бруно отдернул руку от волос Леоне, когда почувствовал, что тот повернулся к нему лицом, но даже в темноте глаза Аббаккио были способны кое-что сказать ему: «Сейчас я нуждаюсь в твоей ласке больше, чем когда-либо». — И… так, просто к сведению, потому что никто, наверное, не говорил тебе этого раньше, — продолжил Буччеллати, вытягивая правую руку, чтобы погладить Леоне по волосам с другой стороны. — В эпилепсии нет чего-то плохого. Неумение водить машину не делает тебя бесполезным, бременем для нашей команды или менее мужественным. И ты уж точно для меня не обуза из-за того, что тебе в чем-то нужна помощь. Ты мне тоже помогаешь, когда мы работаем, ты поддерживаешь, слушаешь и заставляешь меня смеяться — ты прекрасен таким, какой есть, Леоне. Я люблю тебя таким, какой ты есть. За пять лет, что они были знакомы, Аббаккио ни разу полностью не показывал Бруно себя настоящего, и все же голос Буччеллати не дрогнул — «Я люблю тебя таким, какой ты есть» — хотя он хранил секреты, лгал ему и чуть не разбил фургон со всей их бандой внутри. Ладонь Бруно случайно коснулась скулы Леоне, когда он в очередной раз погладил его по волосам. Он заметил, что кожа была влажной и теплой. — Ох, — проворковал Бруно и прижал Леоне к груди, водя одной рукой по его спине, а другой перебирая пальцами серебряные волосы на затылке. Каким бы большим облегчением не было то, что Леоне наконец-то позволил себе чувствовать, Бруно надеялся, что это произойдет раньше или позже, лишь бы их покой не был нарушен назойливой медсестрой. И он с трудом предполагал, что это может произойти, особенно когда руки Леоне продолжали сжимать его, а сам Леоне боролся с дрожью, охватившей его тело. Не поднимая руки, Буччеллати осторожно переместил ее на затылок Аббаккио, повернул его лицо к себе и прижался губами к губам Леоне, все еще соленым и подрагивающим. — У тебя был такой длинный день, — едва слышно, почти шепотом произнес Бруно, как только Леоне немного успокоился. — Может попробуешь поспать немного? Леоне молча кивнул. — Боюсь, медсестра скоро придет, — оповестил Буччеллати, прежде чем подарить Аббаккио еще один долгий, медленный поцелуй. — Как только она уйдет, я вернусь к тебе обратно на кровать, обещаю. Об этом было проще думать, чем сказать, и гораздо проще сказать, чем сделать, однако ему удалось высвободиться из объятий без особого сопротивления, и он перебрался в кресло, предварительно укрыв Леоне тонким покрывалом. К счастью, медсестра пришла до того, как Леоне смог снова заснуть, примерно через пять минут, и на снятии показаний она (или, скорее, Леоне), закончила с делами на сегодня. — Какое отстойное начало у нашего отпуска, — проворчал Аббаккио, снимая повседневную одежду и откидываясь на приподнятую верхнюю часть койки каждые несколько секунд, чтобы передохнуть. — Мне жаль. Это все моя вина. — Леоне, мы уже это обсуждали, — настаивал Буччеллати, просовывая ногу в пижамные штаны. — Все в полном порядке. Мы найдем способ объясниться с Джорно и командой до приезда в отель… кстати, на чем ты хочешь до туда добраться — на самолете или поезде с тремя пересадками? — На поезде, если честно. Мне совершенно не претит идея сидеть с какими-то левыми людьми в летающей банке сардин, — признался Леоне, половина его левой руки по-прежнему оставалась в коротком рукаве пижамной футболки. — Ты прав. Возможно, у нас будет больше шансов на уединение, к тому же, мы сможем полюбоваться пейзажем… Его голос начал затихать, когда что-то внезапно заставило его захихикать. — Эй, в чем дело? — недоверчиво поинтересовался Леоне. — Лео, — ответил Бруно с широкой улыбкой, — ты надел футболку задом наперед. И наизнанку. — Ох, черт возьми. Буччеллати бросился расчесывать косу, торчавшую у Аббаккио на макушке, чтобы помочь ему выбраться из одежды, и когда футболка была снята, Бруно не мог не любоваться красивыми широкими плечами Леоне, его мускулистой грудью и туловищем. Леоне склонил голову набок, пытаясь привлечь внимание Бруно. — Отвлекся? — поддразнил он его. — Знаешь, — начал Буччеллати хрипловатым шепотом, будто другие могли услышать