Пьяные приключения помощников кузнеца

Лёжа в неосвещённой спальне, эльфы всё ещё чувствовали запах полевых цветов и ветра. Юнхо тяжело вздыхал; гоблин, возвращавшийся с рынка, увидел их на лужайке из своей повозки и загнал в кузницу, чтобы найти какую-нибудь работу на вечер. Сейчас Чонхо спал, а эльфы пытались удобно устроиться на жёсткой постели и изредка переговаривались. Минги смотрел в потолок и думал о том, что если б не было крыши, то он видел бы луну, взошедшую в центр неба на свой ночной трон. В который раз добрались до кровати лишь за полночь. Но их это не волновало. Вернее, сказать, это теперь не волновало только Минги. Он снова повернулся на бок, потому что невыносимо было лежать с Юнхо и не смотреть на него, и обвил руками чужую талию, потому что не мог насытиться. — Спи, Минги, — прошептал Юнхо, едва разнимая губы. Ему казалось сейчас, что он и пальца не оторвёт от кровати — так сильно усталость прижимала сверху. — Я не хочу, — но в голосе Минги отчётливо слышалась детская капризность, и поэтому он провёл пальцами по его волосам. Тот тут же улёгся на чужой груди, пристраиваясь к руке; Юнхо зажмурился, сдерживаясь, чтобы не затискать его. Минги наверняка сейчас выглядел ужасно мило! Но Юнхо едва ли в себе сейчас находит силы дышать. Когда этот день наконец закончится? — Разрешаю тебе меня поцеловать, а потом мы будем спать, ладно? Я уже представляю, с какой тяжёлой головой мы встанем завтра. В следующий момент он почувствовал на губах прикосновение — почти невесомое, но разливающее тепло и обещающее спокойные сны. Юнхо отпихнул Минги, переворачивая на спину, и тот ещё долго хихикал над самим собой. Когда глупые смешки стихли, Юнхо снова стало неспокойно. Пока Минги был с ним, мысли о волшебном письме колдуна не достигали его, но сейчас слова, написанные Уёном, вновь и вновь звучали его голосом у Юнхо в ушах. Это самое письмо собрало себя из разорванных кусочков и легло на кровать недалеко от головы эльфа. Но тот так и не заметил этого — возможно, он был бы к этому готов, если бы дочитал послание Уёна до конца: колдун писал о том, что волшебные письма следует бережно хранить, а уничтожать их могут только те, кто их писал. Юнхо лежал на боку и глядел на закрывшего глаза Минги. Он измерял на весах разумность своих помыслов — насколько это можно было делать в минуту, когда силуэт Минги почти полностью размывался из-за образов умирающего в муках гоблина, которые стояли перед глазами. Мысль о том, что они могут заставить его страдать так же, как страдали сами, держала Юнхо и никак не отпускала. И в конце концов он решился; до комнаты Чонхо, в конце концов, была всего пара шагов. Три, два один. Он неслышная тень, крадущаяся по коридору. Чей-то сдавленный крик и тут же последовавший глухой стук — и он уже молчаливый призрак, стаскивающий обмякшее тело вниз по лестнице. Он зверь, вышедший на охоту в ночной час и жаждущий прикончить свою жертву. Ночь была счастливо-спокойной; во дворе не шелестела ни одна травинка; на луну устремились два эльфийских глаза, в которых уже пропали светлые искры. В конце концов, он дитя крови. Пора оправдать это детское прозвище. Минги резко открыл глаза — казалось, он и уснуть не успел. Он вскочил с кровати и, не обнаружив рядом Юнхо, сразу же подумал о том, что такое уже было. Такое было, и поэтому ему стоило бежать на улицу. В груди копошилось плохое предчувствие. Перепрыгнув через кровать, чтобы быстрее добраться до двери, Минги цапанул какую-то бумажку и, матернувшись, заткнул её под пояс, который всё же пришлось завязать, чтобы случайные лица на улице не приняли его за безумца. Минги повезло: он выбежал из кузницы, когда силуэт Юнхо ещё не скрылся за горизонтом. Минги ничего не стоило догнать его. Юнхо не спеша