***
Тяжело стуча, мяч влетел в окно и, оттолкнувшись, с ехидным удовольствием угодил в лоб одноклассника. Ликс поморщился, девчонки закричали, Бан Чан проорал: «Джек-пот! 3:1 в мою пользу!» — и понесся за мячом. Джисон посчитал трясущихся мальчишек у стены и удовлетворительно хмыкнул: «Ещё пятеро! Давайте поднажмем!». Игра именовалась гордым названием «баскетбол», но от баскетбола здесь был разве что мяч. Команды делились на две: на тех, кто забивал, и тех, кто изображал сетку. Смысл был в том, чтобы мяч от окна отрекошетил в кого-нибудь, кто трясся у стены. Особенно почетным считалось попадание в лицо или в голову. Ликс чудом избегал участия в этой чокнутой игре. Обычно он уходил в раздевалку, включал наушники и забывал про то, где находится. Иногда зло нельзя остановить, но можно не принимать в нем участия. Так, например, делал их физрук: испарялся сразу после звонка, оставив парням мяч. Ликс был уверен, что если бы вместо мяча он оставлял им ножи, то они бы не менее задорно полетели по чужим лицам. Когда до звонка оставалось ещё двадцать минут, дверь раздевалки открылась. Джисон и ещё несколько парней взглянули на Ликса, потом их растолкал Бан Чан. — Будешь играть? — спросил он прямо. Ликс напрягся, снимая наушники. — В «поймай ебалом пыльный мяч»? — спросил он и хмыкнул. — Откажусь, спасибо. — Что? Я что-то не расслышал. Парни, он согласился? Раскрасневшиеся лица, переглянувшись, дружно кивнули. — Так и знал, что ты захочешь, — расплылся в улыбке стоящий рядом Джисон и подошел ближе, хватая его за ворот футболки. Ликс попробовал вырваться, потянул на себя край футболки, слыша треск ткани, а потом его подхватили за ноги и потащили в зал. Бан Чан пихнул его к стене, прямо на трясущегося одноклассника в больших очках. Джисон ухмыльнулся, занимая позицию. — Играем! — крикнул Бан Чан и прошипел, проходя мимо Ликса: — Убежишь сейчас — и после уроков зубы будешь собирать до дома. Ликс заставил себя не вжиматься в стену от страха и сглотнул горечь застрявших на языке слов. В теории можно было попробовать сбежать. Но что делать потом? Во-первых, его бы вернули назад. Во-вторых, путь от школы до остановки, казалось, специально собрал в себя все самые темные подворотни, а лазить по деревьям, как выяснилось, у Ликса получалось плохо. Парни продолжили играть, а нестройная шеренга напуганных одноклассников у стены стремительно редела. Ликс увернулся от трех мячей, но все-таки поймал боком несколько ударов Бан Чана. Урок длился бесконечно долго, будто кто-то нарочно открутил стрелки часов назад. Когда он уже почти решил сбежать, наплевав на все, у раздевалки что-то с силой ударилось об пол, и игра на миг остановилась. Ликс повернулся следом за всеми и воткнулся взглядом в другой взгляд — черный, гудроновый, вязкий. — Хван Хёнджин? — вытирая краем футболки пот с лица, первым нарушил тишину Джисон. Хван с непроницательной скукой на лице ногой толкал к двери чан со стрелами, которые только что грохнул на пол, и делал вид, что ничего его вокруг не заботит. Джисон, замявшись, попробовал ещё раз: — Хён! Хочешь поиграть с нами в «Выбей лоха»? Ликс сглотнул. Хван все-таки повернулся. — И какие правила? — равнодушно спросил он у самой двери, засунув руки в карманы брюк. Ответил Бан Чан: — Да никаких! Мы кидаем мяч в окно. Он должен отпрыгнуть в этих лохов. Всё. Хван раздумывал несколько секунд, склонив голову в черной повязке набок. Ликс надеялся, что он не согласится. Он ведь не мог согласиться! Но Хван умел удивлять. — Хорошо, — просто ответил он и неторопливо направился к ним. Бан Чан стукнул мяч об пол, широко улыбаясь, и кинул ему пас, но Хван не стал его ловить. Так и не вынув руки из