По другому пути

Изрядно уже облысевший высокий брюнет, изображённый на портрете, нахмурил чёрные брови. — А мне как раз кажется, Сириусу тут есть за что и кого бороться. Стройная черноволосая женщина в старинном платье фыркнула. — Грязнокровки и предатели крови. — Не скажи, милая сестрица, — ещё один обитатель портрета, похожий на ту женщину, отозвался на эти её слова. — Среди них полно и тех, кто во многом соблюдает… — Да, но Альтаир… — Кассиопея! — Для нас, Блэков, на первом месте всегда была семья, а он… – Смею вам напомнить, – опять же с портрета отозвался им грузный мужчина весьма добродушного вида с окладистой бородой, — Что Сириус — муж и отец. — Мы в курсе, Альфард! — возразил портрет Кассиопеи. — Но как Сириус поступил с нами? Что он сделал с бедной Вальби, с бедным Орионом, которые от горя умерли, когда один сын погиб, а другой сбежал с этой… с этой девкой? — Дорогая моя тётушка, — ответил Альфард Блэк, — извини, конечно, но Доркас — женщина, держащая себя достойно, и я… — Она не чистокровна! — А, так в этом дело? Снимите уже шоры с глаз! Ни характер, ни какие-либо магические умения от этого не зависят, я могу вам привести кучу примеров, когда… — Вальби была твоей сестрой! — И я ей сто раз говорил, что такое суждение её погубит! Если бы она переступила через свою гордость, через это своё помешательство на чистоте крови, если бы Вальбурга не выжгла Сири с нашего семейного гобелена, а приняла его жену и дочь такими, как есть… — И чего твой Сири добился теперь? Теперь, когда он восстал, чтобы наш мир наконец был очищен от… — Антарес, ты хоть себя слышишь? Он восстал, чтоб очистить наш мир. Как бы не так! Он восстал, чтобы… — …укрепить власть наших, чисто… — …да себе, себе он укрепить власть хочет, очнись! Если б мы были живы сейчас, ты думаешь, он бы нас… он бы нас возвеличил? Да мы б подол мантии ему целовали и считали за награду, что нас… не истязали и не убили сегодня — тьфу! И это Блэки?! — Он сам чистокровный… — Да полукровка он! — В каком смысле, Арктурус? — Да в прямом! Я сам был в Совете управляющих, когда он учился, я его личное дело видел, отец — маггл! — То есть ты хочешь нам сказать, — медленно проговорил ещё один мужчина с портрета, – всё это время мы грезили идеями полукровки… — Именно это. И весьма опасного полукровки, да-да... Ведь на самом деле... да, он ненавидит магглов — но он ненавидит и магов, ведь оба мира его, как он считает, предали. Но он ведь лучше их всех, как он считал, лучше отца, который бросил, лучше своих деда и бабки, которые не пытались узнать, где он, как он, лучше своих деда и дядьки, которые предпочли просто позабыть дочь и сестру – с внуком и племянником вместе. И поверьте, здесь речь не о его любви к семье, не о его тоске по родным, ведь он на это совсем не способен. Речь здесь идёт именно о затаённой злобе на посмевших его, такого великого, предать. Вот так беседовали, точнее говоря, спорили портреты предков Сириуса в запустевшем доме, что стоял на площади Гриммо, 12. Сириус бывал здесь очень редко, да и то, просто чтобы проверить да велеть Минди там убраться. Сам он жил в доме, купленном на деньги, завещанные ему обитателем одного из тех самых портретов — его дядей Альфардом. Если честно, и общался он во время своих приездов практически только с дядей и с младшим братом. У него особо не было желания беседовать с большинством своих предков: они все считали, что чистая волшебная кровь, и желательно, чтоб во многих поколениях семьи — вот он, залог успеха в жизни. *** Все были заняты делом. Казимеж и Гарри помогали папе Катажины, так как праздновать свадьбу Барти они решили на улице, раз уж день был погожий, вынести из дома Краучей стол (Гарри несколько облегчил им задачу магически). За стулья, лавки, кресла и прочие пуфики отвечали Тадеуш и… и Тадеуш (Барти не хотел рассаживать гостей ни по какому этикету и место каждому выбирать предлагалось по его же вкусу). Флёр и Эллен приводили белую скатерть из состояния просто отличного в «безюпг’ещное», Виктор разучивал речь (и познакомил всех со своей девушкой), Станислав тоже немного им помог с сидениями, и так далее, и тому подобное. Вскоре явились Лавгуды, все пятеро в мантиях солнечно-жёлтых тонов, с ними Олливандеры, дедушка и дядя Луны; самых юных членов семьи, наряду с сёстрами Селинджер, а также младшими Поттер и Блэком, оставили на попечение домовым эльфам. Тут Станислав повернулся к Тадеушу (тому, который из Англии) и спросил его, показывая рукой на мистера Лавгуда: — Он хоть знает, что за знак у него на груди? — Знак? — переспросил Тэд, тоже посмотрев на Ксенофилиуса. На его груди поблёскивало что-то похожее на треугольный глаз. — А что? Что с ним не так? — Гриндевальд. Это Гриндевальда. — Гриндевальда… это тот тёмный маг, побеждённый Дамблдором? — Да, он. Гриндевальд убил много людей и разрушил жизнь многим людям, например, моей бабушке. Конечно, в этой стране он не был могуч, говорят, боялся Дамблдора… и