Необратимо.

      Серые, мрачные облака застилали небо над кладбищем, добавляя и без того всегда тоскливой атмосфере тяжести. Казалось, внутри стальных ограждений, отделяющих это место от остального мира, не бывает солнечного света: здесь, среди леса могильных плит, царил мрак, даруя мертвецам вечный покой.       Звенящую, будто почти осязаемую тишину едва ли тревожит шелест сухой травы; фигура, возникшая у ворот и медленно вошедшая на территорию, замерла, нечитаемым взглядом осматривая местность. Однако пустые глаза не задерживались на какой-либо одной могиле, лишь поверхностно оглядывая каждую из них – скорее, человек задержался, пытаясь найти в себе смелость двинуться дальше. Так бывало, когда кто-то решал навестить здесь своего близкого.       Неожиданно раздался вороний возглас. Одинокая птица, словно стоявшая на страже покоя ушедших из жизни, встрепетнулась, и своим звучным, слегка хриплым карканьем дала понять мертвецам, что к ним пожаловал чужак. Силуэт, погрузившийся в свои мысли, дернулся от этого клича, чуть было не выронив несколько связок конвертов из рук.       Леонард удобнее подхватил связки, одну из них прижимая к груди, а две других держа за крепко завязанные узлы. Он морщится, когда ощущает тянущую боль в пальцах второй руки – из-за неудобного положения ладони, та затекла, пока мужчина шёл к кладбищу.       Атмосфера нагнетала, заставляя кожу покрыться мурашками. Кажется, ястреб никогда не привыкнет к подобным местам: витающее повсюду отчаяние напрягает, а дух смерти, коим пропитана здесь каждая полувысохшая травинка, вот-вот играюче поправит прядь волос у виска живого, обжигая своим леденящим кровь холодом; именно такие ощущения испытывает Леонард Митчелл, приходя сюда. К сожалению, с его родом деятельности ему приходится являться в это место чаще, чем любому среднестатистическому жителю Тингена.       Сделав глубокий вдох, а затем выдох, ястреб, стараясь успокоить вновь нахлынувшую волну чувств, направился вперёд по слегка заросшей, но все еще протоптанной дорожке. Он шёл неспешно, умышленно стараясь ступать тише, будто бы боялся нарушить царящую тишину, наслать не себя немилость одного из почивших.       Аккуратно обходя монументы, мужчина останавливался около некоторых из них. У одной могилы он что-то шептал с серьёзным выражением лица, у другой – с вымученной, натянутой улыбкой стоял немного дольше, рассказывая бессмысленные, но забавные моменты со службы; около каждой, которую посетил – отложив связки писем, искренне постукивал по груди, выводя молитвенный жест со словами "храни тебя Богиня". Так повторялось, пока Леонард не задержался у определённой могилы.       Серая надгробная плита все так же возвышалась над сухой землей. Камень был чист, без пятен и каких-либо потертостей – видно, что за ней продолжают ухаживать, время от времени протирая плиту; на земле же лежало несколько почти иссохших цветков: похоже, всего несколько дней назад кто-то уже посещал могилу одного из погибших в ужасающем инциденте ночного ястреба.       Взгляд упал на эпитафию.       “Лучший старший брат. Лучший младший брат. Хороший коллега.„       Тяжёлый, прерывистый вздох срывается с губ молодого человека. В тот момент, когда сердце пропускает тупой удар, а внутренности словно сжались от волны мыслей, Леонард прикрывает глаза. Начиная мысленный счёт от одного десяти, он глубоко вдыхает на первые пять счетов и выдыхает на вторые пять – привычка, возникшая ещё давно, но до сих пор помогающая взять себя в руки, и в этот раз позволила мужчине совладать со своими эмоциями.       «Давай же. Пути назад нет», — бормотание на грани слышимости звучит, когда Митчелл более решительно вновь открывает глаза и окидывает взглядом локанично-серую могилу. Мысленно приняв решение, Леонард более не медлит: склоняется над землёй и освобождает руки, оставляя связки писем на ней.       Почти сразу сухая трава вновь шелестит под подошвой черных ботинок; ястреб, не оглядываясь, стремительно уходит, оставив за спиной груз сожалений, что он доселе нес на своих плечах. Не позволяет он и очам зелёным зацепиться за край серой плиты, покидая стальные врата, за пределами которых собираясь, наконец, вдохнуть полной грудью.       Совсем скоро на городское кладбище вновь совершенно бережно опускается покров тишины и покоя. И лишь немое внимание темных вороньих зрачков могло уловить момент, когда стопки писем бесшумно объяло алое пламя и в краткий миг заставило обратиться те в несколько неравных горсток пепла.