шёл вглубь леса, и он следовал за ним, оставаясь на расстоянии и прячась за деревьями, чтобы не обнаружить себя. Почему Минги не хотел подбежать и тронуть чужое плечо? Он и сам не знал. Он ни о чём не думал и просто шёл, вглядываясь в изящный силуэт, словно завороженный. Кроны деревьев не пропускали лунный свет, и поэтому Минги шёл практически на ощупь и только чудом не споткнулся нигде. Вскоре деревья немного расступились, и Юнхо остановился, заставив и Минги замереть, стоя за толстым стволом дерева. О… теперь он понял, почему Юнхо шёл так медленно и отчего к нему не хотелось приближаться. Запах крови. И как Минги сразу не почуял его?.. Юнхо, тащивший что-то по земле, наконец бросил это и тяжело вздохнул. Было б у него проклятое мутировавшее тело, он бы взвалил эту непонятную ношу себе на плечи, и Минги ни за что бы за ним не угнался. А теперь он стоял, продавливая траву под ногами, и на его лице всё сильнее прорисовывался ужас. Юнхо провёл рукой по волосам и поднял голову к луне; его губы шевелились, но Минги не мог разобрать ни слова. Чёрт побери, когда он уже вновь обретёт безупречный эльфийский слух?! Пока Минги сокрушался, Юнхо шмыгнул в огромные колючие кусты, оглушив поляну шуршанием веток и листьев. Минги остался стоять, чувствуя, что он скоро сюда вернётся, и вгляделся в лежавшую на траве… …тёмно-зелёную голову гоблина. Его огромные босые ноги. Его ночную одежду. О, Всевышний, это ведь Чонхо. Письмо, свернутое под поясом, напомнило о себе волной тепла. Волшебные письма разумны и умеют подавать знаки? Кто бы мог подумать. Минги вытащил лист и, поднеся его под луч тусклого лунного света, принялся читать. Терпения у него было едва ли больше, чем у Юнхо, но до части об убийстве хозяина он всё-таки дошёл. И чуть не разорвал письмо снова — потому что не хотелось в это верить. В то, что Юнхо, его нежный Юно собирался сделать это. Но тот доказал, что собирается, выбравшись из темноты леса с острыми камнями в руках. Взял несколько, чтобы примерить, каким лучше будет…? Нет, Минги не желал думать об этом. Когда Юнхо замахнулся над телом гоблина, что и так едва дышал, лёжа без сознания, он ринулся прочь из леса, не беспокоясь о том, чтобы оставаться тихим. Подальше от этой страшной картины, подальше от брызг крови, от криков, от реки страданий, из которой им теперь точно не вынырнуть после того, что они натворили. Минги считал себя частью всего этого и даже не задумывался об этом. То, что он будет тонуть вместе с Юнхо, было совершенно ясно. Ноги привели Минги к таверне; её окна отражали лунный свет. Минги вздохнул, пытаясь понять, почему подсознание подкинуло ему такую штуку: вспоминать о днях, когда они забирались сюда, совершенно не хотелось. Теперь это время казалось таким беззаботным, что в груди кололо. Минги без зазрения совести снова влез в таверну, почти без усилий подняв оконный засов. На него смотрели десятки разных бутылок, но он взял только одну. Двор таверны встретил его всё тем же прохладным мраком; эль на языке казался ужасно горьким, и потому Минги хотелось реветь от отчаяния — это была его последняя надежда на сладость! Хмель всё время будил в нём весёлую игривость, но сейчас с каждым глотком ему всё больше хотелось оказаться на месте Чонхо и оказаться забитым камнями. Лучшая смерть — смерть от руки Юнхо. Он наверняка сделает всё как подобает — от гоблина и мокрого места не останется. Минги вновь и вновь вспоминал тёмные глаза Юнхо, смотревшие на него в ту ночь, когда он вытянул из него яростное признание о ненависти к собственной семье, и не замечал, что идёт обратно, в лес. Минги плакал; слёзы заливали лицо и капали с подбородка, а он всё шёл и шёл, глядя в землю и не заботясь о том, что может заблудиться. Эля в бутылке осталось всего