его через стены, и опустил руку с плеча Аббаккио на его грудь, — ты рассказывал, как твой друг сказал тебе, что страдальческий вид тебе к лицу… Боже мой, как я с ним согласен. — А ну-ка с этого момента поподробнее, — игриво усмехнулся Леоне. — Мне стыдно думать об этом, ведь ты и вправду выглядел таким же несчастным, каким себя чувствовал, и ты реально чуть не умер, но… — Бруно слегка приподнял подбородок Леоне другой рукой. — Ты был очень горячим. Весь бледный, в синяках, с растрепанными волосами, в солнцезащитных очках... как какая-нибудь вампирская рок-звезда. Не отрывая взгляда от Буччеллати, Аббаккио притянул его за талию и усадил к себе на колени. — Ты уверен, что тебе стыдно об этом думать? — соблазнительно мурлыкнул он, начав тереться своей эрекцией о бедро Бруно. Льняная ткань их пижамных брюк была настолько тонкой, что Леоне был уверен, что он мог осязать всего Бруно в мельчайших деталях. И как раз, пока Бруно задумывался, что могло бы возбудить Леоне еще больше, тот сделал действительно неожиданный для него шаг. Это была полностью вина Леоне, что он запутался в пижамной футболке. Леоне вовлек его в страстный поцелуй, в котором не было и тени неловкости, присутствовавшей ранее. — Не так уж и хочешь спать, да? — выдохнул Буччеллати, отстранившись ото рта Аббаккио всего на пару сантиметров, а затем вновь прижался губами к нему слишком быстро, не дав Леоне шанса ответить. — Ммм, — промычал он за одну или две секунды, которые потребовались ему, чтобы перевести дыхание, прежде чем снова искать языком язык Бруно. Леоне был на ногах с пяти утра, и за все это время единственными моментами, которые он проводил наедине с Бруно, были мгновения, потраченные на ожидание прихода врачей, споры, одевание, рассказ о подростковой травме; он даже не позволил себе такой маленькой роскоши, как совместный завтрак в тишине — их поцелуи все еще имели привкус кофе и крошек слоеного теста. Когда он начал восстанавливаться в больничной палате, и сенсорная перегрузка, длившаяся целый день, наконец-то отступила и позволила его телу расслабиться, ему стало легче показывать Бруно — прерывистым дыханием, тем, как он обхватывал его талию и ягодицы, покусывал его губы, и тем, как его собственные губы изогнулись, стоило ему почувствовать, как рука Бруно скользнула вниз по его талии и, в конце концов, под брюки, — как сильно он жаждал его. Буччеллати одной рукой опирался на плечо Аббаккио, а другой, как всегда, ловко и умело стягивал с него штаны. — О нет, — кокетливо протянул он, и лукавая улыбка полностью выдала его притворное разочарование. — Ты такой сонный и очень усердно старался надеть пижаму только ради того, чтобы я ее тут же стащил. — Ты ужасен, — строго произнес Леоне, и, прежде чем Бруно успел дотянуться до приза, Аббаккио перевернулся на кровати так, что Буччеллати, чьи бедра он по-прежнему крепко сжимал, оказался над ним. Кровать издала ужасный звук, когда Леоне приземлился на нее всем весом. — Упс, — сказал Бруно без малейшего намека на сожаление. Он целовал Леоне, медленно спускаясь вниз, — грудь, пресс, бока талии, таз, пах и, наконец, внутренняя часть бедер. Он сопротивлялся искушению коснуться его члена настолько долго, насколько это было в его силах. Леоне усмехнулся, но затем сделал резкий вздох; если Бруно продолжит свои поддразнивания, то с таким успехом он может сгореть до тла от всепоглощающего желания. — Давай, просто возьми его в рот, — подгонял он Бруно. Буччеллати обхватил пальцами член Аббаккио; давление на него то усиливалось, то ослабевало, и это сводило Леоне с ума в позитивном смысле. — У тебя был </i>тако-ой</i> долгий день, — продолжал Буччеллати, словно не слышал об отчаянном положении Аббаккио. — Мой бедный cucciolo . — Пожалуйста… просто… блять, — бормотал Леоне, извиваясь и отрывисто дыша, — просто… возьми его в рот! Бруно!!! Не успел он опомниться, а его ствол уже полностью оказался во рту у Бруно. Он понятия не имел, как это произошло так быстро, но влажность и прикосновения языка к члену были такими, такими приятными. Затем они услышали ускорявшиеся