вот как он кончил. А вот это, — он показал пальцем на Ксенофилиуса, — его знак, я его узнал: Гриндевальд же нацарапал его когда-то на стене Дурмстранга, когда сам учился там. Какие-то идиоты рисовали его себе на книги и одежду, чтобы выставить себя напоказ и напугать… пока те из нас, чьи родные из-за Гриндевальда пострадали, не проучили их. Гротовский сжал кулаки, намекая, как именно проучили сторонников Гриндевальда; вдруг раздался тихий голос позади них — Тэд узнал его — это был Олливандер-старший. — Я случайно услышал вашу беседу и хочу сказать, что Гриндевальд тот знак лишь только… позаимствовал. А Ксенофилиус этот знак использует в его изначальном, в его истинном значении — это знак Даров Смерти. Мистер Олливандер взял с земли прутик и начертил на земле черту. — Это Бузинная палочка, Старшая палочка, или Чёрная палочка — но последнее название не по цвету, а по тому, сколько зла она принесла: многие владели ею, и многие были из-за неё убиты. Волшебная палочка такой мощи опасна, попади она в недостойные руки, и в то же время она бесконечно привлекательна для тех, кто интересуется свойствами волшебных палочек. Затем он обвёл Палочку в круг. — Камень Воскрешения. Однако на деле не воскрешает, а лишь как бы… вызывает образ этого человека. Да, этот образ, он плотнее призрака, да, с ним можно поговорить, он ведёт себя, как при жизни, он даже может выглядеть совсем как живой — но это всё равно не так. И наконец, — мистер Олливандер обвёл всё это в треугольник, — Мантия-невидимка. Да, таких мантий много, но служат они обычно лет пять-десять, а этой несколько веков. — Почему, есть мантии, что служат… ну, лет тридцать. Гаррина, например, она раньше была дяди Джеймса. — Ну и что, всё равно, тот знак, быть может, не всегда имел отношение к Гриндевальду, но теперь это его… — Станислав, если… если кто-нибудь решит взять твою метлу покататься без спросу, ты будешь считать, что это теперь его метла? — Что за бред? Нет, конечно. Я ему накостыляю, чтоб знал. — Так почему же знак, который точь-в-точь так же Гриндевальд «взял без спросу», считать теперь его знаком? Но вот началась церемония. У входа в шатёр встал Френк, который был на их свадьбе шафером. Изначально Мародёры договаривались, что на свадьбе у Джеймса шафером будет Сириус (так оно и было), на свадьбе у Сириуса — Питер (однако стал им Ремус), на свадьбе у Питера — Ремус (по понятным причинам не вышло). А на свадьбе у Ремуса — Джеймс (и это могло случиться в реальности, и, если Дора Тонкс постарается, даже довольно скоро). Все стихли — полилась музыка. — Oooo! — ахнула Лиз, вертясь на стуле, чтобы взглянуть на вход. В проход ступили Катажина с папой, и все собравшиеся дружно ахнули. На невесте было простое, даже без всяких кружев и бантиков, белое платье, но ей ничего вычурного и не нужно было — ей было именно так лучше… Барти же был в парадной мантии. А Флёр и Эллен, подружки невесты, были обе в сиреневом: они отбраковали розовый из-за того, что «шег’есшюг' стег’еотипно» и голубой, ведь «это будьет, будто мы надьели шькольнийе мантии на свадьбу». — Дамы и господа, — произнёс чей-то напевный голос, и Селинджеры старше шестнадцати лет, заметив невысокого волшебника, узнали его: именно он вёл похороны Поттеров, а теперь он же стоял перед Барти и Катажиной совершенно по другому случаю. — Мы собрались сегодня, чтобы отпраздновать единение двух преданных друг другу душ… Он всё говорил и говорил. Катажина украдкой закатила глаза, но Барти, хотя явно это видел, не сделал ей никаких замечаний. Гарри, Тадеуш, Казимеж и Тадеуш переглянулись и прыснули в ладошки: очень трудно было долго сохранять серьезность, выслушивая речь столь пафосную, что она звучала комично. — …согласны ли вы, Бартемиус, взять Катажину в свои законные… В переднем ряду пани Слободзянек и миссис Крауч (хотя вторая лишь в виде портрета, что Крауч-старший держал в руках) тихо всхлипывали, уткнувшись в кружевные платочки. Судя по трубным звукам в дальнем углу, и Хагрид не сдержал эмоций и сейчас сморкался в свой огромный носовой платок. Лиз оглянулась и улыбнулась Тэду и Гарри; её глаза тоже были полны слёз. — …объявляю вас мужем и женой. Волшебник высоко взметнул свою палочку над их головами, и на них посыпался дождь из серебряных звёзд, извиваясь вокруг фигур. — Дамы и господа! — воскликнул волшебник. — Прошу всех встать! Все встали; этот волшебник снова взмахнул палочкой. Из его палочки внезапно появилось нечто вроде огромной лужи из расплавленного золота, что образовала сверкающую танцевальную площадку. — Идём поздравим! — сказала Лиз, встав на цыпочки, чтоб разглядеть жениха и невесту, которых было не видно из-за толпы поздравляющих. Но тут они заметили, что… Платье Катажины исчезло. Барти тоже теперь был не в мантии. Оба были в совершенно маггловских и совершенно не подходящих под определение свадебных костюмов джинсах и футболках. – Так танцевать гораздо удобнее, – хихикнула... уже миссис Крауч.