пару капель; эльф опустошил её в несколько огромных глотков. В голове не было мыслей — на смену им пришло стойкое желание увидеть Юнхо. И он продолжал идти, словно внутри у него был волшебный компас. Пришлось вытереть слёзы, чтобы рассмотреть силуэт Юнхо, появившийся на уже знакомой поляне; Минги с удивлением обнаружил, что теперь они одного роста. Хлюпая босыми ногами по луже крови, смешанной с грязью, Юнхо подошёл к нему и улыбнулся. От гоблина остались лишь ошмётки мяса — не мокрое пятно, как предполагал Минги, но всё равно довольно неплохо — и в воздухе пахло плотью. Юнхо поднял к чужому лицу руки, вымазанные в крови, и Минги, пьяно шатаясь, подался вперёд, чтобы видеть его лучше. Он наконец-то видел своего Юно, какое счастье. — Ты испугался? Я слышал тебя, — чужой голос звучал где-то далеко, но Минги видел, как Юнхо двигает губами, и только благодаря этому понимал, что с ним разговаривает именно он, а не какой-то дух. — Как я убегал? — Ещё когда ты шёл сюда за мной. — А почему не обернулся? — Минги наивно вскинул брови. — Я очень хотел, но не знал что скажу тебе, — так же по-детски улыбнулся Юнхо, пачкая чужие волосы изящными пальцами. — А ещё у меня руки были заняты, я решил сначала закончить с… этим делом. Минги приоткрыл рот и, вынырнув из-за плеча Юнхо, взглянул на поляну, присевшую под высокими деревьями. Эль заставлял всё танцевать, и пьяные глаза, как обычно, выхватили из всей картины самую бесполезную деталь — тёмную руку Чонхо, отделённую от тела. Минги рвано вздохнул, не желая думать о том, как эльфу удалось сделать это каменным осколком. Ему показалось, что пальцы гоблина шевелятся. Он не почувствовал, как на глаза навернулись слёзы, — понял по тому, как начал расплываться мир. Юнхо принял его в кровавые объятья с нежностью не убивавшего. — Ты побежал за элем? — усмехнулся он. Минги содрогался в беззвучном плаче, и Юнхо понял, что он выпил целую бутылку залпом, чтобы быстрее очутиться в другом мире. — Ах ты пьянчуга! Минги хотел сказать что-нибудь, но на языке вертелось слишком много всего: слова благодарности и обвинения — и он боялся, что если откроет рот, то Юнхо ничего не разберёт в этом потоке. Поэтому Минги отнял голову от чужого плеча и посмотрел ему в глаза, надеясь, что он как-нибудь поймёт что у него в голове. Но такой способности ни у эльфов, ни у кого-либо ещё, не было — как бы ему не хотелось. Юнхо продолжал улыбаться, оглядывая Минги, словно ребёнка, потому что сам не был пьян. Минги едва держался на ногах и не мог понять, хочется ему упасть на землю, к гоблину, или взлететь ввысь. Теперь его тело стало легче — возможно, ветер унёс бы его куда-нибудь далеко. Минги опустился к шее Юнхо, которую тот успел испачкать. У Минги на губах остался вкус земли и смерти — бесславной смерти скупого кузнеца. На рыцарских турнирах в Священную рощу съезжались не только жители ближайших деревень и городов, но и те, кому, судя по всему, было нечем заняться, раз они рады были провести несколько суток, а то и недель в повозках и конных экипажах. Как-то не верилось в то, что этим бездельникам так сильно хотелось поглазеть на рыцарские поединки — скорее всего, они ехали обсудить какие-нибудь сплетни и встретить новые лица. Мастера искали заказчиков, знатоки наук — учеников. Но Чон Уён ездил туда со своим рыцарем отнюдь не для того, чтобы с кем-то встретиться — во всяком случае, это была не главная цель. Бывший разведчик Чхве Сан продолжал тешить надежду однажды принять участие в турнире, поэтому они каждый год неизменно перемещались в Священную рощу. В один из таких дней Чона Уёна остановила славная девушка с эльфийскими ушами и прелестными чёрными волосами, среди которых виднелись красные пряди. Она рассказала, что наслышана о работе колдуна и