шаги в сторону своей палаты. — Cazzo , — тихо ахнул Леоне. Свет, проникавший из крошечного окошка в двери, был приглушен: кто-то неизвестный или группа неизвестных стояла рядом. — Бвлять! — промямлил Бруно, лежа неподвижно и пытаясь разглядеть, что происходило в коридоре, все еще с членом Леоне во рту. Как бы Леоне ни щурился, но стекло в окошке было матовым, и он не мог разглядеть ничего, кроме мутных пятен на тех местах, где должны были быть лица. — Не могу точно сказать, стоят они около нашей палаты или соседней, — неуверенно произнес он. — Я ненавижу быть голосом разума, но, думаю, нам следует… эм… приберечь энергию для подобного рода занятий на потом. Леоне был почти уверен, что никогда не видел Бруно таким разочарованным, как в момент, когда тот бесцеремонно вытащил его член изо рта с причмокиванием. — О, тебе понравится номер, который я забронировал для нас в отеле, — сказал Буччеллати, быстро спрыгивая с кровати с пижамной футболкой в руке; Аббаккио, все еще полностью обнаженный, не мог не восхититься его кошачьей грацией и ловкостью. — Но сначала, мистер «Голос разума», прикрой свой гигантский cannolo , пока нас не арестовали за непристойное поведение и организованную преступность. — Да, они, наверное, будут вне себя от счастья, если найдут повод сдать нас, — проворчал Леоне, стараясь как можно меньше поднимать ноги в процессе надевания пижамных брюк. — Мы уже и так в некотором роде пересекаем их границы дозволенного, открыто говоря, что состоим в отношениях. Не страна, а какая-то гомофобная дыра, ей-богу. Толпа медперсонала за дверью прошла в палату на противоположной стороне коридора прежде, чем Бруно и Леоне успели это заметить. Оба посмотрели друг на друга с облегчением. — Как бы мне ни хотелось, чтобы мой рот был снова наполнен тобой, tesoro , — Бруно сделал еще один плавный прыжок на кушетку и начал извиваться на простынях, заставляя Леоне уступить ему как можно больше места, — я думаю, нам следует подождать, пока мы не окажемся в безопасности гостиничного номера, хотя, — он погладил подбородок Леоне и слегка повернул пальцами его затылок к себе, мотивируя его посмотреть ему в глаза, — я считаю, это довольно круто, что мы можем вычеркнуть больницу из списка общественных мест, где мы вели себя непристойно… тебе не кажется? — Не просто больница, а больница, не связанная с «Passione», — отозвался Аббаккио, не отрывая взгляда от Буччеллати. Леоне показалось, что хотя Бруно пришлось сегодня много говорить, делать за него, даже плакать и терпеть его капризное поведение, он совсем не выглядел уставшим. «Этот день был исключением из правил», — подумал он, однако, возможно, это было правдой, и забота о Леоне, когда он в ней действительно нуждался, совсем не была для Бруно бременем. — Бруно… — Да? — Спасибо тебе… за… за все. Даже не знаю, с чего начать. Никакие слова в мире не смогут полностью выразить мою любовь к тебе. Бруно искренне хотел признать, как много, должно быть, значило для Леоне сказать эти слова — по-своему выразить, что для него было комфортно, когда о нем заботятся, что он наконец позволил себе освободиться от груза многолетних травм и боли. Несмотря на это, думал он, простого «спасибо» или «я тоже тебя люблю» было недостаточно. Затем он вспомнил маленькую, но отнюдь не тривиальную деталь из подростковых лет Аббаккио. — Лео, тот черноволосый мальчик, которого ты часто видел около школы… — Что с ним? — спросил Леоне, вновь встречаясь с ним глазами, но чем дольше он вглядывался в синеву чужих глаз, тем больше что-то начинало обретать смысл в его голове, хотя он отказывался в это верить. И пока он хмурился, пытаясь понять, что именно за нечто обретало смысл в его голове, улыбка Бруно становилась только шире, — это была одна из тех улыбок, в которых он расплывался, когда у него появлялась мысль, которую он едва мог держать при себе. Леоне знал эти улыбку и взгляд с того самого момента, когда ему было двадцать, и Бруно поощрял его рассказать больше о том случае, когда он дважды чуть не прикоснулся к картине в галерее. — Не молчи! Не заставляй меня ждать! И