карманов, он встал спиной к стене через одного человека от Ликса и уставился на парней. — Так мы играем или нет? — только и спросил он в ответ на направленные на него удивленные взгляды. Чан почесал затылок. — Ты… ты хочешь, чтобы тебя выбивали? — несмело уточнил он. Хван кивнул. Ликс покосился на него в ужасе, но так и не смог поймать его взгляд. — Ладно, — стараясь скрыть удивление, пожал плечами Чан, и игра началась вновь. Ликс чувствовал, что выдохся, что ещё от нескольких ударов он точно не увернется. Тело ныло, горло драло от спертого пыльного воздуха, перед глазами стояла пелена. Первый мяч отлетел от окна, неумолимо приближаясь к лицу. Ликс подался в сторону, но прыжок получился вялым, и он сделал единственное, что мог, — прикрыл голову руками, надеясь на чудо. И оно произошло. Точнее, Ликс почувствовал, что оно абсолютно точно, обязательно, непременно произойдет, потому что так должно быть. Потому что он не может поймать мяч лицом и распластаться бездыханной лягушкой на полу, когда на него смотрит Хван. Он просто не может так опозориться. Послышался удар, вскрик, потом тишина — и Ликс осторожно открыл глаза. Сквозь свои пальцы он заметил перед собой Хвана. Мяч, кажется, не попал ни в одного из тех, кто стоял у стены. Зато Джисон скрючился на полу, держась за живот. — Этот выбывает, — с невозмутимостью спортивного арбитра прокомментировал Хван. По изумленным глазам парней было понятно, что игра пошла не по плану. Хван отбивал их мячи. Мячи летели обратно в них. Одноклассники склонялись над охающим парнем, Бан Чан раздраженно сжимал в руках мяч. — Но ты не можешь… — процедил он. — Это мы вас выбиваем. — Разве? — искренне удивился Хван. — Но я ясно услышал, что мы выбиваем лохов. Это я и делаю. Бан Чан сжал зубы, ещё крепче схватившись за мяч. Ещё немного — и он лопнет от негодования. Ликс громко хмыкнул, оглядев парней со злорадным удовольствием. — Окей, — все же сухо сказал Чан после паузы и дал команду своим парням. — Как скажешь, хён. Игра началась вновь, и на этот раз сила, с которой кидали мяч, кажется, могла уложить на лопатки слона. Бан Чан посылал крученые удары, остальные подло кидали снизу, лупили по ногам, выбивая из равновесия. Удары в основном летели в Хвана, иногда — в Ликса, потому что Хван по какой-то причине всегда маячил поблизости, отбивая мячи. Феликсу удавалось следить за его движениями, и причина, по которой он отражал все удары, лишив команды противника ещё нескольких человек, крылась не столько в его бешеной скорости, сколько в выверенности каждого движения. Он будто точно знал, когда именно поднять руку, когда сделать шаг, когда и куда ударить. Он не сомневался в себе ни секунды. Это уже не было похоже на игру, это была самая настоящая война. И Хван ее выигрывал. Наконец, прозвенел звонок, и Ликс расслабленно прислонился к стене, чувствуя дрожь в коленях. Ну вот и всё. Сейчас придет физрук, заберёт у извергов мяч, и можно будет пойти спать на другой урок. Он вытер пот со лба, моргнул и лишь тогда рассмотрел летящий в него крученый мяч и встал как вкопанный. Мяч сверкал оранжевым, очень медленно, но неотвратимо увеличиваясь в размерах и отбрасывая на него огромную тень. Он казался огромным, тяжелым, и от него невозможно было увернуться. А потом что-то мелькнуло, чья-то спина загородила его от мяча. И нога в черном кеде, похожем на его собственные, уверенно пнула оранжевый шар, надвигающийся на Ликса. Раздался грохот. Потом громкое: «Бля!». Потом оглушительное молчание. Хван повернулся к нему, тяжело дыша. Его черная повязка на лбу намокла, глаза блестели. Он дернул уголком губ, глядя на Ликса. «Улыбается, точно улыбается», — угадал эмоцию Феликс. Хван