Ультрамарин

      Мать ведь орёт, шлюхой негодной называет, по лицу не жалея бьёт, но вслед печально смотрит. Под нос себе шепча: «Кого я воспитала?». Она бежит к окну и смотрит, как чёрный джип увозит её сына. Слёзы лицо портят — от них морщины набегают. Но женщине неспокойно, не может она смотреть, как её единственный ребёнок ночи в чужой холодной квартире проводит.       Воспитывала одна, одевала без мужской помощи и знанием обеспечивала. Всё она, а ни кто-то другой! А Ники ей криками отплачивает и громкими матами, выбегая из дома. Он думает, что мать ненавидит его, но Мина в тишине плачет и мечтает о спокойной жизни.       Не нравится ей Сонхун, который чёрт-те что из её сыночка сделал. По-тас-ку-ху! Негоже парням краситься ярко, чулки надевать и топы женские носить. Мина мужчину воспитывала, но видит в нём дочь — дочь, что потеряла в молодости, которую не видела никогда.       Всё в прошлом, а сейчас у неё единственное чадо — непослушное и истеричное. Ники девятнадцать, он двенадцатый класс оканчивает через месяц, но заместо подготовки носится за парнем статным. Мина о нём толком не знает: машина крутая, дорогие вещи и запах мужественный.       Рики кричит о том, что Сонхун его счастливым делает, а Мина громко плачет: пользуются его мальчиком. Член вставляют и сказки на ухо шепчут. В мире верить никому нельзя, и Ники она приучала, наказывала и внушала. Неугомонным и избалованным вырос.       Женщина только с работы пришла, притащила сумки огромные с продуктами и кинула их на пол, а сама в комнату сына помчалась. Ники редко закрывается — предпочитает свободу и выгонять. Мина прижимается виском к косяку и наблюдает…       Наблюдает она с огорчением и болью в глотке.       — Ты сегодня был в школе? — кивок, и даже не поворачивается, в зеркале себя, негодник, разглядывает, улыбку от уха до уха растягивая. — Тебя во сколько ждать? Я хочу на ужин твои любимые отбивные приготовить. — Привязать к себе хочет: через еду, любовь и ласки.       — Завтра суббота, можешь не ждать вообще. Вечером завтрашним приеду, может быть, — Ники осторожно, не отрывая от ресниц кисточку туши, поворачивается и разводит накрашенные блеском губы. — Ма, улыбнись.       — Как же я улыбаться-то могу… Ники, — расстроенно говорит она, кусая тонкие и ссохшиеся губы. — Не надоело ему ещё тобой, как тряпкой, пользоваться?       — Закрой рот, ты ничего ведь не знаешь! Его не знаешь, меня не знаешь и смеешь ещё что-то говорить? — Ники рычит, как зверёныш дикий, кидая закрытую тушь в ящик. Он поднимается со стула и идёт к кровати, доставая из комода вещи: топ с длинными прозрачными рукавами и джинсовые шорты. Мина рот рукой прикрывает и охает от негодования.       — Извращение… Боже, ужас какой-то! Одеваешься так поди из-за того, что твой Сонхун мальчиков сладких любит? Девку бы ему найти и не мучиться! Боже… боже, боже, боже… — она шепчет и носом в косяк дверной утыкается, лишь бы глаза её разврата не видели.       Никогда таким не был, всегда славный ходил, симпатичный и добрый. А сейчас — уродство и извращение! Юбки короткие прям на улице, соседи гадости уже говорят и пальцами тыкают. Ей стыдно за сына своего, за выходки нечеловеческие. Когда же Ники вернётся, мальчик любимый и разумный. Дурь из него выбить мало, но она, мать, позволить себе не может. Крики не помогают, а побои в девятнадцать-то лет — и подавно.       — Тебе не надоело? Сама-то какой была? За отцом моим бегала и слёзы лила, ненормальная. Выйди из моей комнаты, прошу тебя. — Ему настроение не испортить: за год привык к психам и оскорблениям.       Натянув шорты на худые длинные ноги, он пальцами ведёт по гладкой коже — для Сонхуна бреет. Мать выходит, как ошпаренная, вылетает и дверьми хлопает, Ники спокойно выдыхает и носки в ящике отыскивает. Сонхун с минуты на минуту приедет, вновь с цветами и поцелуями.       