его помощника шириной с сундук, и спросила, не встречал ли он двоих мутантов — или кем они там были? «Один из них очень похож на меня, — говорила Юнён, — у него надо лбом такие же красные пряди. А второй больше него немного, со взглядом ребёнка и волосами, словно солнце». «Они живут не разлей вода, госпожа, — отвечал ей Уён, не снимая чёрной кожаной маски, по которой его уже давно начали узнавать. Встретив Юнхо и Минги на турнире, он не успел заметить, куда делась девушка, с которой те скандалили до того, как подошёл колдун, но теперь Уёну подумалось, что она подслушивала или вообще тайком пошла за ними. Иначе что заставило её вспомнить, что у неё есть братья? — Увы, я не видел их уже больше двух лет, но мы обмениваемся волшебными письмами и я знаю, что у них всё хорошо. В одном городе они гостят не более трёх месяцев и вот-вот сопьются от счастья. А вы, собственно, отчего интересуетесь?» За вечной любезностью колдуна крылась хитрая наблюдательность; далеко не со всеми он бывал по-настоящему искренним. Одними из таких счастливчиков были два эльфа, которым он однажды помог чуточку уменьшиться в размерах. — Нам пора домой? — Юнхо, казалось, не хотел, чтобы это звучало как вопрос. Минги открыл рот, чтобы что-то ответить, но в итоге просто кивнул и двинулся за своим эльфом вниз с холма. К дому. Увидев вдалеке торговца в повозке, — до рассвета оставалось часа два, а потому кто-то уже спешил занять лучшее место на главной улице города — Минги попытался представить, как они двое выглядели бы в дневном свете, и изо рта тут же потекло беспокойное бормотание о том, что им нужно помыться, иначе Чонхо их завтра прикончит. Юнхо, который почти нёс его, мечтательно разглядывавшего звёзды, на плече, снисходительно улыбнулся и напомнил, что они теперь свободны. От кузницы, от труда, от привязки. — Но кровь и правда нужно смыть. И как только Юнхо смог произнести это вслух? Он смыл кровь раз и навсегда — и с рук, и с лица, и из взгляда вымыл. Минги вспоминал ту ночь, словно сон. Сны, в которых они с Юнхо вечно целовались, казались более реальными, чем реальность, в которой он умертвил гоблина. Минги не так уж долго размышлял над этим, но размышлял усердно. Был ли Чонхо виноват в том, что старая колдунья привязала к нему эльфов? Что такого сделал для неё гоблин, что она решила расплатиться с ним подобным образом? Каким бы Чонхо не представал перед ними, Минги всё равно было трудно понять что творилось у этого гоблина в голове. Обчесав их палками, он мог на следующий день позволить им сбежать на весь вечер в таверну, притворившись, что ничего не замечает. Минги хотелось жалеть Чонхо тем больше, чем дольше он об этом думал — но его было уже не вернуть, а потому Минги сфокусировался на мысли о том, что Юнхо их спас. В конце концов, не в их положении было заботиться о чужих жизнях. Юнхо в ипостаси ребёнка крови остался лишь в той ночи — а потом «дитя крови» вновь стало просто забавным прозвищем. Каждый, кто глядел на Юнхо, приходил в восторг, прямо как в детстве его, когда соседские эльфы приходили в гости и умилялись каждому произнесённому им слову. И светился он во многом от того, что был не один. Минги, как и всегда, оставался немного позади, немного ни при делах, рассеянный, тихий — таким он казался другим, тем ленивцам, которых они встречали, путешествуя по миру. Но лишь Юнхо видел искры, ебучие эльфийские искры в его глазах, когда они ложились, садились где-нибудь вдвоём, когда они просто друг на друга смотрели. Да, Минги был ребёнком солнца — пылающим. И если в мире для них не существовало места — или же оно оказалось утрачено — этих двоих это не слишком волновало, пока бутылка эля стояла где-нибудь неподалёку и любимые губы были на расстоянии не дальше вытянутой руки.