смахнул с лица капли пота и направился к дверям спортивного зала. — Игра окончена, — бросил он по дороге, поднимая с пола чан со стрелами. Ликс перевел взгляд на поле. Джисон тяжело дышал, держась за бок. Кто-то лежал на полу, не в силах пошевелиться. Бан Чан хватался за нос, через пальцы его правой руки просачивалось что-то красное. Это была победа. Ликс догнал Хвана в коридоре, безбожно опаздывая на следующий урок. С него все ещё стекали капли пота, рубашка липла к спине, воротник скособочился и утонул под школьной жилеткой. — Это было круто, — сказал он сбивчиво, глядя куда-то вниз, на ромбики линолеума под их ногами. — Очень круто! Спасибо, что прикрывал меня. Правда, я не уверен, что меня… Может, ты даже не хотел… Или хотел? В общем, это неважно. Мне как бы все равно. Главное, что… — Не за что, — оборвал его бессвязный поток Хван и отдал ему чан со стрелами, шаря по карманам брюк. Вытащил пачку сигарет, поозирался, спросил, скользнув по нему взглядом: — Куришь? — Не курю, — напомнил Ликс и улыбнулся: — Но буду. Они молча прошли мимо охранника, который лишь лениво проводил взглядом Хвана, кивнув ему в знак приветствия, и вышли во двор. Солнце стучалось в длинные окна школы, падало тенью на лицо Хвана, кусало Ликса за нос, и тот, не выдержав, чихнул, все ещё удерживая в руках чан со стрелами. Хван раскурил во рту сигарету и поднес ее к губам Ликса. Приоткрыв губы, тот зажал ее в зубах. Пахло весной — не приятным, но свежим ароматом мокрой от дождя земли и сырым бетоном. Хван курил, щуря длинные глаза, ветер трепал его выбившиеся из-под повязки волосы. Нужно было что-то сказать? Ликс думал, что должен. Впрочем, с Хваном хорошо было даже молчать. Он поудобнее перехватил чан со стрелами, открыл рот, чтобы все же озвучить что-то простое, легкое, забывая про собственную сигарету в зубах. Будто и ожидая этого, огонек полыхнул, и сигарета полетела прямиком в чан. Ликс вскрикнул, уронил чан, принявшись лихорадочно доставать ее оттуда. Рядом присел Хван, и они оба склонились над торчащими стрелами, касаясь друг друга лбами и натыкаясь на пальцы друг друга. Первым найдя потушенную сигарету, Ликс бросил ее на асфальт и поднял взгляд. Хван смотрел на него. Ликс вглядывался в ответ. Черные зрачки, обхватившие радужки. Красные капилляры, сложенные в витиеватую, сложную сеть. Дрожащая ресница в уголке правого глаза. Должно быть, Хван тоже это видел, потому что смотрел тяжело и внимательно, смотрел чутко. Потом медленно вытащил изо рта сигарету. Зрачки стали ближе, больше, совсем как мяч, который Ликс не смог отбить. Ресница сорвалась с уголка его глаза, упала на щеку. Ликс понял, что это щека — его. А потом они приблизились — вместе или по очереди — губы наткнулись на чужие, как два айсберга в безграничных водах океана. Громко. Оглушительно. С треском раскалывающихся льдин, с залпом тысячи фейерверков. Ликс успел почувствовать их сухость и табачную горечь, терпкую, солоноватую, чужую… А затем они оба отпрянули. — Хёнджин! — кричал кто-то, но Ликс почти не слышал его. В голове ещё гремели отзвуки фейерверков, а перед глазами блестели разноцветные маслянистые пятна. Он смотрел вниз. Пальцы Хвана сжимали чан со стрелами до побелевших костяшек. — Хёнджин, я тебя жду уже час, — голос раздался совсем рядом над их головами, прогоняя последние оглушительные залпы из взбудораженного разума. — Где ты пропадал? Хван поднялся первым, дернув вверх чан. Мотнул головой, снова зажал в зубах сигарету. — Я играл в баскетбол, — хрипло ответил он. — Стрелы принёс. Тренер кивнул, прошелся по ним нечитаемым взглядом — сначала по Хвану, потом по Ликсу. — Ладно, пойдем, — просто сказал он и повернулся к