Они не видятся неделями, у парня его дела серьёзные — отцовское наследие и больная мать, за которой уход нужен ближний. Ники её видел единожды, и его не смутило, что Сонхун представил парня девушкой любимой, дал подол юбки прощупать, и после женщина седовласая заулыбалась. Слепая и полуглухая она…       Смс на телефон приходит, и Ники вскакивает с кровати, даже не читает: знает, что Сонхун к дому подъехал. На него соседи косятся и пальцем показывают, но ему всё равно. Ники обувает кроссовки и прощается с матерью, а на плече его сумка небольшая с жвачкой и телефоном.       У них коттедж небольшой, но хорошо обустроенный, а рядом стоящий — соседки Джонс. Та ещё вредная бабка, она на Ники смотрит со скамьи и горло прочищает, чтобы внимание юношеское привлечь и гримасу отвращения показать.       — Здравствуйте, Мисс Джонс! Хорошего дня Вам, — беззлобно выкрикивает Ники и машет старушке, а та плюёт в зёленую траву и в дом заходит, тростью размахивая. — Сонхун! — юноша в объятия влетает, прижимаясь к крупному телу.       Их разница в росте небольшая, но широкие плечи и накачанность Сонхуна — верх берут. Ники в его руках тает и греется, чмокает в пухлые губы и улыбается, пока крупная ладонь задницу оглаживает. Ники знает: мать в окно за ними наблюдает и плачет себе тихо, но ничего ей поделать нельзя. Поноет и успокоится, пойдёт дальше делами заниматься.       — Детка, привет. — Сонхун к машине ведёт, открывая переднюю дверь, и Ники забирается на сиденье, прижимаясь спиной к теплу. — Это тебе, — вау! Вновь розы и вновь красные, девятнадцать идеальных стебельков с бутонами.       — Я так скучал… — Ники вытягивает длинные ноги на бардачок, и Сонхун усмехается, накрывая розовую коленку своей ладонью. — Ма вновь истерику закатила, надо вас познакомить, — бездумный кивок.       — Я так устал, так что сразу ко мне, хорошо? — Сонхуну лишь стоит улыбнуться, чтобы Ники забыл своё имя и собачкой за ним побежал. — Ванная, массаж и сон, как тебе?       — Меня всё устраивает, — Ники подмигивает и переводит своё внимание на дорогу, Сонхуна ему отвлекать не хочется, хоть его рука и покоится весь путь на коленке.

***

      Приятно, а слов матери даже на периферии памяти нет — они где-то далеко. Губы чужие раны зализывают на шее, щеках и ключицах. Сонхун пожирает его, не боится кусать бледную кожу и острыми зубами оттягивать её. А Ники млеет, сжимая сквозь ткань боксеров набухший член, который скоро будет греться в его заднице. Он неделю ждал, томил жажду.       Ведёт себя, как оголодавший зверь, ёрзая на крепких коленях и вставшем члене. Сонхун ему на ухо громко дышит и мочку грызет. Иногда шепчет сладости и отрывается на распухшие губы, чтобы засосать их и травмировать. Ники нравится вся грубость: толчки, шлепки и щепки.       — Господи, детка, ты прекрасен, — шепчет Сонхун, раздвигая худые ноги. Ники всё ещё в одежде, а Сонхун после тёплого душа в мешающемся нижнем белье.       Его хочется содрать губами, в клочья разорвать, чтобы прелести людские не скрывал. У Сонхуна член большой, он с трудом в ладошке Ники помещается, ему приходится двумя обхватывать и дрочить, а в рот только головка входит. Язык в неё долбится и слюнявит — Сонхуну нравится.       — Сними эти чертовы вещи, они мне мешают, — Сонхун рыкает, дёргая за ремешок на джинсовых шортах, а Ники панически пытается расстегнуть его и стянуть неприятные тряпки.       Рядом с Сонхуном велено быть нагим и невинным, а Рики появляется перед ним дерзким и упрямым, но изредка поддаётся. Ему сложно устоять перед властным мужчиной, способным уложить его на лопатки и взять без особых усилий. Сонхун грудь его целует, соски в уста втягивает и посасывает. Ники вжимается затылком в подушку и громко стонет — в доме, кроме них, нет никого. Атмосфера страсти и голода.       Член внутри — и ноги ослабевают. Сонхун давит на поясницу и подпирает чужие бёдра своими, толкаясь в тёплое и бархатное нутро. Он вбивает в Ники, как в последний раз, сжимает ягодицы и целует в лопатки, оставляя влажные следы на красноватой коже. Юноше под ним хорошо: он грудью жмётся к дивану и мычит в подушку, стискивая в пальцах мягкий плед.       — Сонхун… быстрее, п-пожалуйста, — Ники срывает голос, шепча пожелание, и Сонхун прислушивается к нему, ускоряясь — ускоряясь так, чтобы не навредить молодому телу.       