История одной комнаты

      Она проснулась от четкого ощущения присутствия в комнате кого-то еще. Мышцы в теле напряглись от страха, но в то же мгновение девушка дала себе команду успокоиться.       Общежитие охраняется так же надежно, как здание академии, сунуться сюда равносильно подписанию смертного приговора.       Все эти мысли разом пронеслись в ее голове за доли секунды, в то время как она уже отбросила одеяло и в готовности бежать скинула ногу с кровати.       — Утахиме…       Голос, до боли знакомый, заставил остановиться. Тишину нарушало только её тяжелое дыхание. Глаза постепенно привыкали к темноте, она уже могла различить в тусклом свете убывающей луны серебристые волосы, темную форму магической академии и голубое свечение, пробивающееся из-за фиолетовых стекол очков.       Её плечи расслабленно поникли, и девушка опустилась на кровать.       — Какого черта ты?.. — шепотом начала она, но снова остановилась.       Сейчас самое время наброситься на него и надавать тумаков, но что-то в его лице, во всей его фигуре заставило насторожиться. Честно говоря, Утахиме впервые видела Годжо Сатору расстроенным.       Всё это время он даже не смотрел на нее. Он стоял у открытого окна, осунувшись, засунув руки в карманы, словно школьник, которого только что отчитали. Сейчас в нем не было и доли того упрямого самодовольства, которое неизменно сопровождало Годжо, где бы он ни появлялся.       Утахиме была растеряна. Не зная, как реагировать на ситуацию, она просто ждала, пока напряжение, заполнившее пространство между ними, не разрядилось звуком его голоса.       — Гето покончил с академией.       — Что? — удивилась девушка.       — Он убил сто двенадцать людей. Уничтожил целую деревню.       Годжо произносил эти слова будничным тоном, словно говорил о завтраке, учебе или какой угодно ерунде, но они хлыстом рассекали воздух, выдавая еле сдерживаемую боль.       — Откуда ты знаешь?       Вместо ответа парень снял очки и его глаза, способные видеть сквозь слои мироздания, засветились двумя синими искрами в темноте комнаты.        — Нет… Это ошибка… — застонала Утахиме и тут же со всей силы заткнула рот рукой, чтобы не выпустить вырывающийся крик. Она отчаянно мотала головой, в попытке выбросить из головы эту раздирающую сознание мысль, но весь вид Сатору говорил о том, что это реальность.       — Но почему? — наконец, выдавила она из себя. — Этого не может быть. Гето… Он же такой хороший человек. Он всегда был так добр…       Её слова, воспоминания о друге, попытки объяснить его поступок, слились в единый поток. Утахиме не смотрела на гостя и, казалось, разговаривала сама с собой, чтобы хоть как-то справиться с оцепенением. И только когда она, вспомнив о его присутствии, подняла глаза, увидела его фигуру, опустившуюся на край её кровати, замерла а ожидании.       Годжо смотрел прямо перед собой в открытое окно. Взгляд его был непроницаем и не цеплялся ни за что в этой реальности. На лице застыло выражение полного безразличия ко всему, что его окружало. Он сидел, подавшись вперед и уперевшись локтями в колени, кисти безвольно свисали, принимая капитуляцию. Так выглядело его страдание.       Девушка замолчала и несколько минут наблюдала за ним, не в силах подобрать нужные слова. В какой-то момент ей начало казаться, что он вовсе забыл о её присутствии.       — Сатору.       Это был первый раз, когда она назвала его по имени. Парень обернулся, словно на самом деле, не ожидал увидеть кого-то рядом, и его взгляд пробивал все её защиты. Утахиме плакала. Она плакала молча, мокрые щеки блестели в бледном свете, рассеивающем темноту комнаты через прозрачные занавески.       Почти одновременно они потянулись навстречу друг другу. Годжо сгреб девушку в охапку, по-детски уткнувшись лицом в её плечо. Она сидела на кровати, чуть привстав на коленях, и чувствовала его губы чуть выше ключицы, но отказывалась верить, что именно в этом причина её сбивчивого дыхания.       Это не было поцелуем, он просто прижимался к её горячей и чуть солоноватой от летней жары коже. Он слышал, как стучит её сердце под тонкой тканью майки, и этот звук успокаивал. Сейчас ему как никогда хотелось чувствовать жизнь. Казалось, если бы он мог взять её сердце в руку и крепко сжать, ощутив всю мощь бьющейся в нем жизни, это стало бы спасением от пламени, которое сейчас сжигало его собственную душу.       Рука Годжо скользнула в то место, откуда доносился стук. Жест был столь неожиданным, что девушка отпрянула и, не удержав равновесие, они завалились на кровать. Он сполз вниз и приложил ухо к её груди.       Ту-дум. Ту-дум. Ту-дум.       Ей было тяжеловато под весом его тела. Самое время прогнать его прочь, но Утахиме молчала, завороженная моментом. Парень слушал, как бьется её сердце, она ощущала его тяжесть, и эти переживания немного заглушали ту боль, что принесло им известие о друге. Девушка запустила пальцы в его волосы и погладила нежным материнским движением, от чего мелкая дрожь пробежала по его телу.       — Надо бы тебя прогнать, — тихо сказала Утахиме.       — Угу.       — Не надо нам этого делать.       — Угу.       Сил протестовать у нее было.       