Ликсу: — А у тебя, кажется, сейчас урок. — Да, и правда урок. Я просто… — Может, ты и тренировку решил пропустить? Вы что, с Хёнджином часто прогуливаете вместе? Не дав Ликсу ответить, Хван потянул отчима за рукав к воротам школы, кинул через плечо небрежно: — Мы вообще с ним незнакомы. Вроде бы. Феликс остолбенел. Тренер повернулся — на его лице проступили сразу несколько неясных эмоций. Вина, сочувствие, понимание, грусть и что-то ещё, много самых разных чувств, которых Ликс понять не смог. Он стоял около школьных ворот, глядя им вслед, а в висках стучало странное. То ли вопрос, то ли утверждение. Мы незнакомы. Вроде бы. Вроде бы?***
А следом после теплого марта ударили апрельские холода. Ликс остановился во дворе школы, завязывал кроссовки. От подошвы на тонком покрывале льда бежала одинокая трещина, будто куда-то опаздывала. Порхал обманчиво свежий, морозный воздух, плотный, казавшийся осязаемым. Ликс завязал кроссовок, вышел из школьных ворот и остановился, тормозя на льду. Встал столбом, открыв рот, и туда сразу нырнул воздух, заколол горло, ущипнул за язык. — Хёнджин? — закашливавшись, спросил Ликс и тут же замолчал. Хван стоял на льду в окружении деревьев и проводов, запрокинув голову с черной повязкой. В его покрасневших пальцах дымилась сигарета, глаза смотрели вверх — на раскачивающиеся от ветра кеды. Ликс прошел мимо, не собираясь останавливаться. — Как хорошо, что их никто не снимает, — услышал он задумчивый голос Хвана. — Кажется, они предназначены для того, чтобы висеть на проводах. Все же остановившись на секунду, он внимательно посмотрел на него. — Да, поэтому я их там и оставил. Потому что им там хорошо. Хван перевел на него взгляд. Смотрел долго, тяжело, но понять, что за эмоции крылись в болоте его глаз, было невозможно. Потом поднес к губам сигарету и глубоко затянулся. — Куришь? Ликс повел плечом. Все это напоминало дежавю, будто он спал некрепким, тревожным сном. — Нет вроде. Не нравится. — А будешь? — Давай. Хван протянул ему пачку, и Ликс взял сигарету. Сделал шаг ближе, пряча в ладони пламя от чужой зажигалки. Затянулся, сразу закашлялся, замечая сквозь пелену выступивших слез, как дернулись уголки губ Хвана то ли из-за улыбки, то ли из-за чего-то еще. Ликс смотрел на него, пытаясь понять Хёнджина не глазами, а каким-то внутренним взором, отчаянным и беспокойным. О чем он думал? Что он хотел от него? Кто из них тогда приблизился первым — и кто первым отпрянул? Вопросы осели табачной горечью на языке, так и неозвученные. Дым от их сигарет, казалось, поставил себе цель дотянутся до левого кеда на проводах, мороз облизывал руки, лёд скрипел под ногами, а Хван молча смотрел вдаль. Ликс ловил направление его взгляда, но там, куда он смотрел, не было ничего, кроме торчащих веток деревьев и кромки серого неба. Казалось, он смотрел в саму пустоту или ждал, пока она посмотрит на него первой. Они медленно докурили. Хван направился к остановке и повернулся к Ликсу, словно не понимая, почему он не идет рядом. И Ликс пошел. Приблизился, прикоснулся плечом, затормозил, отставая на шаг. На этот раз он выискивал и пинал ледышки, а Хван молча грел руки в карманах ветровки, наблюдая за игрой парня. Они расстались у автобусного расписания, кивнув друг другу на прощание. А в среду после тренировки Хвана под окнами школы не оказалось. Не оказалось и в пятницу. В понедельник он прошел мимо, посмотрел на кеды, а на Ликсе взглядом даже не остановился, будто и вовсе не узнал его. За месяц по школе расползлись новые слухи, в основном распускаемые Бан Чаном и Джисоном: кое-кто завел дружбу с Хваном Хёнджином и теперь ходит с ним домой почти каждый день. Ликс плевал на слухи и раздражался от удивленных взглядов одноклассников, чувствуя бессильную злость, но какую-то ненастоящую, восковую. Нельзя было злиться на то, чего не существовало вовсе.***