Ники не хватает надолго, он кончает себе в ладонь и с членом внутри валится на диван, а Сонхун добивает последние толчки, выходя из тела. Он пачкает бледные ягодицы своим семенем и падает рядом, на небольшую освобождённую площадь.       — Будешь вино? — Сонхун обтирает грудь от влаги белой футболкой и кидает её на подлокотник. — По дороге купил, должно быть вкусным.       — Хочешь споить меня? Мне нравится, — смеётся Ники, он ладонью проводит по своим ягодицам и кривится: сперма на них липкая. — Бля.       Он, пока Сонхун голышом идёт до кухни, тянется к подлокотнику и стягивает футболку — её предназначение быть тряпкой.       В тишине в огромном доме больше десяти минут — сумасшедшие мнимое. Он своё имя забывает, уставившись на дорогие настенные часы. Сонхун его оставляет ненадолго, словно знает, что Ники в одиночестве не справится с собой. Мужчина заходит в гостиную с двумя бокалами в одной руке, а в другой — с бутылкой вина красного. Ники поджимает губы и садится на край — боли от секса не чувствует давно. Тело свыклось и сладость получает.       Не заметно ведь, что Сонхун Ники спаивает по-тихому, подливает в бокал по капельке и сам из своего воздух высасывает. Признает себе, что слушать юношеские пьяные бредни — наслаждение райское. Но цель у него другая — эгоистичная и тяжелая. Ники не готов к её озвучке трезвым, ему напиться до беспамятства необходимо. Сонхун ненамеренно сломает его.       — Ники, хэй? — юноша на колени перебирается, мягкие ягодицы о кожу трутся. Сонхун глаза закатывает и присасывается к тонкой шее, облизывая её. — Малыш, да ты перебрал чутка.       — Ты меня спои-и-ил! — тянет Ники, ладонь широкую на свою талию перекидывая. — Поцелуешь меня?       — Сначала выслушаешь? — Ники, долго не думая, кивает и прижимается к крепкой груди. — Я надеюсь, ты меня поймешь, — был бы трезв, сердечко бы лопнуло от волнительных ударов. — Нам пора прекращать всё это…       Глаза стеклянные темнеют, и ресницы дрожат.       — В смысле? Сонхун? — Ники слезает с колен и садится к краю, прижавшись спиной к подлокотнику. — Прекращать всё это? Ты меня бросить захотел?       — Ники… я просто понимаю, сколько проблем наделал тебе… Ты ведь был другим, когда я встретил тебя. — Сонхун понимает, что смысл Ники вряд ли поймёт, но дальше замолкает.       — То есть, тебе обратно нужна та целка, которая ничего не умеет, кроме того, как огрызаться? Супер! Класс! — недалеко лежащие вещи уже в руках, а на глазах слёзы обиды.       Сонхун поступает не по-человечески, бросая свою любовь на растерзание чувствам. Ники не мал, чтобы не понимать, — он глуп, чтобы принять. Ему больно оттого, что Сонхун отказывается от него. И спаивать — идея плохая.       — Сразу бы сказал, что тебе нужны невинные девки. Монстр! Урод ты чёртов. — Ники поспешно натягивает на себя бельё и шорты с топом, поднимаясь с дивана. — А ведь мать говорила…       Что Ники шлюхой его подрабатывает.       — Ребёнок! — вслед ему кричит Сонхун; гнаться не будет, ведь останавливать нельзя. Пусть бежит. Но Сонхуна пугает погода за окном.       Лишь бы не пропал.       А Ники теперь не пропадёт, у него опыт на плечах есть — мужчина-ублюдок, попользовавшийся им. Ники мало соображает, выбираясь из многоэтажек и шагая к остановкам. На улице тьмы людской не хватает, непривычно тихо и влажно. Погода разыгралась с его выходом из дома. С собой только жвачка и телефон.       Он пальцами стучит по экрану и прижимается лбом к железной боковине остановки пустой. Слёзы стекают, на лице ужас творится, и губы всмятку — красные и липкие. Домой хочет, к матери прижаться, впервые сказать, как любит и ценит. Ведь права в сотый раз оказалась. Словно будущее предсказывает — ясновидящая!       Гудки — и Ники молится, чтобы не спала. Пусть ответит и выслушает о негодовании. Заберет его домой и обнимет. Да пусть хоть изобьёт, но лишь бы рядом была.       Гудки…       Гудки…       Гудки!       — Да? — Ники тепло на душе, снаружи он промёрз и промок. — Ники? Ты плачешь? Что случилось?       — Мам… ты была права, — он говорит с трудом, глотая слюни и слёзы. — Забери меня домой, мам… пожалуйста, я больше так не могу…