* * * * *

      Безграничный дворец, чьи отдаленные углы затянуты беспросветной мглой, безмолвно продолжал стоять средь бесплотного серовато-белого тумана. Колонны уходили под самый потолок – туда, где взгляду не представляется возможным рассмотреть что-либо –, возвышаясь над длинным столом, используемым для еженедельных собраний небольшого тайного общества. Атмосфера вокруг выглядела мрачной, но, вопреки всему, оставалась необычно спокойной: создавалось ощущение, будто само нахождение в этом месте даровало очищение для души, избавляя от любых терзаний и негатива, отравляющего ее.       Несколько связок писем уже покоились напротив места хозяина сего дворца, когда во главе стола, сплошь покрытого потëртостями и небольшими царапинами, туман стал неспешно уплотняться, формируя силуэт. Постепенно тот приобретал более ясные очертания, пока бездушным стенам не предстал лик молодого мужчины, которому на вид можно было дать лишь чуть больше двадцати.       Дождавшись, пока облик его примет физическую оболочку, и неразборчивый, сводящий с ума бред перемещения в пространство серого тумана стихнет, глубокие янтаро-карие глаза устремились на письма перед ними. Со знанием дела, этот человек, не слишком медля, один за другим развязал тугие веревочные узлы, удерживающие стопки в ровном положении, и подцепил первый же сверху конверт, принявшись изучать его.       «Клейну Моретти от Леонарда Митчелла. Адрес... указан верно, если учитывать мое прошлое место жительства», — уголок губ дрогнул, изгибаясь в подобии улыбки, пока пальцы ловкими движениями надрывали бумажный край, распечатывая письмо.       Содержимым, как и следовало ожидать, было сложенный вдвое листок простой бумаги, едва просвечивающий давно утратившие свой особый запах чернила. Однако также в угол конверта забилось еще что-то. «Монета в один пенни?» — брови Провидца приподнялись в недоумении. Для чего бы поэту понадобилось класть в конверт простую монету?       В конце концов, отложив монету в сторону и распрямив лист, Клейн обратил свое внимание на содержимое самого письма, перед этим кратко вздохнув.       «Сегодня лишь третий день после инцидента. На самом деле, я не могу сказать, что полностью пришел в себя; я все еще чувствую себя, словно... живой мертвец. Даже увидев ваши с Капитаном тела, я не в силах просто принять ваши смерти, понимаешь?» — знак вопроса расплылся в небольшой кляксе, словно на перо нажали слишком сильно. Чернильное пятно небрежно растеклось, задевая некоторые буквы, хотя это не мешало дальнейшему чтению.       «Клейн, я... Клянусь честью Ночного Ястреба, я отомщу. Я отомщу тому ублюдку, что посмел сотворить этот ужас с вами. Хоть я понимаю, что этим мне не искупить свою жалость и бездействие в тот момент, когда я обязан был защитить вас... Этот мерзавец не останется безнаказанным. Обещаю», — на этот раз несколько букв были неестественно размыты. Создавалось впечатление, что во время написания этой части текста автор неосторожно капнул чем-то бесцветным на еще не успевшие полностью высохнуть чернила. Пробежавшись глазами до конца листа, Клейн не заметил больше подобной оплошности, мысленно догадываясь, чем могла быть эта жидкость. От воспоминаний давно минувших дней и осознания состояния в тот момент человека, что писал это письмо, на душе становилось весьма паршиво.       «Я навестил твоих брата и сестру. Бенсон и Мелисса, верно? Они по-настоящему хорошие люди. Направляясь к ним, я был уверен, что смогу произнести печальную весть о твоей смерти, однако увидев столь внимательный, слегка недоверчивый взгляд Мелиссы... Честное слово, я чуть было не повернул назад. Это оказалось чертовски сложно, Клейн. Но, ха-ха, в то же время, вспоминая сейчас ее взгляд, могу сказать что вы и правда чем-то похожи. В первые несколько недель работы в охранной компании ты смотрел на меня точно таким же взглядом. Но, хей, разве я не заслуживал чуточку больше твоего доверия? Хотя имею ли я право говорить это сейчас, когда по моей вине вы с Капитаном... Ох, точно. Возможно, это из-за моих надежд на то, что твоя смерть все таки окажется ошибкой, и я застану тебя дома, я захватил с собой монету. Ту самую, на которой ты постоянно гадал. Уж не знаю, важно ли единство гадального предмета для Провидцев... Но, заметив ее после той разрухи недалеко от места, где было твое тело, я не мог не подобрать ее, чтобы позже вернуть тебе. Как понимаешь, дома я тебя не застал... Поэтому буду ее пока хранить у себя, хорошо? Обещай, что позже заберешь ее. Прошу», — очередная клякса расплылась по листу, когда перо выводило изящный завиток буквы "у". Клейн машинально накрыл ладонью монету, сжимая ее в кулак; его выражение лица окрасилось тягостной тоской, когда Провидец натянуто улыбнулся. Этот глупый поэт... беспокоится о таких мелочах и остается к ним настолько внимательным, даже будучи не в себе. Этот факт не мог не тронуть бывшего ястреба.       «Уже завтра ваши похороны. Боюсь, эти будут самые сложные для меня в моральном плане. Если честно, даже понимая, что это совершенно неправильно, я бы предпочел не приходить на них. Нет, я не в том смысле, что мне плевать на вас – как раз наоборот. Как я и говорил, я не могу принять ваших смертей. Однако, явись я на похороны, это будет выглядеть так, словно я смирился и принял их. Но, Клейн, это не так. Это выше моих сил. Ровно так же, как и видеть завтра слезы на глазках Мелиссы и потускневшее лицо Бенсона. Это будет очень сложно, поэтому, не пожелаешь ли мне сил и терпения, а?» — уголки глаз мужчины опустились, читая заключительный абзац письма.       Он десятки, а то и сотни раз раздумывал, правильный ли выбор сделал, сохранив в тайне факт своего выживания. Казалось, Клейн не сомневался в своих действиях – на деле же это было своего рода самоубеждение. Ему было тяжело осознавать, насколько больно приходится в этот момент родственникам изначального хозяина этого тела.       Но он и подумать не мог, что был еще кое-кто, кто страдал в этот момент настолько же сильно, как и члены его семьи. Запоздалое понимание некоторых вещей притупляло возможные эмоции, оставляя место лишь тягучему чувству сожаления и тоски, что растекались по сознанию молодого человека.       Прикрыв глаза, Провидец подкинул вернувшуюся к нему монетку. Взглянув на результат небольшого гадания, проведенного не более, чем в целях удостовериться, что более эти письма не несут ценности для их владельца, с тяжелым чувством Клейн щелкнул пальцами свободной руки.       Лист бумаги тотчас вспыхнул огнем, не оставив после себя и пепла.

* * * * *

      Неизвестно, сколько времени прошло к тому моменту, как каждое из сотни писем было прочитано и сожжено. Карие глаза заметно померкли; Клейн узнал, как же много очевидных вещей упускал из вида в погоне за собственными целями и убеждениями, за стремлением выжить в этом абсолютно безумном мире, в который он попал без всякого предупреждения.       «К сожалению... Сейчас это все, что я могу сделать для тебя, мой дорогой поэт», — последний лист бумаги растворился в огне, и потяжелевшая от бушующего вороха мыслей голова упала на ладонь. Взгляд двух темных омутов задержался на монете, которую Провидец все это время перекатывал меж пальцев, отвлекая себя от лишних переживаний.       Сжав монету по итогу в ладони, Клейн опустил веки, позволяя своему сознанию вновь пасть сквозь бессвязные бредни.       Однажды написанные письма достигли своего адресата. Каждое из сотни.