Он потирал глаза, устав обновлять оперение на стрелах. Часы в классе пробили двенадцать, и одноклассники засобирались на обед. Учительница литературы вытирала с доски записи об американской классике двадцатого века. — Феликс, ты можешь передать кое-что Хёнджину? — спросила она, сверкнув толстой оправой очков. — Тренера сегодня нет в школе, я не могу попросить его. Ликс поднял на нее взгляд. — А почему я? — Ну, говорят, вы с ним… — она замялась. — Друзья? На прошлой неделе он рассказывал, что ему снился сон, как вы вместе сидите на дереве во дворе. А потом говорил что-то ещё про какие-то кеды и провода, я не совсем поняла. В общем, кажется, он тебя помнит. — Помнит? — хмыкнул Феликс, кладя стрелу на стол. — Какая честь. А что Вы хотите ему передать? — Джером К. Джером «Трое в лодке, не считая собаки». Уверена, ему понравится. — Но он ведь уже читал ее. Я точно помню, что Вы говорили с ним об этой книге. — Да, несколько недель назад. Но сейчас уже апрель. Ликс ничего не понимал. Он почесал нос, чувствуя странное волнение, и спросил удивленно: — И что? Он уже успел все забыть? Учительница взглянула на него так, будто жалела его самого. — Так ты не знаешь? — Не знаю что? — Что Хёнджин… не совсем обычный. Есть причина, по которой он почти не появляется в школе. Ликс вцепился в стрелу на столе, чувствуя приступ тошноты, внезапно застрявший в горле. — Причина? — переспросил он хрипло. — Какая причина? А потом всё встало на свои места с внезапностью падающих вниз городов в самый яркий момент конца света.***
Мир делился для него на два разных оттенка — белого, в котором была мама, и черного — в нем был отец. Для него, маленького, это казалось обычным, как мокрые улицы после дождя или зеленая трава летом. Мама любила, утешала, заботилась. Мама была теплой, как ее красная вязаная кофта, в которую он утыкался носом. Отец был другим. Он был холодным, как мороженое из морозилки, когда его сразу кладешь в рот. Ледяное, терпкое, от которого сводит зубы. От отца всегда оставались синяки на теле и тянуло что-то в груди, когда плакала мама, прикрывая раны вязаной кофтой. Мама преподавала в школе корейский язык, а потом возвращалась домой с чем-нибудь вкусным. Папа работал на стройке и возвращался с бутылкой в руке, которая, оказываясь пустой, летела в стену на кухне. Иногда она летела в него, иногда — в маму. Ликс считал, что это нормально. Мама с папой вместе – это Бог. Он тоже может быть добрым и щедрым, как мама, а может быть безжалостным и злопамятным, как отец. Для маленького Хёнджина они были неразделимы и не могли существовать по отдельности. Он рос, отец продолжал пить, мама учила детей корейскому, но что-то незримо менялось в его маленьком мире, и он скорее чувствовал это, чем понимал. Эти перемены ему нравились, потому что они делали маму счастливее. Она начала возвращаться домой позже, вкусно пахла и красила губы в красный, чаще улыбалась и целовала его в лоб. Но Хёнджин знал правило: если добра от мамы становилось больше, значит больше должно быть и зла. В конце концов, они были неотделимы. Он не ошибся. В тот день отец одной рукой размахивал в коридоре бутылкой, в другой держал прозрачный пакет с тортом. Из его открытого рта летели брызги, надпись «с днем рождения!» с торта кляксой упала вниз. Мама принесла этот торт Хёнджину, шепнув, что это подарок от хорошего дяди, с которым она его скоро познакомит. И теперь Хёнджин смотрел на самый красивый торт на свете, стекающий кремом на старый линолеум, и думал, что больше