тут Аббаккио осенило. — Это… это был ты?! — Я всегда присматривал за тобой, Леоне. Леоне тихо ахнул и на несколько мгновений забыл моргнуть или закрыть рот. — Пожалуйста, только не говори, что ты шутишь, — взмолился он. — Примерно в то время я был свободен по утрам, и однажды, покупая кусок пиццы в одном местечке рядом с твоей школой, я заметил тебя — я никогда в жизни не видел настолько красивого парня, такого высокого, но с таким юным лицом. Тогда я даже не подозревал, что ты был маленьким гением, создававшим неприятности, но ты определенно так выглядел. И ты обожал постоянно вертеть в руках цепочку. — Да… это точно был я. Как… как ты узнал, какое у меня было расписание? — Я целую неделю лазил на крышу здания напротив твоей школы. Тебя было нетрудно заметить, даже когда ты заходил в каждый класс одновременно с остальными одноклассниками — и ты всегда сидел у окна, маленький мечтатель. Леоне покраснел при упоминании об этом — Бруно всегда отмечал, как часто он витал в облаках. Внезапно улыбка слетела с лица Буччеллати. — Полагаю… теперь ты догадался, почему я никогда не подходил познакомиться. Виной всему не были какие-то ограничения, наложенные Польпо или, наверное, можно уже говорить, Дьяволо, — от произнесения вслух второго имени после стольких лет у него все равно скручивало живот. — Ты просто не мог дружить с гражданскими детьми, тем более, с сыном копа, — ответил Аббаккио и начал поглаживать ладони Бруно нежными круговыми движениями больших пальцев. — Да… Я думал, что больше никогда не увижу тебя после того, как ты в том году перестал ходить в школу. Я пытался сидеть там и высматривать тебя еще несколько недель, но потом сдался и ушел. Мне было слишком больно даже находиться в том районе после того, как до меня дошло, что моя первая любовь — маленький готический ангел, которым ты был, — похоже, никогда не вернется… Леоне на мгновение перестал гладить руки Бруно. — Подожди, что ты только что сказал? Первая любовь? — Да, моя первая любовь — не просто первый краш на парня, а первый краш на всю жизнь. И, мне кажется, мы все еще можем сказать, что благодаря тебе я осознал себя как гея. В тот момент я сразу понял, что мне могут нравиться только мужчины. Ты тоже понял это благодаря мне, или благодаря тому так называемому «Питеру Стилу»? — поинтересовался он с преувеличенно печальной гримасой. — Ты… ты тоже, — признался Леоне, — мой первый краш </i>на всю жизнь</i>, не просто на парня. Настала очередь Бруно ахнуть от удивления. — Значит ли это..? — …что мы поняли свою ориентацию благодаря друг другу? — И… и нам было предначертано быть вместе с самого начала?! — добавил Буччеллати. — Да… слишком многое надо переварить сейчас, — задумчиво произнес Аббаккио; его взгляд был затуманен, но он улыбался от уха до уха. — Мы говорили о том, что иногда чувствовали себя так, будто наша любовь была предопределена, но даже когда ты понял, что я — тот самый человек, в которого ты был влюблен, будучи подростком, я сомневаюсь, что кто-то из нас ожидал, что судьба нас сведет так рано. — В первую нашу встречу во взрослом возрасте я подозревал, что ты был тем парнем, — поправил Бруно, — но только когда ты рассказал свою историю, я понял, что моя догадка действительно была верна. Губы Леоне задрожали, и Бруно быстро заключил его в объятия. Он прижался щекой к голове Леоне — его волосы в тот момент едва ли пахли чем-то, кроме пота, но для него этот запах все равно оставался приятным, — и погладил его по вздрагивающей спине. — Прости, прости, — всхлипывал Леоне. — Не знаю, что на меня нашло. — Лео, я уверен, сегодня ты почувствовал весь спектр человеческих эмоций! — рассмеялся Бруно. — Сегодня было слишком много информации. Я тоже, если честно, от нее немного в шоке. — Какой, черт возьми, длинный день, — жаловался Леоне между короткими вдохами. — Да, тебе лучше немного поспать, иначе твой мозг будет завтра несчастлив, - сказал Бруно, гладя Леоне по щеке. Аббаккио поднес его ладонь к своим губам. — Спокойно ночи, amò . — Спокойной ночи, cucciolo , — тихо прошептал Буччеллати, целуя его в лоб.