Годжо, вечно дурашливый и несерьезный, раздражал её до кончиков волос. Но где-то за этим чувством зрело что-то еще, такое хрупкое, но настойчивое, не менее раздражающее и неуместное чувство, которое сейчас не позволяло ей оттолкнуть его.       Руками девушка обвила его плечи. Интересно, сколько ему? Восемнадцать? Девятнадцать? Несмотря на то, что она старше, в его объятиях все равно чувствует себя такой маленькой.       В его движениях еще чувствовалась подростковая неуклюжесть, но руки властно захватывали всё, чего касались. В этом был весь Сатору Годжо. Он всегда получал то, что хотел.       Утахиме злилась, что не может противостоять ему сейчас, что ей не хватает сил выгнать его и поспешить к директору Гакуганджи за разъяснениями насчет ситуации с Гето, и в то же время благодарила вселенную за то, что не может всего этого. Когда она почувствовала его пальцы на теле, в том месте, где билось ее сердце, она только крепче стиснула колени, неосознанно укрепляя места соединения их тел.       Им обоим нужно было утешение, и они нашли его в объятиях друг друга.       Годжо слушал дыхание жизни в ее теле. Утахиме всегда казалась ему милой, но бог знает, что привело его сегодня именно в ее комнату. Возможно, именно её непримиримость, постоянная борьба дарила ему острое ощущение собственного бытия. С ней он чувствовал себя особенно живым. С ней и с Гето.       Эта мысль возбудила в нем такую ярость, что он приподнялся на локтях и грубо поцеловал девушку, захватывая её губы, прикусывая язык, подчиняя себе всё её существо.       Если бы она его оттолкнула, он бы ушел. По крайней мере, в этот момент он был готов к тому, чтобы получить пощечину, быть поруганным, даже униженным на всю академию за домогательства к своему семпаю. Но Утахиме отвечала ему такой же звериной злостью, воплощенной в страстном поцелуе. Она крепко сжала воротник его пиджака, словно пыталась задушить, и притягивала к себе жадно, не давая возможности отдышаться в те короткие мгновения, когда они отрывались друг от друга.       Его губы опускались ниже, оставляя следы своей власти на её коже. Годжо стянул с нее майку до пояса, обнажив грудь, возмущенно вздымающуюся под напором его прикосновений.       Их поцелуи были скорее мольбой, чем признанием. Актом самопожертвования и снисходительности по отношению друг к другу.       Когда девушка почувствовала его пальцы внутри своего тела, её глаза распахнулись от осознания неизбежности близости. Она схватила его за голову и развернула лицом к своему лицу, с силой вцепившись ногтями в кожу.       — Дурак. Ненавижу тебя, — с отчаянием в голосе произнесла она.       Годжо смиренно стянул с себя пиджак и рубашку. Намеренно медленно, как при замедленной съемке, давая ей шанс остановить его. Но Утахиме этим шансом не воспользовалась. Она смотрела на него со смесью сострадания, ненависти и страстного желания, в котором не могла признаться даже самой себе.       Он помог ей избавиться ей от остатков одежды: белье и пижамные шорты отправились вслед за его вещами. Теперь ничто не мешало им ощущать тепло тел друг друга.       — Теперь ты будешь моей.       Утахиме не поняла по его интонации, это вопрос или утверждение, и ответила первое, что пришло в её замутненное сознание:       — Даже не надейся.       И он вошел в нее с силой, стирая последние границы между телами. Девушка почти не чувствовала физической боли — та была ничем по сравнению с тем, какое страдание Утахиме испытала прежде этим вечером. Ей даже нравилось, какую смесь образуют ощущения боли и удовольствия в её теле. Нравилось и то, как Годжо с силой сжимает её бедра, как он дышит ей в шею, как ловит её губы своими губами, как его член проникает в ее лоно — все это доставляло ей жгучее удовольствие.       Годжо нравилось её лицо, искаженное злостью и страстью. Именно поэтому она нравилась ему: эта девушка никогда не преклонялась перед ним, её никогда не волновали его способности. Да, она его ненавидела, но искренне. Так же, как искренне желала его сейчас.       — Утахиме…       Последняя, самая яркая волна удовольствия сотрясла судорогой его тело. Годжо опустился рядом с ней на кровать, зарывшись лицом в темные волосы, пахнущие цитрусовым маслом.       Утахиме молчала. Она чувствовала свое поражение. Этот гнусный высокомерный парень овладел ею, потому что она этого хотела. Хотела в этот момент больше всего на свете. Да, она чувствовала свое поражение и ликовала одновременно.       Годжо чувствовал жизнь всем своим существом. Он вдыхал запах её тела, но мыслями был со своим другом. Теперь он точно знает, что делать. Он должен оборвать жизнь Гето. Иначе он не сможет защитить никого, кто ему так дорог.       Последним воспоминанием Утахиме стало то, как она засыпала, уткнувшись в его плечо, но утром не обнаружила никаких следов его присутствия, кроме красноватых пятен на простыни.       Доктор осмотрела Иори и вынесла вердикт, что девушка совершенно здорова, а чуть позже её вызвал к себе Гакуганджи Ешинобу и рассказал о предательстве Гето. Утахиме вынимательно выслушала доклад директора, продемонстрировав удивительную устойчивость и силу духа.       Когда девушка вернулась в комнату и закрыла за собой дверь, она медленно сползла по стене и заплакала, обняв себя за колени. О чем она плачет, было известно одному богу. Даже Утахиме не могла понять, от чего так ноет её сердце.