не будет ничего. Ни его дня рождения, ни хорошего дяди, ни улыбки на маминых губах. Мама впервые закричала что-то в ответ, заслоняя собой Хёнджина. Отец засмеялся — хрипло и зло, а потом уронил торт на пол и достал из кармана нож. Хёнджин почему-то ножу не удивился, зато от вида растекающейся на полу разноцветной массы пробрала дрожь и захотелось плакать. Мама кричала ещё громче, отец размахивал ножом. В разводы торта на полу попадали красные брызги, следы подошвы отца окончательно стирали ещё проступающее поздравление, пальцы мамы скоблили линолеум, оставляя за собой длинные разводы от взбитых сливок. Хёнджин всхлипнул, закричал: «Мама!», а потом кинулся на отца — тот как раз заносил руку для удара. Нож вошел в голову легко, будто разрезая крем на торте. И Хёнджин падал и падал вниз, повсюду ощущая сладкий запах бисквита. Когда он проснулся, на него смотрел дядя. Дядя сказал: «Я теперь твои папа и мама. Я могу научить тебя стрелять из лука, драться, ловить рыбу и чинить велосипед. Хочешь?». Хёнджин кивнул. Возможно, если объединить маму и папу в одном человеке, то не будет ни добра, ни зла. Будет просто обычно. Просто нормально. Врач в белом халате говорил в коридоре с дядей, покручивая в руках ручку: «…Кратковременная потеря памяти. Может быть, и долговременная. Префронтальная кора повреждена, частично затронуты нервы лица, проблемы с мимикой…» Со временем жизнь действительно стала нормальной. Он напоминал себе об этом так часто, как только мог. Шрам от удара прикрывал повязкой, вел дневник, чтобы было проще. «Ты теряешь память примерно раз в две недели, — обращался он к самому себе на страницах потертого дневника. — Сейчас я расскажу тебе, что нужно запомнить из прошлой маленькой жизни». И он рассказывал. Учил, вспоминал. Потом забывал. И рассказывал вновь. В марте он написал в дневнике: «Феликс. Улыбка как солнечный зайчик. Глаза как шампанское. И кеды на проводах».***
В тренажерном зале пахло резиновыми матрасами, пылью и застарелым потом. Феликс влетел в тренера на полной скорости и отскочил, будто мяч. — Куда ты несешься?! — потирая бок, хмыкнул мужчина. — Хочешь дополнительное занятие? Ликс не знал, как успокоить бьющееся сердце, а потому вогнал в ладони ногти, физической болью заглушая ураган душевный. — Тренер, скажите, как мне найти Вашего сына? — Хёнджина? Зачем он тебе? — Мне нужно передать ему книгу. — «Трое в лодке…»? — Да, но это не все. Я хочу с ним поговорить. Подождите, помолчите пока. Я знаю, что Вы скажете. Скажете, что он меня не вспомнит, да? Но это неважно. Может ли такое быть, что человек не помнит, потому что что-то сломалось в его голове, но зато он чувствует? Как чувствуют перемены в погоде, надвигающуюся опасность, как чувствуют любовь? Для этого ведь не обязательно запоминать, правда? Я думаю, он меня узнает, тренер. Потому что, если стереть память мне, я все равно его не забуду. Я его почувствую. Вы понимаете меня? Тренер молчал, долго разглядывая покрасневшее лицо своего ученика. Он был полон решимости, которую он сам никогда не видел от него ни на одном турнире. Они были не похожи — Хёнджин и Феликс, слепленные из разного теста. Феликс мягкий, теплый, как весенний день, а его сын, наоборот, словно выточен из горной породы. Живя с тяжелой болезнью, он ни на секунду не опускал руки, всю жизнь удерживаясь на строгой дисциплине. Иногда его отчиму казалось, что он берет на себя слишком многое. — Ладно, — вздохнул мужчина, сжимая в руках пачку сигарет. — Сегодня он у врача. Послезавтра после нашей тренировки должен прийти сюда, помочь мне перенести новый инвентарь. Феликс кивнул, потупив взгляд. Ему вдруг показалось, что он сказал то, чего говорить не стоило, что он вмешивается во что-то настолько хрупкое, что строили годами и что может поломаться от одного его дыхания. Ему вдруг стало так страшно, что захотелось убежать далеко-далеко, а потом вернуться и тысячу раз извиниться перед тренером. Он сделал шаг к двери, будто отступая, но его окликнули: — Тогда он сам попросил, — произнес тренер словно нехотя. Феликс обернулся. — О чем? — Сказал, переживает за тебя и хочет провожать до дома, пока те парни не отвяжутся. Кажется, он и с ними отдельно поговорил. Зачем-то ещё ключ от твоего шкафа взял тогда. Но говорить тебе об этом не захотел, понятно по какой причине. Ты не злись на него, он не тебя обидеть хотел, а себя из тебя выдернуть. Ликс кивнул, выходя из зала. Перед глазами в оконной раме блестела и плыла весенняя улица, будто кто-то поставил вместо глаз битые размытые стекла.***
Это была среда, похожая и не похожая на другие среды одновременно. Похожая — потому что улица вновь покрылась тонким льдом, деревья стояли хмурые, и под фонарным столбом в окне раздевалки курил Хёнджин. Не похожая — потому что на этот раз Ликс знал, что они не будут молчать друг с другом. И не сядут на разные автобусы, и завтра не пройдут мимо, как незнакомцы. Он вышел на улицу, скользя кроссовками по тонкому льду. Хван обернулся к нему, зажав в уголке рта сигарету. Кеды над его головой покачивались в разные стороны. Ликс не спешил начинать разговор. Он изучал лицо Хвана, пытаясь понять, что бы он подумал сам, впервые увидев его сейчас. Что у него тяжелый взгляд, хмурое лицо и ему идут сигареты. А Хёнджин, наверное, видел перед собой пунцового от мороза парня, еле передвигающегося по льду, с луком и стрелами за спиной. Феликс остановился рядом с ним, протянул руку. — Дашь сигарету? — спросил он хриплым от мороза голосом. Хван достал из карманов брюк помятую пачку, чиркнул зажигалкой. — Я Феликс, — прикуривая от зажигалки, представился Ликс. — Я на год младше тебя, занимаюсь стрельбой у твоего отчима, выиграл городской турнир в прошлом месяце. Взгляд Хёнджина прошелся по его лицу. Ликс подумал, что все воспоминания, должно быть, не растворяются в никуда, а хранятся в его глазах. Утопают в черном гудроне, как в бескрайнем космосе, и теряются там навсегда. — Мы с тобой познакомились здесь же, — продолжал Ликс, чувствуя, как кто-то невидимый сдавливает ему горло, мешая говорить. — Когда я кинул в тебя камнем с дерева. А ты полез за мной, а потом пытался стереть мне с лица хер, который нарисовали одноклассники. Я думаю, ты добрый. И ты любишь читать книги, неплохо стреляешь из лука и можешь побить любого. Ты много куришь, жуешь мятную жвачку, и мне нравится с тобой гулять. Мне нравится, как ты держишь сигарету, как улыбаешься уголком рта, как смотришь всегда прямо, будто тебе нечего скрывать. Мне нравится все, что делает тебя тобой. Когда Ликс резко замолчал, ухватив в легкие воздуха так, что он расплавил внутренности, в небе засияли первые вечерние звезды. Они задорно бросились им в лица, словно поджидали вечер, чтобы с триумфом пролить свой неяркий свет на двух парней, стоящих под проводами. Хёнджин тоже какое-то время молчал, потом выкинул сигарету, достал из кармана куртки листок бумаги, развернул. — Тебя зовут Ли Феликс, — уверенно проговорил он и протянул руку, коснувшись замерзшими пальцами ладони Феликса. — У тебя улыбка солнечного зайчика и глаза цвета шампанского. Ты знаешь, что такое агроглифы. Ты метко стреляешь. Ты не закрываешь глаза, когда целуешь. И твои кеды висят на этих проводах. Ликс кивнул, сжимая его холодные пальцы в своей руке. Потом кивнул ещё раз, ещё и ещё, надеясь, что ветер, наконец, сдует из глаз проступившие слезы.